Но тем не менее каждый солдат, прошедший войну, должен  пройти  через
покаяние в святом храме. И после  раскаяния  обязан  держать  строжайший
пост, только тогда его душа может освободиться от налипшей скверны.  Так
и Варяг воспринял волю как искушение  дьявола,  некое  поле  битвы,  где
приходится много грешить и часто лукавить, заточение - лучшее место  для
искупления всякого душевного недуга. Вот только набрести бы на  молельню
попроще, и чтобы священник  попался  не  шибко  строгий,  способный,  не
перебивая, выслушать до конца щемящую исповедь.
   - Нет... Отчего ж, - неопределенно пожал плечами барин зоны.
   Варяг не был похож ни на одного из виденных им ранее воров. Варяг был
иной породы. Любой другой на его месте, пройдя через горнило  испытаний,
превратился бы в шлак. А он ведь нет, выкристаллизовался и по  твердости
значительно превосходил алмаз. Железную волю  выдавали  глаза  -  умные,
цепкие, не пропускающие мимо себя ни одной детали. Шунков  вынужден  был
признать, что человек, стоящий перед ним, очень не глуп  и  обаятелен  и
под его природные чары невольно попадал всякий собеседник. Что во многом
объясняло,  почему  он  пользуется  таким  высоким  кредитом  доверия  у
воровского сообщества.
   - У нас в поселке есть один поп,  -  как  можно  спокойнее  продолжал
Шунков. - Он очень старый и поэтому служит не каждый день, но уж если  я
его попрошу, то думаю, что он не откажет в такой малости. Исповедуешься?
   - Да, - коротко отвечал Варяг. - У  меня  много  чего  накопилось  на
душе.
   - Что ж, тогда  милости  прошу  в  часовенку.  -  И,  повернувшись  к
лейтенанту, что верной собачкой шел за ним следом, Шунков скомандовал:
   - Приведи старика Платона!
   - А если не пожелает идти, товарищ подполковник? Не арестант ведь!
   Мужик-то он с характером, - засомневался лейтенант.
   Это  было  правдой.  Старый  Платон  славился  своей  ершистостью  и,
невзирая на чины, мог обласкать такой  изощренной  бранью,  что,  слушая
его, могло показаться, будто бы общаешься не со служителем  религиозного
культа, а с уголовником,  имеющим  за  плечами  не  одну  ходку.  Шунков
улыбнулся:
   - Не арестант, это верно. Просто так и не  пойдет.  Ты  вот  что  ему
скажи, бутылка "Кагора" с меня!  Дескать,  большой  грешник  приехал,  -
барин весело посмотрел на Варяга, - исповедаться хочет.
   Лейтенант  понимающе  кивнул  и  быстрым  шагом   пошел   разыскивать
священника. Часовенка и впрямь оказалась небольшой. В ней  едва  хватало
места десяти вошедшим. Невозможно было  даже  перекреститься,  чтобы  не
задеть локтем стоящего рядом.  Через  пятнадцать  минут  пришел  старик,
облаченный в епитрахиль.
   Одежда сидела на нем так же торжественно, как генеральский китель  на
пузатом самоваре. И сам он выглядел эталоном  благообразия  и  напоминал
породистого  ухоженного  пса.  Длинная  седая  борода   была   тщательно
расчесана на пробор, и по тому, как он бережно разглаживал ее скрученные
концы, было ясно, что она  является  одним  из  основных  предметов  его
гордости.
   Платон выглядел настолько старым, что представлялся многим едва ли не
современником  Ермака.  В  поселке  знали,  что  в  молодости  он  много
победокурил и вел совсем  не  такую  праведную  жизнь,  какая  допустима
церковным уложением.
   Поговаривали, что он грабил  "черных"  старателей.  Ремесло,  во  все
времена считавшееся очень прибыльным, а потому  люди,  им  занимавшиеся,
были весьма уважаемы. Такой человек всегда был желанным гостем  едва  ли
не во всякой сибирской семье, а во время хмельного пиршества ему первому
предлагали сытный кусок мяса.
   О себе Платон рассказывал совсем немного, но каждому в  поселке  было
известно, что некогда он  учился  в  Московской  семинарии,  откуда  был
исключен за непростительную шалость - однажды  привел  к  себе  в  келью
девицу недозволенного поведения, с которой проспал  не  только  утреннюю
службу, но даже вечернюю.
   В последние годы Платон отошел от обычной службы: ноги  были  уже  не
те, чтобы простаивать по несколько часов кряду в непрерывных  бдениях  и
молитвах. И тогда он решил взвалить на себя очередной духовный подвиг  -
выслушивать  покаяния  тюремных  сидельцев,  и  после   каждого   такого
откровения  непременно  ставил  свечи  во  спасение  заблудших   агнцев.
