,
что это судебное  решение  знаменует  собой вступление  в  действие  недавно
принятого рийгикогу закона о реституции.
     Томас выключил  телевизор. Этот сюжет слегка подпортил  его настроение.
Он  невольно  напомнил  о  возможностях,  которые  открывала  ему  его  роль
наследника национального героя Эстонии не в смысле духовного наследия борьбы
за свободу и
     все такое, а в смысле наследства сугубо материального. Но
     Томас отогнал от себя эти мысли. Купчие дедули пропали, и слава
     Богу. К счастью или к несчастью, но все эти дела проехали мимо
     морды, а Томас был не из тех, кто расстраивается, когда
     обнаруживает, что его лотерейный билет не выиграл. Не выиграл
     и не выиграл, чего тут расстраиваться? Он даже избежал
     опасности, которую всегда несут с собой очень большие бабки.
     Тридцать или пятьдесят миллионов долларов. Шутки? Или даже
     сто. Да за такие бабки прихлопнут, как комара. Сам он, конечно,
     никогда не решился бы выбросить эти бумаги, рука бы не
     поднялась. А так получилось само собой. Все что ни делается,
     делается к лучшему. Скромней нужно быть, скромней.
     Так что все хорошо.
     Томас поднялся из кресла и  со вкусом, до приятного хруста  в суставах,
потянулся. Хорошо ощущать себя свежим, бодрым после глубокого спокойного сна
без ночных кошмаров,  от  которых то и дело  просыпаешься в противном  поту,
после горячего неторопливого душа и плотного, с подзабытым чувством аппетита
     поглощенного завтрака. Хорошо, когда на тебе прекрасный синий
     костюм, а шею ненавязчиво облегает до скрипа накрахмаленный
     воротник рубашки, чистый хлопок, и голубоватый, под цвет глаз,
     галстук от Ив Роше.
     Было начало десятого. Утра.  Впереди простирался длинный весенний день.
Весенний  по  календарю,  а  не по погоде.  Погода-то  как  раз  была скорее
осенняя.  С  залива нагнало туч,  по  стеклам гостиной хлестали косые  струи
дождя. В такую погоду славно  выскочить  из дома, пробежаться  до  ближайшей
палатки и  отовариться в ней пузырем  "смирновочки", "белого столового  вина
номер двадцать один", емкость  0,6 литра, крепость 40  градусов без балды. И
никаких проблем до самого вечера. А вечером начнется своя вечерняя жизнь.
     Да, хорошо, когда утром не болит голова с похмелья.
     Очень хорошо. Просто прекрасно.
     Но немножечко скучновато.

     Телефонный звонок заставил  Томаса  поспешно схватить трубку. Почему-то
он был уверен, что звонит Рита Лоо. Мелодичный женский голос промурлыкал:
     - Господин Ребане?
     - Да, сударыня, я вас слушаю,  -  благожелательно  промурлыкал  в ответ
Томас. Это была  не Рита Лоо, но голос был приятный, а услышать в такое утро
приятный женский голос - это уже само по себе приятно.
     -  Сейчас  с вами  будет  говорить  президент компании  "Foodline-Balt"
господин Анвельт, - сообщил приятный женский голос. - Соединяю.
     Томас ощутил глубокое разочарование.
     - Фитиль, привет, - раздался в трубке голос Краба.
     Нужно встретиться, есть дело.
     - Господин Ребане не может подойти к телефону, так как
     находится в зарубежной поездке, - произнес Томас с
     механическими интонациями автоответчика.
     -  Кончай. Я видел по телеку,  что ты прилетел. Через час подъеду, есть
дело. Важное дело, - со значением повторил Краб.
     - Ну,  подъезжай, - равнодушно  сказал Томас. Он понятия не имел, какое
дело может быть у Краба к нему, и даже не хотел думать об этом. Ему это было
по барабану. Его гораздо больше озадачивало, куда подевалась Рита Лоо. Даже,
пожалуй, огорчало. Да,  огорчало. Было в ней что-то,  было. Фигурка была.  А
глаза?  Нырнуть в них, как в лесное озеро, зеленое  от  прибрежных сосен.  А
волосы? Зарыться в них лицом, как в теплый ржаной стог.
     А какая  внутренняя деликатность? Какая  женщина может  сделать мужчине
втык так, как это сделала Рита в то  утро, когда  Томас обнаружил ее в своей
постели, а правильнее сказать - себя в ее постели?
