сит,
объяснил: "Из Аугсбурга". Через минуту из моего мобильника раздалось:
     - Янсен. Слушаю.
     Такие  новости,  какая  у  нас  была,  нужно  выкладывать   так,  чтобы
контрагент  не  успел  очухаться. Поэтому  по  телефону  я не  хотел  ничего
говорить,  сказал  только,  что на  его  месте  бросил бы все  и  немедленно
прилетел. А на вопрос, в чем дело, ответил, что могу, конечно, объяснить, но
он мне все равно не поверит. И
     добавил: если содержание нашего разговора, который ведется по
     обычной линии, не защищенной от прослушивания, получит
     огласку, в этом ему придется винить самого себя. Это его не
     убедило.
     - Докладывайте! - приказал он раздраженным тоном
     человека, которого отвлекают от важного дела. Если учесть, что
     из-за разницы в поясном времени в Таллине было восемь утра,
     этим важным делом мог быть только завтрак.
     Ну, приказ есть приказ.
     Я доложил:
     - Гроб пустой.
     - Черт! - сказал господин Янсен и надолго умолк.
     Я дал ему время промакнуть салфеткой пролитое на штаны кофе и спросил:
     - Господин Янсен, вы поняли, что я сказал?
     - Да, - быстро ответил он. - Да, я понял.
     - А то могу повторить.
     - Нет, - сказал он. - Не повторяйте.
     И снова умолк.
     - Ничего не предпринимайте! - наконец приказал он. - Я вылетаю вечерним
рейсом.
     - Вас понял,  - сказал  я.  - Вечерним  рейсом.  Если вы сообщите номер
рейса, в  аэропорту  вас  встретят.  Господин  мэр  изъявил горячее  желание
повидаться с вами.
     - Он знает?
     - Так точно. Ему доложили.
     - Черт! - повторил Янсен. - Ничего не предпринимайте! Вы
     поняли меня?
     - Не будем, не будем, - успокоил я его и отключил связь.
     - Какого  хрена, - на высокой  ноте начал было Артист, но  Муха вежливо
его попросил:
     - Сенька, заткнись. Мы уже наломали дров. Хватит. Так что заткнись.
     Томас задумчиво произнес:
     - Может, он вообще не умер?
     - Кто? - не понял Муха.
     - Дедуля.
     - А тогда зачем было его хоронить? - задал резонный вопрос Артист.
     - Об этом я все время и думаю, - ответил Томас.
     - И тут есть над чем подумать, - кивнул Док.
     Об этом думал и я.

     Зачем хоронить человека, который не умер?
     Чтобы все подумали, что он умер.

     И это простое логическое  заключение потащило за  собой,  как маленький
буксир тащит  на  стальном  тросе огромную, медленно проступающую  из тумана
баржу, вывод воистину грандиозный.
     Мы  предполагали,  что  эсэсовца убрали англичане,  заподозрив,  что он
работает на  советскую госбезопасность. Мы  ошиблись.  Его не убрали. А если
убрали, то не в Аугсбурге. И не в 1951 году. И не англичане.
     Я  отправил  Томаса досыпать и прокрутил  Доку,  Артисту  и Мухе запись
моего разговора со старым пауком, бывшим генерал-майором  КГБ  Матти Мюйром,
который вдохновил кинорежиссера Марта Кыпса на создание  фильма об  Альфонсе
Ребане,  который  продал  Томасу  Ребане купчие  его деда и который  стоял у
истоков  всей  этой интриги, самой масштабной  - по собственным его словам -
оперативной комбинации в его жизни.
     Эта запись была сделана с неделю назад в Таллине во время моей прогулки
с господином  Матти Мюйром по Тоомпарку.  Все мы  ее  уже слушали, но сейчас
появилась новая точка отсчета.

     . "- Я люблю этот парк. Но прихожу сюда очень редко. Он
     возвращает меня в прошлое. Так получилось, что с ним связаны
     самые главные события моей жизни. Их, собственно, было два.
     Здесь я впервые увидел девушку, которая выжгла мою душу.
     Да, выжгла. Как выжигает землю напалм. Так, что после этого на
     ней уже ничего не может расти. Это было шестьдесят лет назад.
     Шестьдесят, юноша. Ровно шестьдесят. Мне было девятнадцать
     лет, ей двадцать. Я с самого начала знал, что ее потеряю.
     Рядом с ней я чувствовал себя беспородным дворовым кобельком.
