бкова. Среди
присланных Пастуховым  документов была  ксерокопия завещания Альфонса Ребане
на русском языке. Реквизиты нотариуса, место и время составления завещания и
     имя наследника были тщательно затушеваны черным
     фломастером.
     Пастухов сообщил, что эту ксерокопию Мюйр передал
     Томасу Ребане, когда предложил ему купить купчие его деда.
     Кроме пятидесяти тысяч долларов, которые Мюйр потребовал за
     купчие, он хотел получить и половину всего наследства
     Альфонса Ребане. Это завещание было гарантией того, что
     Томасу придется пойти на это. Мюйр дал понять, что в противном
     случае он передаст завещание законному наследнику, и Томасу не
     достанется ничего.
     Резонно  было предположить,  что  завещание  сделано  Альфонсом  Ребане
незадолго до войны, уже после вхождения Эстонии в состав СССР. В этом случае
он мог завещать свою недвижимость Агнии Штейн или кому-нибудь из своих
     родственников. Если же завещание составлено после
     эксфильтрации Ребане в Москву в сентябре 1951 года, тогда
     непонятно, о каком имуществе идет речь. Не мог же он в
     то время всерьез считать, что советская власть хоть когда-нибудь
     рухнет и его купчие обретут цену. В 1951 году советская власть
     казалась вечной.
     Для   Голубкова  было   важно   не  то,   кому  завещал  эсэсовец  свою
недвижимость. Кому бы он  ее  ни завещал,  она не  достанется никому. Купчие
исчезли,  вопрос  снят.  Важно  было  другое:  когда  и  где  составлено это
завещание. Это  помогло  бы зафиксировать во  времени и  пространстве фигуру
этого эсэсовца, ускользающую, как
     тень.

     Голубков взял трубку  внутреннего телефона  и вызвал к  себе начальника
информационного центра  подполковника  Олега  Зотова.  Он был  из  поколения
компьютерных  фанов,  которые даже  с соседом по лестничной  клетке общаются
через Интернет. История цивилизации начиналась для этих ребят с изобретения
     персонального компьютера. К бумажным носителям информации
     они относились, как к берестяным грамотам, а людей, которые не
     знают, что такое ассемблер и дебагер, не говоря уже про
     винчестер, и за гомо сапиенс не считали. Генералу Голубкову что
     ассемблер, что дебагер были одна холера, а винчестером он
     считал охотничий карабин и этого не скрывал. Но его
     подполковник Зотов, хоть и с некоторыми оговорками, все же
     причислял к гомо сапиенс, отдавая должное его памяти, которая
     по избирательности и быстродействию иногда даже превосходила
     машины высшего класса, какими был оборудован нформационный
     центр УПСМ.
     - Ничего не  нашли, - вваливаясь в кабинет Голубкова, с  порога объявил
Зотов, тут же плюхнулся в кресло и поспешно закурил. Понятное дело: коль  уж
пришлось  оторваться  от   компьютера,  так  хоть  покурить,  потому  что  в
информационном
     центре курить категорически запрещалось - машины этого, видите
     ли, не любят. - Весь спецхран перерыли. Дела Альфонса Ребане
     нет.
     -  Есть,  -  возразил Голубков.  - Его не может не быть. Плохо  искали.
Сколько твоих людей работает в архиве?
     - Двое.
     - Подключи  еще пару человек. Даже  трех. Возьми у аналитиков, скажи: я
приказал.
     - Да кого искать-то,  Константин Дмитриевич?!  -  слегка  даже обиделся
Зотов. -  Нет  такой  фамилии.  Ни  в  регистрационных книгах,  нигде!  А  в
компьютерную базу данных они свои архивы не перевели.  Живут, конкретно, как
при царе Горохе!
     -  Фамилии может не  быть,  -  подтвердил  Голубков. -  А человек  был.
Значит, есть  и его дело.  А где искать, подскажу. Особо  важные заключенные
шли под номерами. Была в те годы такая практика.
     -   Что  значит  под  номерами?  -  проявило   дитя   компьютерной  эры
снисходительный интерес к истории своей родины.
     - То и  значит. Фамилия  на делах не  ставилась,  ставился только номер
камеры.  Например,  под  номером  сорок  три  в  Лефортовской  тюрьме сидела
Жемчужина, жена Молотова.
     - Какого Молотова? Того самого Молотова?
     - Да, того самого. А под номер сто пятнадцать - жена Калинина.