     "Ты  был неподражаем.  Если твой дедушка воевал так  же, как ты вчера в
постели, то ничего удивительного, что немцы проиграли войну".
     А его интервью агентству "Рейтер"? Она подготовила его, ничего с ним не
обсуждая,  но  как точно, с  каким глубоким проникновением в  мировосприятие
Томаса выразила именно то, что он хотел бы выразить, если бы вообще выразить
что-нибудь
     захотел.
     Было в ней что-то. Было.

     Томас побродил  по гостиной,  старательно не  глядя в сторону  добротно
укомплектованного   стенного   бара,   в   музыкальном  салоне  без  всякого
вдохновения  сыграл на  "Бехштейне" "Собачий вальс",  посидел  за письменным
столом в кабинете в удобном вращающемся кресле, повращался. Потом обошел обе
спальни, белую  и золотистую, удивляясь странной планировке апартаментов. Из
холла-прихожей в  каждую спальню можно было  войти  напрямую, а можно  через
ванную. При этом
     двери находились рядом, что лишало идею вообще всякого
     смысла. Если бы, к примеру, одна дверь из спальни выходила в
     гостиную, а вторая, через ванную, в прихожую, тогда понятно.
     Постоялец может сказать собутыльникам, что он пошел
     спать, а сам свалить через ванную в соседнюю спальню или в
     коридор и вообще в другой номер.
     Так    и   не   найдя    никакого   объяснения   замыслу   архитектора,
проектировавшего  эту  гостиницу  в  стародавние  советские  времена,  Томас
пересек музыкальный салон и направился к примыкавшей к  салону комнате, куда
сразу после завтрака ушли
     Сергей Пастухов, Артист и Муха и сидели там уже час.
     Эта комната, довольно просторная, с четырьмя обычными
     гостиничными кроватями и обычным столом, предназначалась,
     вероятно, для помощников важных персон, постояльцев этого
     "министерского" номера, в котором некогда останавливались
     первые секретари обкомов и союзные министры, гости республики.
     Вторая дверь из нее выходила в гостиничный коридор к грузовому
     лифту. Вот эта архитектурная идея была понятна. Если, допустим,
     важная персона набиралась в городе до поросячьего визга, ее
     можно было транспортировать в номер со служебного
     хода, оберегая от назойливого любопытства других постояльцев
     гостиницы и обслуживающего персонала, всегда склонных
     распускать о сильных мира сего грязные сплетни.
     Возле двери Томас  остановился  и  не  то  чтобы прислушался,  а просто
внутренне  слегка  подсобрался, как любой человек перед тем, как вступить  в
общение с другими людьми. За дверью сначала было тихо, потом голос Пастухова
сказал:
     - Нет, в посольство идти нельзя. Там свои игры. И мы не знаем какие.
     Артист:
     -  Может,  кого-нибудь совсем  постороннего?  Найти  человека,  который
хорошо знает эстонский и русский, в Таллине не проблема.
     Пастухов:
     - Нельзя. Мы не знаем, что на этой пленке.
     Муха:
     - Я знаю, кто нам нужен. Фитиль, зайди. Хватит сопеть.
     От  неожиданности Томас даже отскочил от двери.  Он мог поклясться, что
не сопел. Он даже почти что и не дышал.
     Дверь открылась. Муха приказал:
     - Заходи.
     Томас  перешагнул порог  и  как  бы запнулся: такой  враждебностью были
наполнены устремленные на него взгляды. У  Томаса появилось ощущение, что он
сунулся в вольер с какими-то хищниками.  Почему-то подумалось: с волками. Не
с
     облезлыми волками из зоопарка, а с настоящими. С теми, что
     молча гонят добычу по лунной степи, а потом так же молча ее
     грызут.
     При  его  появлении  Артист  собрал  со  стола  какие-то  фотографии  и
перевернул  их лицевой стороной  вниз,  а Пастухов, сидевший за  портативным
компьютером-ноутбуком, убрал с экрана изображение. Кроме ноутбука и снимков,
на столе лежали три желтых кожаных пистолетных кобуры с ремнями  и почему-то
только два пистолета.
     - Проходи, - повторил Муха. - Зачем подслушивал?
     -  Я  не подслушивал, клянусь! - заверил Томас. - Просто хотел  зайти и
это самое.
     - Что?
     - Да просто так. От  не хрен делать, - честно признался он и понял, что
это был самый правильный ответ.
     Враждебность   не   сказать   чтобы  полностью  исчезла,   но  как   бы
поистончилась.