     А она была сукой королевских кровей. Царственной, как молодая
     пантера. И я ее потерял. Это случилось здесь, в этом парке. Мы
     гуляли, держась за руки. Как дети. В сущности, мы и были детьми.
     Навстречу нам шел высокий молодой офицер. Затянутый в
     портупею, со стеком в руке. Он тоже гулял. Я его знал. Я служил
     клерком в канцелярии мэрии, он приходил туда регистрировать
     свои сделки с недвижимостью. Он остановился и что-то сказал
     мне. Я ответил. Не помню что. Это было неважно. Важно было
     другое. Они посмотрели друг на друга. И вместе ушли. А я остался
     сидеть на этой скамье. Это и было второе главное событие в моей
     жизни. Не то, что я ее потерял, нет. А то, что в мою жизнь врезался
     Альфонс Ребане. Это был черный день. Не только для меня. Для
     него тоже. Пожалуй, для него он был гораздо черней. Для него это
     была катастрофа.
     - Почему?.
     Не понимаете? Это было лето сорокового года. Через
     год Таллин взяли немцы. А она была еврейкой. Теперь понимаете?
     - Теперь понимаю.
     Так вот, Альфонс Ребане. Увольняется из армии и
     устраивается строительным рабочим в порту. Ведет чрезвычайно
     замкнутый образ жизни. Почему? Это понятно. Если бы его
     выявили органы НКВД, его отправили бы в Сибирь. Или
     даже расстреляли. У вас должно появиться как минимум два
     вопроса. Появились?
     - Да, появились.
     - Сколько?
     - Как вы и сказали: два.
     - Какой первый?
     Почему Альфонс Ребане не эвакуировался из Эстонии,
     когда из нее уезжали все богатые люди?
     - Какой второй?
     -  Как  ему  удалось  избежать  ареста  после  установления  в  Эстонии
советской власти?
     - После  аннексии,  юноша. Будем называть вещи своими именами. Ответ на
первый вопрос несложен, я вам его подсказал. Он  не мог  уехать один, а  его
девушка не могла  оставить родителей. К тому  же  она была беременна. Второй
вопрос гораздо  более  интересен и  имеет  самое прямое отношение  к  нашему
разговору. Вы же хотите понять,  зачем я привез вас сюда и для чего  все это
рассказываю?
     - Любопытно.
     - Вы это  поймете. Так каким же образом Альфонсу Ребане целый  год,  до
прихода немцев, удавалось прятаться?  Таллин - небольшой город. Даже сейчас.
И не опознали  такую заметную фигуру, как влиятельный интендантский чин? Это
в Таллине, который  еще до советской аннексии был нашпигован агентурой НКВД?
Приходит вам в голову хоть какое-нибудь объяснение?
     - Нет. Объяснение может быть только одно. Но оно кажется мне совершенно
невероятным.
     -  Не торопитесь  с  выводами, юноша.  Невероятное оказывается  правдой
гораздо чаще, чем  мы думаем. Если я скажу,  например,  что сейчас мы с вами
союзники, это покажется вам невероятным?
     - Пожалуй.
     А между тем мы союзники. Сейчас у нас одна цель. Вы
     же не хотите, чтобы могила эсэсовца Альфонса Ребане на
     мемориальном кладбище Таллина стала местом поклонения?
     - Что значит хочу  или не хочу? Это не приводит  меня в восторг. Но это
дело эстонцев. Если они хотят поклоняться праху фашиста,  пусть поклоняются.
Мы не намерены вмешиваться во внутренние дела суверенного государства.
     И не вмешивайтесь. Не вмешивайтесь. Пусть его
     перевезут, пусть его торжественно похоронят. Но знаете, что будет
     потом? На его могилу будут приходить, да. Тысячи людей. Десятки
     тысяч. И будут на нее мочиться, гадить, лить помои! Ее будут
     осквернять каждую ночь! Над именем Альфонса Ребане будут
     глумиться все! Его будет проклинать вся Эстония! И в конце
     концов его кости выкинут с Метсакальмисту на помойку, на свалку!
     А теперь спросите меня: почему?
     - Почему?
     Потому что из-за него были расстреляны все офицеры и
     солдаты 20-й Эстонской дивизии СС - все двадцать тысяч, все,
     все! Из-за него были уничтожены отряды "лесных братьев" - все!
     Потому что кавалер Рыцарского креста с дубовыми листьями
     штандартенфюрер СС Альфонс Ребане был агентом НКВД! И
     завербовал его я!.."