Заключенные любили отца Платона искренне и доверяли ему такие тайны,  от
которых у "следаков" повылазили бы глаза. И каждый из воров был  уверен,
что уста священника так  же  крепки,  как  запоры  на  дверях  в  камере
смертников.
   - Кого же мне следует исповедовать в этот раз? - посмотрел Платон  на
поджидавших его мужчин. - Уж не хозяина ли зоны?
   - Вот этого гражданина, - показал подполковник Шунков на  примолкшего
Варяга.
   - Понимаю, - слегка наклонил  голову  священник,  -  а  теперь  давай
отойдем, сын мой.  -  И  когда  они  отступили  в  противоположный  угол
часовенки, Платон строго поинтересовался:
   - Ты и вправду  хочешь  исповедаться,  сын  мой?  -  взглянул  он  на
грешника ясными голубыми глазами.
   - Да, отец Платон.
   - Похвально, сын мой, - чуть склонил голову священник. -  В  нынешние
времена, когда  вокруг  столь  много  грешат,  это  духовный  подвиг,  -
проговорил он, после чего положил на голову Варяга епитрахиль и  быстро,
вполголоса, прочитал разрешительную молитву. - Слушаю тебя, сын  мой,  -
снова обратился он к заключенному.
   - Вся моя беда заключается в том, что я жил  по  правде,  -  смиренно
начал Варяг.
   - А в чем заключается твоя правда, сын мой?
   - Она проста, святой отец. Защищать обездоленных и не давать в  обиду
слабых, - отвечал вор.
   - Ты верующий, сын мой?
   - Конечно, отец Платон, иначе мы бы с тобой здесь не  встретились,  -
Владислав был явно удивлен неожиданным вопросом священника.
   - Тогда почему ты не чтишь заповеди Христовы? Одна из них гласит - не
укради!
   - А разве можно  считать  воровством  то,  что  потом  я  справедливо
распределяю среди неимущих? Разве это не  господь  говорил  о  том,  что
следует  беречь  свою  душу  от  чрезмерного   богатства?   -   искренне
возмутившись, спросил вор.
   - Ты противоречишь себе, сын мой, про  тебя  говорят,  что  ты  очень
богатый человек, - возразил отец Платон.
   Варяг внимательно посмотрел на Платона, а потом отрицательно  покачал
головой:
   - Это не правда. У меня ничего нет, вот разве что кроме этой  одежды.
Я всего лишь хранитель кассы, которая принадлежит нашему обществу.
   - Вот как ты рассуждаешь. Ты неисправимый романтик или... закоренелый
вор. Может быть, я и ошибаюсь, но мне не однажды  приходилось  встречать
людей, у которых органично уживаются эти противоположные крайности.
   Думаю, сын мой, ты именно из таких бедняг...
   Варяг посмотрел в сторону порога,  где  с  десяток  офицеров  не  без
интереса наблюдали за чудачествами смотрящего. Каждый из них много отдал
бы, чтобы присутствовать на исповеди законного и хотя  бы  только  самым
краешком прикоснуться к воровской тайне. Но  она  от  них  была  так  же
далека, как небесные светила.
   - Мне ужасно больно, что из-за меня страдают мои близкие, и я  ничего
не могу поделать с этим! Так сложилось, что я не принадлежу  себе,  -  в
голосе смотрящего послышались нотки обреченности.
   - И ты не пробовал поменять свою  жизнь,  чтобы  облегчить  страдания
своим близким и тем людям, которых любишь ты и  которые  любят  тебя?  -
участливо спросил священник.
   Варяг отрицательно покачал головой:
   - Это невозможно. Судьба так распорядилась мной, что я не  принадлежу
себе.
   - Кому же ты принадлежишь, сын мой? - продолжал допытываться Платон.
   - Братству честных людей, - с достоинством отвечал Варяг. - Мы делаем
все, чтобы облегчить участь обездоленных и тех, что находятся в тюрьмах.
   Именно братство - моя настоящая семья. И я ничего  не  могу  с  собой
поделать и не могу жить по-другому.
   - А ты пробовал?
   Варяг отрицательно покачал головой:
   - Нет.
   Священник участливо продолжал:
   - А ты задумывался о том, что тебе следовало бы начать  новую  жизнь?
Может, в этом случае ты тогда не  доставлял  бы  своим  близким  столько
боли?