     - И я хотел спросить у тебя, чем вся эта история кончается, - продолжал
Томас, обращаясь к Артисту.
     - Какая история?
     - Про которую вы вчера говорили.  В аэропорту. С кинорежиссером Кыпсом.
Ну, "Гамлет".
     -  Ты  хочешь  сказать, что не читал  "Гамлета"? - недоверчиво  спросил
Артист.
     - Конечно, читал. Как я мог не  читать? Но конец помню немножко смутно.
Поэтому и спрашиваю.
     -  Эта  история кончается очень красиво,  -  со странноватым, почему-то
насторожившим Томаса выражением ответил Артист. - "Пусть Гамлета поднимут на
     помост, как воина, четыре капитана. Будь призван он, пример бы
     он явил высокоцарственный. И в час отхода пусть музыка и
     бранные обряды звучат о нем. Возьмите прочь тела".
     - Тела? - озадаченно переспросил Томас.
     - Ну да, тела.
     - Тела, имеется в виду, не очень живые?
     - Совсем неживые.
     - А сам Гамлет? Он тоже, это самое?
     - Конечно. А как же? Труп.
     - Труп,  - повторил Томас.  - Как-то  это... А может,  не совсем  труп?
Может, все просто подумали, что он труп, а он потом встал и пошел?
     - Куда он пошел? - удивился Артист. - Куда ему идти?
     - Ну, мало ли куда. По делам.
     - Фитиль!  Ты что несешь? По каким делам? Какие дела могут быть у героя
трагедии  после  финала? Это же трагедия! А в  трагедии финал всегда  только
один! Один! Понял? Один!
     -  Ну,  один, один.  Я же  не спорю.  Я  просто спросил,  чем  это дело
кончается. А ты нервничаешь. Вместо того, чтобы ответить спокойно.
     -  Отвечаю спокойно. Последняя  ремарка:  "Похоронный марш. Все уходят,
унося тела, после чего раздается пушечный залп".
     - Красиво, - подумав, согласился Томас. - Да, красиво. Но мне почему-то
не очень нравится.
     - Садись, - сказал ему Пастухов.  - У нас проблема. И ты можешь помочь.
Ты язык за зубами держать умеешь?
     - Вообще-то  не  очень, -  признался Томас.  -  Особенно по  пьянке. Но
сейчас это не актуально. На триста пятьдесят девять дней.
     Пастухов  достал из  спортивной сумки  с надписью "Puma" странного вида
плоский магнитофон с миниатюрной кассетой и наушничек. Объяснил:
     -  Здесь  записан разговор.  На эстонском.  Нужно  расшифровать  его  и
перевести на русский. Сможешь?
     - Почему нет?  Могу даже перепечатать. Только я печатаю двумя пальцами.
И с ошибками, - самокритично добавил Томас.
     - Не страшно.
     -  А кто  говорит? - полюбопытствовал Томас и  тут же объяснил  причину
своего любопытства: - Мне же нужно знать. Или не нужно? Тогда не говори.
     Вместо ответа Пастухов нажал  копку "Play". В наушнике  раздался слегка
скрипучий, явно  старческий голос.  Томас  немного  послушал  и  обрадованно
сказал:
     - Знаю. Это господин Матти Мюйр. Он разговаривает с котом.
     - С каким еще котом? - удивился Муха.
     -  Со своим. Его  кота зовут  Карл Вольдемар Пятый. Серж  видел его. Мы
вместе  были  у Мюйра,  когда я покупал купчие.  И  когда, это самое, слегка
перебрал.
     Сказав  это, Томас  почувствовал, что краснеет. Это  был самый позорный
эпизод в его жизни. В том, что он в тот вечер преребрал, ничего позорного не
было, со всяким бывает. А вот то, что из-за этого дела он перепутал пакеты с
бабками и
     вместо заранее приготовленной "куклы" отдал господину Мюйру
     настоящие баксы, - вспоминать об этом было мучительно стыдно.
     Пастухов кивнул, подтверждая, что посещение господина Мюйра сохранилось
в его памяти, но в позорные для Томаса подробности этого вечера вдаваться не
стал, за что Томас был ему глубоко благодарен.
     - Фитиль, ты что несешь? - поразился Муха. - У него говорящий кот?