     Янсен прилетел в Аугсбург вечерним рейсом. Правда, не в  тот же день, а
на следующий. Вероятно, какие-то очень важные дела задержали  его в Таллине.
Он появился на кладбище в половине первого ночи, когда мы уже начали думать,
что либо машина,  на которой он ехал из аэропорта,  сломалась в дороге, либо
его  беседа  с  герром Мольтке  переросла  в дружеское застолье  по  причине
полного  совпадения их позиций. А в том, что позиции совпали, можно было  не
сомневаться. Хотя  причины, по  которым  Янсен желал бы сохранить результаты
эксгумации в тайне, были принципиально иными, чем у господина мэра.
     Томас уже приканчивал пачку "Мальборо", Артист все более демонстративно
поглядывал на часы. Муха осмотрел ближние надгробья и деликатно заметил, что
все нормальные люди уже давно поужинали и не маются на кладбище, как души
     грешников, а гуляют по какой-нибудь Шпиллерштрассе, где кипит
     бурная ночная жизнь, которую немцы, при всей их бюргерской
     добропорядочности, устраивать, говорят, изрядные мастера. И он,
     Муха, не прочь, пожалуй, взглянуть на немецкий стриптиз. Не из-
     за чего-то такого, а просто из любознательности и для
     расширения кругозора.
     Это  он намекал на Дока, который  еще  вчера утром  отделился  от нашей
компании, потому  что  засвечивать его перед  Янсеном нам  не  было никакого
резона.
     Муху энергично поддержал Томас, заявив, что невозможно получить полного
представления   о  стране  и  ее  обычаях,   если  не   ознакомиться   с  ее
развлечениями, особенно ночными.
     Я был совсем не уверен, что Док любуется сейчас немецким стриптизом, но
уже был  готов дать отбой.  Но  тут  на центральной аллее  кладбища появился
черный представительский "Мерседес". При  виде его Томас понял, что эскурсия
на Шпиллерштрассе отменяется, и так расстроился, что  Муха счел  необходимым
его утешить.
     -  Ладно, Фитиль,  стриптиз посмотрим  в другой раз, какие наши годы, -
ободряюще сказал он. - В конце концов, все голые женщины одинаковые.
     - Ты  что, Муха?  О чем ты говоришь? -  искренне  изумился Томас. - Все
женщины  разные!  А  голые  -  тем более! Даже  странно,  что  ты  этого  не
понимаешь. Я считал тебя более эстетически развитым человеком.
     "Мерседес" проплыл между скорбящими ангелами и
     свернул к монастырской пристройке. Из него выскочил
     помощник господина Янсена, накачанный мужичок с
     выправкой штабного прапора, который в Таллине оформлял нам
     выездные визы и доставал билеты, услужливо открыл заднюю
     дверь, выпуская переводчика и давешнего прокурорского
     чиновника. А затем появился и сам господин Янсен,
     заряженный энергией кумулятивного снаряда, прожигающего
     любую броню. Он был в черном кожаном реглане с поднятым
     воротником, с непокрытой головой, светлые волосы были
     причесаны так, словно он только что вышел из
     парикмахерской. Вся его невысокая крепкая фигура источала
     властность. И при этом он был совершенно спокоен. Слишком
     спокоен для человека, на глазах которого рушится главное дело
     его жизни.
     Это мне не понравилось. С чего бы ему быть таким
     спокойным?
     Он поздоровался с нами молчаливым кивком, огляделся по
     сторонам и спросил:
     Где четвертый?
     Вы о ком? - поинтересовался я. - Нас трое. Четвертый
     вот - Томас.
     -  Четвертый из  вас,  -  повторил Янсен.  -  При  эксгумации  вас было
четверо. Так. Где он?
     Понятия не имею. Спит. Или смотрит стриптиз на
     Шпиллерштрассе.
     - Не морочьте мне голову. Кто он?
     -  Так  бы сразу и  спросили.  Он хирург.  Мы его привлекли в  качестве
эксперта, - объяснил я, с  удовлетворением отметив, что не  соврал ни единым
словом, потому  что врать на кладбище - как-то это нехорошо. - Он должен был
зафиксировать  пулевое  отверстие  в  черепе,  если  бы   оно  обнаружилось.
Экспертиза не  потребовалась. Только  не  спрашивайте  почему. Сейчас вы это
поймете.
     Чиновник подошел к двери и  что-то сказал Янсену по-немецки,  показывая
на бумажную полоску с печатью.