   Варяг печально улыбнулся:
   - Даже если  бы  я  захотел,  то  у  меня  все  равно  ничего  бы  не
получилось, я не умею  жить  по-другому.  Наверное,  это  моя  судьба  -
приносить боль своим близким. Вы прощаете мне мои грехи, святой отец?  -
Отец Платон печально вздохнул:
   - На то я и поставлен господом, чтобы  отпускать  грехи,  -  с  этими
словами церковник накрыл Варяга епитрахилью.
   Варяг притронулся губами к кресту:
   - Спасибо, отец Платон, за всепрощение.
   - А теперь давай поговорим о мирском, -  неожиданно  проговорил  отец
Платон. - Я ведь тебя, сын мой, уже вторую неделю здесь дожидаюсь.
   - За что такая честь, святой отец?
   - Тебе  привет  от  Егора  Сергеевича  Нестеренко,  -  почти  шепотом
произнес священник.
   - Вы его знаете? - не сумел скрыть своего удивления законный.
   - Мы с  ним  дружим  многие  годы,  с  тех  самых  пор,  как  однажды
повстречались в лагере на Соловках. Всякое в жизни моей было,  -  махнул
рукой Платон, - чего уж там лукавить... Даже и вспоминать не хочется. Да
и Егор Сергеевич настрадался. Эх, если бы не просьба  Егора  Сергеевича,
так давно бы я оставил эти неуютные места и отправился бы к своим пчелам
на пасеку.
   - Пасека - это хорошо, -  ответил  Варяг.  -  Но  что  же  мне  хотел
передать Нестеренко?
   Стоя на коленях, Варяг напоминал скорбящего сына. Никто  из  офицеров
даже не догадывался о том,  что  в  эту  самую  минуту  он  с  волнением
выслушивал инструкции академика Нестеренко.
   - Он хотел тебя предупредить, чтобы ты крепился, Варяг. Эта зона куда
беспредельнее тех, в которых ты бывал раньше.  Опасайся  провокаций,  не
доверяй никому  и  будь  предельно  осторожным,  -  наставительно  изрек
священник.
   - Чем же так страшна эта зона? - спокойно спросил вор. -  Или,  может
быть, здесь заключенные какие-то  особенные,  не  такие,  как  в  других
колониях?
   - Вот именно, что не такие, - охотно согласился отец Платон.  -  Даже
хотя бы потому, что ты прибыл не в воровскую зону, а угодил в "сучью". А
суки, сам знаешь, по  своей  природе  очень  продажны.  Здесь  семьдесят
процентов зэков информаторы, они только тем и заняты, что  доносят  друг
на друга. Если они предали один раз, то предадут и второй. Так что  тебе
тоже не мешало бы об этом помнить.
   - Хорошо, учту. Что представляет собой здешний смотрящий?
   - Пока ничего конкретного сказать не могу, - ответил священник.  -  В
зоне он сравнительно недавно. Имеет корону законного, сел за кражу,  сам
бывший майданщик. Его кликуха - Пятак.
   Варяг задумался, припоминая:
   - Мне кажется, я с ним знаком. Да, точно! - убежденно воскликнул  он.
- Он был на воровском сходняке в Австрии.
   - И как он тебе? - поинтересовался священник.
   - На меня он произвел благоприятное впечатление, - ответил Владислав.
- Из крепких! Имеет хорошую воровскую специальность.
   - Как же он попал в эту зону? - продолжал допытываться отец Платон.
   - Его сюда отправили законные, чтобы он  "сучью"  зону  перекрасил  в
воровскую.
   - Во всяком случае, это у него пока не очень-то получается, - сообщил
священник.
   - Оно  и  понятно,  -  охотно  согласился  Варяг.  -  Слишком  сильны
"красные" традиции. А кто начальник лагеря?
   - Тот самый, что разрешил тебе исповедаться.
   - Для барина он слишком жизнерадостный, - сдержанно заметил Варяг.
   - На его счет не обольщайся. В колонии он держит железную  дисциплину
и за малейшее нарушение отправляет в карцер, - доложил отец Платон.
   Варяг поморщился:
   - Меня такими мерами не запугаешь.
   - Егор Сергеевич просил сказать, что в эту колонию ты попал далеко не
случайно. Скорее всего, это одна из мер воспитания, - заметил Платон.  -
Так с барином держи уши на макушке.
   - Хорошо, - кивнул Владислав.
   - Тут мне сорока на  хвосте  новость  принесла,  будто  бы  он  хочет
перекрасить тебя в свою веру. - Варяг зло усмехнулся:
   - Он случайно не слабоумный?