     - Всесоюзного старосты?!
     -   Всесоюзного   старосты.   Под   номером  тридцать   четыре  -  жена
Поскребышева, личного секретаря Сталина.
     - А сам Поскребышев?
     - Что сам Поскребышев?
     - Он тоже сидел?
     - Да. В приемной Сталина.
     - Это круто, - оценил подполковник Зотов. - А кто еще?
     -  Под  номером  пятнадцать  в  Матросской  тишине   числился   министр
госбезопасности  генерал-полковник  Абакумов,  которого  Сталин  посадил  по
доносу  подполковника  Рюмина,   -  продолжал  Голубков  просвещать  молодое
поколение российских контрразведчиков. - А под номером пять сидел сам Рюмин.
Там
     же, в Матросской тишине. И так далее. Вот и просмотрите все
     номерные дела.
     Вы думаете, что наш фигурант котировался наравне с
     министром госбезопасности? - усомнился Зотов. - С чего?
     - В самом  деле, с  чего? - повторил Голубков.  - Не знаю. А интересно.
Нет?
     - Пожалуй, - согласился Зотов. - Да, любопытно.
     Голубков  открепил  от  служебной  записки  об  Альфонсе  Ребане снимок
эсэсовца и передал его Зотову:
     -   Размножь  и  раздай  ребятам.  Пусть  начнут  с  тюремных  архивов.
Внутренняя тюрьма Лубянки, Лефортово, Матросская тишина.
     - Бутырка?
     - Нет. В Бутырку политических не сажали. А особо секретных - тем более.
     -  Но если он был  таким секретным, то в деле и снимка может не быть, -
предположил Зотов.
     - Может. Но  обязательно  есть  отпечатки пальцев  и словесный портрет.
Отпечатки нам ни  к чему,  не  с  чем  сравнивать. А словесный портрет может
вывести на него.
     -  Что  такое  композиционный портрет,  знаю. Фоторобот.  А  что  такое
словесный портрет? Что-то читал. Ломброзо, да?
     - Бертильон.
     - Бертильон?
     -  Не  вникай,  -  посоветовал  Голубков.  -  Древние  греки -  они все
одинаковые.
     Он взял снимок Ребане и положил перед собой. Кивнул:
     - Записывай.  "Рост -  высокий. Телосложение - худое. Плечи  - покатые.
Волосы  - светлые. Лицо - вытянутое. Лоб -  высокий. Брови - прямые, низкие.
Глаза - светлые. Нос - средний, прямой. Рот - прямой. Губы - тонкие. Верхняя
губа - четкая". Вот это и есть словесный портрет.
     Зотов  внимательно  рассмотрел  снимок эсэсовца,  потом перечитал  свои
записи и озадаченно покачал головой:
     - По такому портрету в жизнь никого не узнаешь.
     -  По  словесному  портрету людей  не  узнают,  а  индентифицируют.  По
совокупности признаков.
     -  Врубился.  Совокупность  признаков  - это  уже  поисковый  критерий.
Годится. Скажите, Константин Дмитриевич,  сколько  может быть этих  номерных
дел?
     - Много, Олег. Много.
     - Надо же. Веселые были времена.
     -  Да,  скучать  тогда  не  давали. Но есть  возможность сузить  сектор
поисков. Ищите  среди заключенных, поступивших с сентября  пятьдесят первого
года.
     - С  сентября  пятьдесят  первого? -  удивился  Зотов.  - Но в сентябре
пятьдесят  первого  года  наш  фигурант  переместился  в  пространство,  так
сказать, виртуальное.
     - Куда бы он ни переместился, его нужно найти.
     - Так-так-так. Ишь ты. Найдем, Константин Дмитриевич.
     Я займусь этим сам.
     - Об этом я и хотел тебя попросить.
     - Попросить?
     - Ну да.
     - А приказать?
     -  Мне  нужно,  чтобы ты  это сделал.  А  не  доложил,  что сделано все
возможное. Есть разница?
     - Есть, - признал Зотов.
     -  И еще, -  добавил Голубков. - Эту работу нужно сделать очень быстро.
Как можно быстрей. Пока наших людей пускают в спецхран.
     - А что, могут закрыть доступ?
     - Могут.
     -  Ясно. Все  ясно, -  покивал Зотов. - Надо  же.  А кто-то из  великих
сказал: "Человечество, смеясь, расстается со своим прошлым". Даже помню кто.