     -  Он  просит  убедиться,   что  помещение  не  вскрывали,  -  объяснил
переводчик.
     Чиновник  отпер служебку, включил на распределительном щитке рубильник,
но  внутрь  не  зашел,  как  бы  давая  понять,  что  он  как  представитель
муниципалитета  выполнил  свои обязанности, а все остальное его не касается.
Вместе с ним у входа остался и переводчик.
     Люминисцентные   лампы  вспыхнули,  помигали  и  налились  безжизненным
светом, освещая  облицованные белым  кафелем  стены и  две  тележки-каталки,
стоявшие  посередине просторного  помещения с высоким сводчатым потолком. На
одной из них красовался элитный гроб из вишневого дерева. На другой покоился
скромный дубовый гроб,  облепленный  чешуйками высохшей глины. Крышка лежала
на  нем  чуть  наперекос,  скалясь,  как  щучья  пасть,  гвоздями-сотками  -
блестящими,
     будто их забили только вчера, а не полвека назад.
     В стороне  на бетонном полу  лежал черный  могильный камень, похожий на
вырванный с  корнем  зуб: полированный  верх  и  массивное, грубо обтесанное
основание. На лицевой грани было выбито:
     "KOLONEL ALFONS REBANE. 1908 - 1951".
     В этом коротком тексте просматривались как минимум две неточности. Одна
неточность  была  явной.  "Колонель" означает  "полковник".  Альфонс  Ребане
никогда не был полковником. Он был штандартенфюрером СС. Этот эсэсовский чин
можно,
     конечно, приравнять к армейскому "полковник". Но это все равно
     что назвать полковником капитана первого ранга.
     Вторая неточность была не столь очевидной. Сомнение
     вызывала дата смерти. В свете того, что мы узнали, она могла
     быть другой. Или даже ее вообще могло не быть. Никакой.
     Янсен мельком  взглянул на  элитный  гроб,  более внимательно  осмотрел
надгробный камень и наконец подошел к старому гробу. Приказал:
     - Откройте!
     Ни я, ни Муха, ни Артист не шевельнулись. Открывать  гробы не входило в
обязанности  охраны,  кем  мы  при  Томасе состояли.  Пришлось  этот  приказ
выполнять прапору и самому Томасу. Они сняли  крышку и отставили ее к стене.
Томас, человек  по  натуре своей  обходительный, услужливо повел  рукой, как
продавец,
     предлагающий покупателю полюбоваться товаром. Янсен молча
     уставился на содержимое гроба. Томас сунул в гроб руку, извлек
     какую-то большую изогнутую кость, бело-серую от ветра, дождей и
     альпийских чистых снегов, и продемонстрировал ее Янсену,
     объяснив почему-то по-немецки:
     - Pferd.*
     _______________________________________________________
     * Конь (нем).
     Янсен брезгливо отстранился и с мрачным подозрением посмотрел на нас.
     - Даже и не думайте, - сказал я.  - Помещение было опечатано.  Никто из
нас  сюда  не  входил.  Сюда  вообще  не  входил  никто.  А  все  содержимое
зафиксировано в акте об эксгумации.
     - Какое содержимое?
     Томас  достал  портмоне, а из него  акт, подписанный чиновником и самим
Томасом, и передал его Янсену:
     - Вот. Перевести?
     - Не нужно.
     Янсен внимательно прочитал акт и сунул его в свой бумажник.
     - Закройте, - бросил  он,  кивнув на гроб, и  двинулся к выходу.  Возле
машины по очереди  указал на Артиста, Муху и Томаса, будто пересчитал: - Вы,
вы и вы. Свободны.
     А мне приказал:
     - Садитесь. Нам нужно поговорить.
     - Давайте поговорим здесь, - предложил я. - Есть разговоры, для которых
кладбище - самое подходящее место. Здесь нельзя материться.  Нельзя кричать.
Вы католик?
     - Я лютеранин.
     - Значит, вам нельзя врать.
     - А вам?
     - Я православный. Но я тоже постараюсь не врать.
     - Садитесь в машину и помолчите, - раздраженно распорядился Янсен.
     Все-таки  созерцание  содержимого гроба не  прошло для него  бесследно.
Спокойствия  поубавилось,  но  не убавилось уверенности в том, что он знает,
что делать. И это не нравилось мне все больше и больше.