     -  Странный ты,  Муха, человек, - заметил Томас.  - Я не  перестаю тебе
удивляться. Нельзя  же  быть таким  простодушным.  И  женщины  для  тебя все
одинаковые.  Не  понимаю.  Разве  бывают  говорящие коты?  Бывают  говорящие
попугаи. Нет. У  него самый обыкновенный кот.  Пятый потому, что  он у  него
пятый по  счету. А  Карл Вольдемар - потому что так звали его самого первого
кота.  И говорит он не с  котом,  а сам с собой. Сам  с  собой,  но как бы с
котом. Теперь понимаешь?
     - Теперь понимаю, - сказал Муха. - Ты объяснил, и я сразу все понял.
     Томас еще немного послушал скрипучий голос в наушничке и спросил:
     - Вы думаете, он может говорить с котом о чем-то важном?
     - Мы не знаем, что важное, - ответил Пастухов. - И говорит он не только
с котом. - Он выключил  магнитофон и  кивнул Мухе.  -  Объяснишь Томасу, как
всем этим пользоваться.
     - Да  умею я, -  слегка обиделся  Томас. - Что же я, по-вашему,  совсем
безрукий?
     - Я  не про диктофон.  Печатать будешь на ноутбуке.  Это  проще, чем на
машинке.  Муха покажет. Устраивайся в кабинете и приступай. И вот что еще...
Ты Таллин хорошо знаешь?
     - Он спрашивает, хорошо ли я знаю Таллин!
     Поколебавшись,  Пастухов  взял  со стола снимки, выбрал  один из них  и
показал Томасу.
     -  Посмотри   внимательно.   Где  это  могло   быть   снято?  Хотя   бы
приблизительно.
     Снимок  был  цветной,  не  очень  крупный,  но  четкий,   сделанный  на
качественной аппаратуре.  Возле бревенчатой стены стоял какой-то смугловатый
парень с  перебинтованной головой, небритый, руки впереди скованы  дымчатого
цвета наручниками. На левой стороне лица изрядный кровоподтек. Кулаки сжаты,
а  на  правой  руке почему-то  оттопырен  мизинец. И взгляд  исподлобья,  от
которого Томасу сделалось как бы даже чуть знобко.
     - Это ваш, - уверенно сказал он.
     - Почему ты так думаешь? - спросил Пастухов.
     - Волк.
     Пастухов промолчал, но по тому, как сумрачно усмехнулись Артист и Муха,
Томас понял, что угадал.
     - Браслетки не ментовские,  - поделился он  еще одним наблюдением.  - У
наших полицейских - хромированные. А почему он так странно  держит  мизинец?
Как будто он не в браслетках, а пьет кофий.
     - Хороший у тебя, Фитиль, глаз, - оценил Муха. - Это знак нам.
     - Выходит, он знал, что этот снимок покажут вам?
     - Догадывался.
     - И что означает этот знак?
     Муха вопросительно взглянул на Пастухова, тот кивнул:
     - Можно.
     - Что в охране шесть человек, - сказал Муха.
     - А не один?
     По лицам ребят снова пробежали сумрачные усмешки, и Томас понял, что он
задал очень глупый вопрос. В охране этого парня не мог быть один человек.
     -  Место  ничего  тебе не  напоминает?  -  повторил  свой первый вопрос
Пастухов. - Хотя бы в самых общих чертах?
     Томас вновь всмотрелся в снимок и уверенно сказал:
     - Снято не в городе.
     - Точно?
     - Сто процентов. Какой-то дачный поселок. Из дорогих.
     - Доказывай.
     - Сруб, - объяснил Томас. - Смотрите  внимательно. Калиброванная сосна.
Это когда с  бревна  снимают  согру,  внешний слой. И  бревнышки  становятся
одного диаметра по всей длине. Это дорогая  работа. И  сруб довольно свежий.
Значит,
     построили недавно. А сейчас такие дома могут строить только
     богатые люди. Это скорее всего где-то на побережье, в Пирита.
     - Доказывай, - повторил Пастухов.
     - Какой смысл богатому человеку строить дачу вдалеке от залива? Залив -
это залив. Там и купаться можно, и катерок  держать. Или даже яхту. И потом,
Пирита - это престижно.
     - Но если человек при деньгах, почему он не  построил  каменный дом?  -
спросил Артист.
     -  Не понимаешь, -  сказал Томас. - Это у  вас в России строят каменные
дома. А мы, эстонцы, знаем толк в дереве. Дерево дышит, а камень - он и есть
камень. И вот что еще, - подумав, добавил он. - На участке наверняка не один
дом, а  два  или даже  три. Сами считайте:  только в охране шесть человек. А
хозяева? А обслуга?
     - Сечешь фишку, Фитиль, сечешь, - похвалил Муха.