Карл Маркс. Который написал "Капитал".
     - Он пошутил,  - буркнул Голубков. - Человечество никогда не расстается
со своим прошлым.
     Зотов ушел.  Голубков вызвал помощника и приказал  отправить ксерокопию
завещания  эсэсовца  в  научно-технический  отдел  с  заданием  восстановить
замазанный текст.  Но  основные  надежды  он  все-таки возлагал на изыскания
подполковника
     Зотова и на его ребят в архивах Лубянки. Обязательство
     Альфонса Ребане о сотрудничестве с НКВД не могло исчезнуть,
     если оно было. А оно, судя по всему, было. И его нужно найти.
     Голубков убрал архивные документы в сейф и поднялся из-за
     стола. Но прежде чем выйти из кабинета, набрал номер
     мобильного телефона Пастухова. Он знал, что первый вопрос,
     который задаст ему начальник Управления, будет:
     - Дозвонился?
     И тогда Голубков сможет повторить фразу,  которую  слышал сегодня  весь
вечер:
     - Абонент недоступен.
     Почему-то Голубков был уверен, что эту фразу услышит он и сейчас.
     Эту фразу он и услышал.
     Но  генерал-лейтенант  Нифонтов  не спросил ни  о  чем. Он сделал  знак
Голубкову подойти к его письменному столу и показал на экран компьютера:
     - Только что поступило.
     Голубков прочитал:
     "Наш  источник  в  штаб-квартире  НАТО  в Брюсселе сообщает:  благодаря
утечке информации из  Генштаба РФ здесь  стало  известно,  что общевойсковые
учения  российских  вооруженных  сил  "Запад-99",  ранее запланированные  на
середину июля с.г., переносятся на вторую половину марта. Эксперты  Военного
комитета НАТО высказывают предположение,  что изменения в  сроках проведения
учений могут быть связаны  с  какой-то  крупномасштабной военно-политической
акцией России в
     Прибалтике".




        "ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ"



     Жизнь хороша, как утро без похмелья.

     Но немножко скучноватая.
     Времени,  конечно,  становится  больше.  Даже  удивительно,  как  много
свободного  времени образуется, когда днем не  нужно  думать,  где и  с  кем
немножко выпить вечером, а утром не нужно  вспоминать, где и  с кем немножко
выпивал вчера. Но куда его девать, это свободное время?

     Этот вопрос стал для Томаса Ребане актуальным не сразу. Поначалу он был
погребен под обилием новых впечатлений, связанных с поездкой в Германию. Эти
голенастые  стюардессы  Люфтганзы,  такие  Zehenspitzen*  в  мини-юбочках  и
красных
     ______________________________________________________
     * Цыпочки (нем.)
     пилотках. Эти величественные Альпы. Этот южно-баварский
     Аугсбург, возникший на месте римского военного лагеря, после
     которого древний Таллин казался какой-то, прости господи,
     новостройкой.
     А таинственные витрины стрип-баров на Шпиллерштрассе
     с их манящими огнями и волнующим движением теней на
     прозрачных портьерах? Внутрь, к сожалению, так и не удалось
     заглянуть из-за краткости пребывания в Аугсбурге и из-
     за насыщенности программы обязательными мероприятиями
     вроде встреч с мэром Мольтке, выбора и покупки гроба, а также
     из-за ответственной, хоть и неприятной обязанности
     присутствовать на ночном раскапывании могилы.
     Томасу смерть как не хотелось тащиться ночью на  кладбище. Прямо с души
воротило.  Ночь дана  человеку для  любви. Или для веселья. На худой конец -
для сна, но вовсе не для земляных работ в царстве мертвых. Он сделал попытку
отбояриться  от этого дела, сославшись на то,  что грубая материалистическая
процедура эксгумации может нанести ему, лютеранину, воспитанному в традициях
почитания  покоя  усопших  предков,  глубокую  душевную  травму.  Но  Сергей
Пастухов  сказал,  что  без него эта  процедура  невозможна,  так  как Томас
является лицом
     юридическим, попросту говоря - грузополучателем. А поскольку с
     Пастуховым почему-то никогда не спорил ни покладистый Муха, ни
     даже своенравный Артист, Томасу пришлось подчиниться.
     И как чувствовал, что из этого не выйдет ничего хорошего.
     Результаты  эксгумации  ошеломили Томаса  до такой степени, что он даже
забыл,  что его впечатления от Германии будут ущербными,  если  он все же не
проведет вечерок в немецком стрип-баре.