   - Он из тех, кто идет до конца, - серьезно ответил отец Платон.
   - Оказывается, у нас с ним много общего! - усмехнулся вор.
   Владислав  еще  никак  не  мог  привыкнуть  к  тому,  что  под  рясой
священника прятался вор едва ли не с дореволюционным стажем.  Да  и  сам
отец Платон так до сих пор и не  определился,  кому  он  служит  больше:
Христу или Егору Сергеевичу. Владислав вспомнил о  том,  что  Нестеренко
однажды ему рассказывал о священнике Платоне. Но  говорить  об  этом  не
решился, подумав, что  своим  повествованием  может  смутить  старца.  С
Нестеренко его свели далекие соловецкие лагеря, где будущий отец  Платон
провел долгих три года в  келье  монастыря.  Даже  полувековой  срок  не
превратил их дружбу в труху,  а,  наоборот,  под  тяжестью  лет  осколки
пережитого превратились в монолит, который по крепости ничем не  уступал
граниту.
   - Есть у тебя еще что-нибудь ко мне, сын мой?
   - Нет... Не прошла исповедь  бесследно,  полегчало  мне,  -  серьезно
отвечал Варяг.
   Варяг посмотрел в сторону дверей.  Офицеры  заметно  заскучали  и  от
безделья глазели по сторонам, рассматривая иконы. Кому, как не им,  было
известно, что написаны иконы заключенными, и сейчас, искренне  удивляясь
сотворенному, они сознавали,  что  и  за  глухими  стенами  тюрем  может
отыскаться настоящий талант.
   - Егор Сергеевич сказал, что сделает все  возможное,  чтобы  вытащить
тебя отсюда, - тем временем говорил поп. - Хотя сделать это будет  очень
непросто.
   - Ничего, я готов потерпеть, - со смирением откликнулся Варяг.
   - А теперь тебе нужно  идти,  сын  мой,  а  то  твоя  слишком  долгая
исповедь может вызвать подозрения. - Варяг поднялся с колен и повернулся
к конвоирам:
   -  Теперь  я  ваш,  господа  хорошие.  Ну,  вот  мои  руки,  цепляйте
наручники.
   - Ты весельчак, Варяг, - бодро отозвался барин. - Думаю,  что  неволя
тебе настроение не испортит. К кому ты рвешься в колонию? К ворам!
   Хочешь получить в бараке угол, личного пидора, жирную пайку? Только с
этим тебе придется подождать! Вот что, поживешь пока с бомжами, для тебя
это будет подходящая компания. Возьмите-ка его под  ручки  да  суньте  в
приемник-распределитель, - распорядился он.
   Варяг посмотрел на сопровождавших его офицеров, которые только  кисло
поморщились  в  ответ,  в  их  глазах  читалось:  "Это  тебе   не   наше
сопровождение. Здесь хозяин Шунков!" Молоденький лейтенант,  совсем  еще
огурец, не искушенный в  табелях  о  рангах  воровской  среды,  негромко
попросил замешкавшегося в дверях Владислава:
   - Милости прошу, Варяг, наш начальник ждать не любит. - И  уже  когда
они покинули часовенку, добавил сдержанно:
   - Тут недели три назад по этапу три вора прибыли. Один из них  что-то
неласковое  Шункову  сказал,  тогда  подполковник  велел   связать   его
"ласточкой". Так и пролежал он в локалке несколько часов кряду на глазах
у всех зэков.
   На всякое оскорбление  законный  обязан  отвечать  хлестким  ответным
ударом, и совершенно неважно, кто стоит перед ним - опер, искушенный  во
всех воровских тонкостях, или такой же законный,  как  и  он  сам.  Если
ответа не последовало, то такое поведение расценивалось как трусость,  и
вчерашнего авторитета могли понизить до уровня мужика. И всю  оставшуюся
жизнь он обязан  будет  сносить  снисходительные  улыбки.  Можно  только
догадываться, какая  незавидная  участь  ждет  посрамленного  вора.  Это
подъем на вершину всегда  труден,  а  падение  происходит  стремительно.
Можно  с  уверенностью  предположить,  что  бывшего  законного  затюкает
подрастающая молодежь, всегда стремящаяся укрепиться за счет слабейшего.
Объединившись в стаю, они пощипывают оступившегося, как это  проделывают
гуси с чужаком, случайно заглянувшим на хозяйский двор.
   - Вор вору рознь, - достойно отвечал Варяг. Можно было не сомневаться
в том, что смотрящий изыскал бы  способ,  чтобы  сполна  расквитаться  с
нанесенной ему обидой.