     Пастухов расстелил на столе карту:
     - Показывай, где Пирита.
     - Вы  хотите  искать по всему  побережью? - удивился Томас. - Там же не
один километр. Даже не десять.
     Этот  довод  остался  безответным.   Томас  показал  на  карте  Пирита,
объяснил,  как  туда  проехать.  Потом  ему  вручили диктофон  и  ноутбук  и
отправили  в  кабинет.  Минут через пятнадцать  он  увидел  из  окна, как из
гостиницы вышли
     Пастухов и Артист. Но сели почему-то не в красную "мазератти"
     Артиста, стоявшую на платной стоянке перед гостиницей, а вышли
     на проезжую часть и стали ловить машину, останавливая не такси
     и хорошие иномарки, а невзрачные "жигули". Первым
     нашел тачку Пастухов, потом на таком же "жигуленке" уехал
     Артист.
     Поразмыслив, Томас понял,  в чем тут дело. Если они хотят проехаться по
дачным поселкам  на побережье, а  это они и  хотят,  "жигули" для этого  - в
самый раз. Потому что "мазератти" засекут с первого взгляда.
     В кабинете  появился  Муха,  показал,  как печатать  на компьютере. Это
оказалось на удивление просто. И что Томаса восхитило, так это то, что слово
с ошибкой машина подчеркивала  волнистой красной  чертой. А  если нажать еще
клавишу, на экране появлялось слово в правильном написании. Это давало
     возможность печатать без орфографических ошибок, чему Томас
     был очень рад, так как своих пробелов в знании грамматики
     русского языка немножко стеснялся.
     Муха ушел, потом снова заглянул в  кабинет. Он был толстый от свитеров,
надетых под плащ, на  голове - черная шерстяная вязаная  шапка, натянутая до
ушей.
     - На воде наверняка холодно, - объяснил он в ответ на удивленный взгляд
Томаса. - Найму катерок, посмотрю с моря.
     - Это разумно, - одобрил Томас. - С моря заборов нет.
     - Сиди дома и никуда не ходи, - приказал Муха. - Обед закажешь в номер.
И никому постороннему не открывай. Знакомый, не знакомый - никому.
     - А если появится мой пресс-секретарь Рита Лоо? - запротестовал Томас.
     - Она не появится.
     - Почему ты так думаешь?
     - Потому что ей нечего здесь делать.
     Томас  хотел  расспросить,  почему  Муха  говорит  об   этом  с   такой
уверенностью, но тот был не склонен к обсуждению посторонних тем.
     - Фитиль, мы  на тебя рассчитываем, - предупредил он. - Так получилось,
что  приходится  оставлять  тебя  без  охраны.  И если тебя прикончат в наше
отсутствие, ты нас здорово подведешь. Понял?
     -  Мне  невыносима  сама мысль, что я могу вас  подвести,  - язвительно
ответил Томас. - Поэтому  я постараюсь, чтобы  меня не  прикончили до вашего
возвращения.
     Муха  ушел.  Томас  посмотрел из  окна  кабинета,  как он сел в красную
"мазератти" Артиста. Машина резко взяла с места и  ушла в  сторону порта.  И
только тут Томас вспомнил, что должен прийти Краб. Он немного поразмышлял на
эту тему и пришел к  выводу,  что с точки зрения его физической безопасности
Краб не может представлять собой никакой  угрозы. Если бы речь шла о бабках,
тогда да, от этого жучилы  можно ждать любого  подвоха. Но поскольку никаких
бабок у Томаса не было, Краба можно было не опасаться.
     До  чего же диалектична жизнь.  Плохо, когда у  человека нет бабок? Да,
плохо. Но это и хорошо, потому что его нельзя обуть.
     Томас снял пиджак и удобно расположился за  письменным столом. Так, как
это делают солидные люди:  повесил пиджак на спинку кресла, слегка распустил
галстук, расстегнул запонки  и подвернул манжеты. Но приступать к работе  не
стал,
     чтобы не прерывать ее разговором с Крабом.


     Президент  компании  "Foodline-Balt" Стас  Анвельт, на пару с которым в
добрые старые времена Томас промышлял у "Березок" ломкой чеков Внешторга,  а
иногда впаривал на авторынке "куклы" продавцам новых машин марки "Жигули", в
последнее время как-то резко постарел, набрал килограммов двадцать лишнего
     веса, отчего его квадратная фигура, и раньше-то совсем не
     грациозная, оплыла и стала похо