     Donnerwetter!*    Этот    неожиданно    возникший    в    его     жизни
______________________________________________________
     * Черт возьми (нем.)
     дедуля был очень беспокойным человеком. Так, очень.
     Совершенно неугомонным. Это было даже как-то не по-эстонски.
     Ну хорошо,  вовремя  подсуетился и накупил  недвижимости.  Бизнес  есть
бизнес, иногда человеку полезно заняться бизнесом. Ну,  воевал, все воевали,
кто за  тех, кто за этих,  потому что негде было  отсидеться, могли запросто
шлепнуть. Хоть те, хоть эти. Ну, руководил в Англии разведшколой. Занятие не
самое
     безобидное, но выбора, видно, не было. Ладно, помер. Ну так и
     лежи себе, как все нормальные люди. Так и этого нет. Это же надо
     суметь через пятьдесят лет после своей смерти поставить на уши
     всю Эстонию! А потом преподнести и этот сюрприз в виде пустого
     гроба.
     А  в  какое положение он поставил своего  внука? Как  он  теперь  будет
выглядеть в глазах эстонской общественности?
     И  все  это после того, как Томас принял  на  свои плечи, хоть и не без
некоторого сопротивления,  груз  исторической  ответственности  за  нелегкое
прошлое своего  народа, о чем  и заявил в интервью агентству "Рейтер". Очень
удачно его  пресс-секретарь  Рита  Лоо  вставила слова  профессора  истории,
премьер-министр Эстонии Марта Лаара,  написавший в сборнике  "Очерки истории
эстонского народа":  "Эстонцев не вдохновляла принадлежность к СС". Все-таки
умеют эти профессора истории так упаковать свою мысль, что до смысла сразу и
не доберешься. Ну не  вдохновляла эстонцев принадлежность к СС.  Да, воевали
они в 20-й Эстонской  дивизии СС, никто и не  говорит, что  не воевали. Но -
без вдохновения. Как бы отбывали повинность.
     И что теперь? Сложить  с себя это бремя ответственности  и  снова стать
тем, кем был до этого, то есть в общественно-политическом смысле никем?
     Томас очень  надеялся поиметь что-нибудь с исторической миссии, которую
возложила на  его хрупкие  плечи  муза истории  Клио. Но  недаром  он еще со
времен  своей   недолгой  учебы  на   историческом   факультете   Тартуского
университета  невзлюбил эту древнегреческую  паскуду.  И тут она преподнесла
ему
     большую подлянку.
     В детстве, которое Томас провел  на хуторе на острове  Сааремаа  в доме
деда и бабки по материнской линии, он очень любил приезжать на велосипеде на
соседнюю пристань  на оконечности мыса  Сырве  и  подолгу сидеть на песчаном
косогоре,   глядя   на  проплывающие   корабли.  Пристань   была  маленькая,
захолустная, с моторками местных жителей  у причала. Всего раз  в сутки сюда
заворачивал  пассажирский катер из Кингисеппа, а  суда  побольше  и близко к
берегу  не подходили, шли мимо. Танкеры  и сухогрузы никаких особых чувств у
Томаса не вызывали, но когда
     появлялись белоснежные, будто бы выплывшие из сказки,
     круизные теплоходы, расцвеченные флажками днем и огнями
     вечером, сердце его сжималось, он весь обращался в слух,
     впитывая доносившиеся звуки музыки и таинственный женский
     смех. А когда они истаивали в белесом балтийском горизонте,
     оставалось щемящее чувство утраты.
     Так и теперь, осознав свое положение, Томас ощутил себя
     так, будто его высадили с круизного теплохода на захолустную
     пристань, теплоход уходит, унося праздник, а он стоит в
     одиночестве на размокшем косогоре под хмурым чухонским
     небом и сиротским дождем.

     За что?!

     Томас   чувствовал  себя   незаслуженно   и  совершенно   несправедливо
обиженным. Эту обиду  он и высказал Янсену, который  на следующее утро после
своего  ночного  посещения  кладбища вызвал  его  к себе  в  гостиницу возле
ратуши.
     - Господин Янсен, - сказал ему Томас, стараясь держаться в рамках.  - Я
вполне согласен с писателем  Яном  Каплинским,  который  сказал, что Эстония
слишком маленькая  страна  и поэтому  ей  приходится заполнять  свой пантеон
разным  говном.  Но  все-таки в  другой  раз,  когда  вы  будете  предлагать
кому-нибудь роль
     внука национального героя, вы уж сначала получше разберитесь с
     этим героем. Тогда вы не поставите в глупое положение человека,
     который вам доверился.