 
*** 
 
   Вот  еще  одно  испытание  на  прочность!  Законный  вор  попадает  в
приемник-распределитель только по недоразумению и выглядит всегда в этом
"аквариуме" беззубой щукой среди  нагло  снующих  пескарей.  Едва  Варяг
вошел,  как  на  него  отовсюду  стали  пялиться  косматые  и   неумытые
физиономии. В своем шикарном костюме, сшитом  одним  из  лучших  портных
Нью-Йорка и не потерявшем вида  даже  через  месяц  скитаний,  здесь  он
выглядел вызывающе. Одни только запонки  на  его  белой  рубашке  стоили
таких денег, каких ни один из  здешних  обитателей  не  видел  за  целую
жизнь!  Не  прошло  и  часа,  как  предостережения  отца  Платона  стали
сбываться.
   - Курить есть? - грубовато спросил один из  бомжей  с  густой  копной
темно-коричневых волос, длинных и спутанных, будто шерсть мамонта.
   Варяг не отозвался, он продолжал  сосредоточенно  разглядывать  прямо
перед собой серую цементную стену. Глаза у бродяги сверкнули:
   - Ты чего, глухой, что ли?
   - Отвали! - жестко отрезал законный.
   - Не понял! - приподнялся "мамонт". - Он что, грубиян?!
   Рядом угрожающе зашевелились сразу несколько человек, еще  минута,  и
смотрящий будет втоптан в пол тремя десятками бичей. Подполковник Шунков
был прав, когда ненароком обронил, что приемник-распределитель для  вора
куда худшее наказание, чем строгий режим колонии.  Здесь  бомжи  у  себя
дома! И правит здесь балом Господин Беспредел.  Варяг  был  уверен,  что
вертухай с интересом будет наблюдать через "амбразуру", как немытая стая
бродяг станет растаскивать по частям его крепкое мускулистое тело.
   - Вижу, что борзой, сучара! - тем временем продолжал наезжать на него
"мамонт". - А ну встань, когда с тобой дядя Саша разговаривает!
   Блатной мир - это  серьезная  штука.  В  нем  не  признается  понятий
"понарошку", и  каждое  произнесенное  слово  должно  быть  вымерено  со
значением "поступать по правде". Бродяга сделал широкий замах ногой,  но
Варяг левой рукой мгновенно перехватил штанину,  а  сложенными  пальцами
правой ладони что есть силы ткнул "мамонта"  в  пах.  Дядя  Саша  широко
открыл глаза, пошевелил толстыми обезьяньими губами, попытался вдохнуть,
а потом, стукнувшись затылком в стену, мягко  опустился  на  пол.  Варяг
мгновенно вскочил на  ноги.  Бомжи  взяли  его  в  плотное  кольцо.  Так
объединяются шакалы, чтобы разодрать ослабевшего льва. Бичи  безошибочно
угадали во Владиславе  лагерную  элиту  и  сейчас  жаждали  немедленного
отмщения за все унижения, что некогда пришлось испытать  им  по  милости
воров.
 
*** 
 
   - Стоять, братва! - махнул рукой один  из  бичей  очевидно,  наиболее
авторитетный среди них. - Затоптать мы его и так сумеем, такое наказание
для него слишком простое. Сначала пистон пялить будем!
   Варяг приготовился умереть. Просто. Безо всякой внутренней дрожи.
   Не однажды костлявая бесцеремонно хватала его за  шиворот,  и  от  ее
легкого прикосновения зарождался в  груди  пронизывающий  холод.  Смерть
всегда приходит незваной гостьей, оскалится щербатой улыбкой и  объявит,
что пора "на небеси".
   Жаль, что не все задуманное удалось осуществить.
   - Что ж, подходите...  Кто  из  вас  хочет  сдохнуть  первым?  -  зло
усмехнулся Владислав.
   Варяг неторопливо вытащил из кармана нож. Лезвие было коротким, всего
лишь в половину ладони длиной. Но его вполне хватило  бы  на  то,  чтобы
кому-нибудь выпустить кровавые  кишки  на  грязный  пол.  Этот  складной
самодельный нож в самый последний момент сунул ему в  ладонь  тот  самый
майор, с которым он многие недели был стянут наручниками.
   - Держи... Тебя не будут обыскивать... Хотя  очень  не  хотелось  бы,
чтобы эта штуковина тебе пригодилась, - шепнул он у порога часовенки.
   "Пригодилось",  -  запоздало  подумал  Варяг.  Дядя  Саша  уже  сумел
отдышаться и сейчас  напоминал  краба,  выброшенного  на  берег.  Не