     "Мерседес" миновал  тихую  Фридхофштрассе, пересек  по  высокому  мосту
черную   реку  Лех,  обогнул  ярко  освещенную  пустую  площадь  с  ратушей,
шестнадцатый век, раннее барокко, и остановился возле небольшого, но по виду
дорогого отеля. В углу уютного холла был небольшой малолюдный бар. Прапор с
     чемоданом шефа поспешил к конторке администратора, а Янсен
     прошел в бар, жестом предложив мне следовать за ним.
     - Wollen sie?* - осведомился бармен.
     - Jin mit Tonic,** - заказал Янсен и повернулся ко мне. - Вам?
     - Тоник. Без джина.
     - Вы не пьете? - слегка удивился он. - Почему?
     - Не люблю, когда утром болит голова.
     - Не обязательно пить много.
     - А тогда зачем пить вообще? У нас говорят: только рот поганить.
     -  Странная логика,  -  заметил Янсен  и принялся объяснять бармену мой
заказ, дважды повторив слово "krank".***
     Бармен посмотрел на меня с глубоким сочувствием.
     Над стойкой бара работал  телевизор с приглушенным  звуком. Шли  ночные
новости. Картинка разительно  отличалась от той, какую мы привыкли видеть на
российских экранах. В этом немецком мире России не  существовало. Бундестаг.
Биржа.  Переговоры  в  Рамбуйе.  Злобная  физиономия  Милошевича:  "Er  sagt
"nein".****
     _______________________________________________________
     * Что вы желаете? (нем.)
     ** Джин с тоником (нем.)
     *** Больной (нем.)
     **** Он говорит "нет" (нем.)
     Косово,  этнические чистки. Зверства сербов. Еще зверства сербов. И еще
зверства сербов. И с душевным облегчением воспринимался вид американских
     тяжелых бомбардировщиков В-52 и "невидимок" F-117,
     совершающих посадку на базу в Испании.
     Наконец-то. Они ужо наведут порядок.
     Лишь в конце обзора мелькнул президент Ельцин, который
     что-то грозно сказал, потом премьер Примаков, который что-то
     гневно ответил. Опять чего-то не поделили.
     Янсен  расплатился за  свой  джин и  мой  тоник и  сделал  знак бармену
поставить  стаканы на столик в углу.  Потом  снял  свой капитанский  реглан,
бросил его на спинку стула и кивнул мне:
     Располагайтесь. Здесь мы сможем спокойно поговорить.

     - Господин Пастухов, вы знаете, о чем я хочу говорить.
     - Догадываюсь. Но будет лучше, если вы скажете сами.
     - О чем вы догадываетесь?
     - Вы хотите  сказать, что наш контракт расторгнут. И вы хотите получить
назад  ваши  сто тысяч баксов. Надеюсь, не все, а ту часть,  которую  мы  не
отработали. Что ж, мы можем это обсудить.
     - Нет,  -  возразил  Янсен. - Я хочу  определиться  в свете  того,  что
произошло.
     - А что произошло? - удивился я.
     - Вы не понимаете?
     - Нет. По-моему, не произошло ничего.
     - Почему вы хотите выглядеть глупей, чем вы есть?
     - Потому что это проще. Вы никогда не пробовали выглядеть умней, чем вы
есть? И не пробуйте. Для этого есть только один способ: все время молчать.
     - Я хочу обсудить ситуацию в свете того, что мы узнали.
     - А вот это правильно. В свете того, что  мы узнали. А не в свете того,
что произошло. Потому что то,  что произошло, произошло полвека назад. И что
произошло, мы не знаем. И вряд ли узнаем. А хотелось бы.
     - Не умничайте!
     - Опять не нравится. Тогда молчу.
     -  Контракт  не  расторгнут.  Завтра   вы  возвращаетесь  в  Таллин   и
продолжаете выполнять свои  обязанности по охране Томаса  Ребане. Отправку в
Таллин останков Альфонса Ребане возьмут на себя другие люди.
     - Останков Альфонса Ребане, - повторил я. - Я не ослышался?
     - Нет.
     - Тогда объясните, о каких останках вы говорите.
     - О том, что было в гробу.
     - Продолжайте. Я слушаю.  Вы видели, что было в гробу. Я тоже видел. Но
я, может быть, чего-то не рассмотрел?
     Янсен  извлек  из   кармана   бумагу   с  гербом  города  Аугсбурга   и
продемонстрировал ее мне:
     - Это акт об эксгумации. Вы читаете по-немецки?
     - Читаю. Н