     - В другой раз  я буду получше выбирать внука,  - раздраженно парировал
Янсен.  -  Сядьте  и  слушайте. По  согласованию  с  посольством  России  мы
откорректировали  программу  мемориальных мероприятий. Ранее предполагалось,
что гроб с останками мы провезем от Валги до Таллина на орудийном лафете, но
решили эту часть сократить. Гроб будет доставлен на микроавтобусе в Валгу, а
оттуда на катафалке в Таллин. Там и пройдет вся торжественная церемония.
     - Господин  Янсен,  это  кощунственно!  - заявил  Томас.  - Ваш  цинизм
заставляет  меня пересмотреть  мое  отношение  к Национально-патриотическому
союзу. Он и раньше, если честно сказать, не вызывал у  меня особых симпатий.
Ваши идеи
     попахивают шовинизмом. Да, господин Янсен, шовинизмом.
     Потому что противопоставлять одну нацию другой нации - это и
     есть шовинизм. А мы знаем, к чему он приводит. Он приводит к
     расизму. А расизм приводит к фашизму. А фашизм
     в конце концов терпит крах и заканчивается коммунистической
     диктатурой. Вот к чему ведет ваша этническая демократия!
     - Ничего не понимаю, - сказал Янсен. -  О чем это вы? С чего вдруг  вас
занесло в эти философские дебри?
     Его снисходительная насмешливость вывела Томаса из себя.
     -  Хотите объяснений? - спросил он, с трудом  сдерживая негодование.  -
Извольте.  Из истории известно,  что римский  цезарь Калигула привел в сенат
своего  коня.  Но  даже  Калигула  не   стал  бы  хоронить  своего  коня  на
мемориальном кладбище  Древнего  Рима.  А  конь,  которого, как я  понял, вы
намерены  торжественно  похоронить на Метсакальмисту, даже не конь  Альфонса
Ребане.  И вообще не  конь,  а  очень  небольшая часть  коня.  И  я  в  этом
участвовать не намерен ни с какого бока,  если вы понимаете, что я этим хочу
сказать!
     - Конь? - переспросил Янсен. - Про какого коня вы говорите?
     - Вы  считаете меня идиотом? - вконец разобиделся Томас. - Я говорю про
кости коня, которые лежат в гробу! Я видел их своими глазами!
     - Да?  Странно. Очень  странно, - проговорил Янсен. - Я вовсе не считал
вас  идиотом.  Напротив, я  считал  вас  умным человеком.  По крайней  мере,
умеющим считать деньги. Но сейчас начинаю в этом сомневаться.
     - Деньги? - заинтересовался Томас. - Это любопытный  поворот  темы. Что
вы этим хотите сказать?
     - Величие нации состоит в том, как  она относится  к своему прошлому. К
памяти своих героев. С этим-то вы, надеюсь, согласны?
     -  Господин  Янсен,  не  отвлекайтесь.  Вы  интересно начали,  а теперь
сворачиваете в сторону.
     - Вовсе нет. На политсовете Национально-патриотического
     союза мы предварительно обсуждали этот вопрос. И решили, что
     внук национального героя Эстонии должен вести образ жизни,
     соответствующий своему высокому статусу. Пожизненная
     стипендия, скажем, в триста долларов в месяц - как вы думаете,
     этого хватит?
     - Вы шутите? - спросил Томас, имея в виду саму идею такого обсуждения.
     Но  Янсен  воспринял  его  вопрос  более  конкретно и,  пожалуй,  более
правильно.
     - Четыреста?
     - Восемьсот, - сделал встречное предложение Томас и аргументировал его:
- Высокий статус - это большие расходы.
     - Пятьсот,- подвинулся Янсен.
     - Ладно, семьсот, - прогнулся и Томас.
     Янсен повторил:
     - Пятьсот.
     - А если шестьсот?
     - Нет.
     - Пятьсот пятьдесят, а? Ни вашим, ни нашим.
     - Пятьсот и ни цента больше.
     - Вам бы  заниматься  не политикой, а торговлей,  -  уважительно оценил
Томас упорство контрагента. - Уговорили, согласен.
     - С чем вы согласны? - удивился Янсен. - Я рассужда