фашиста,  а  в  Латвии  собираются  судить  советских
партизан.  А если  в Литве  тихо,  то только  потому, что  русских там всего
двадцать процентов. Вот что вы нарешали!
     Этого начальник комендантского патруля стерпеть не мог.
     -  Да  кто вы такой, -  начал  он,  наливаясь праведным  начальственным
гневом.
     - Кто  я такой? -  перебил я.  - Скажу. Я - налогоплательщик. Это я вас
содержу.  И  вас,   и  вашего  посла,  и  все  ваше  долбанное  министерство
иностранных дел. И я хочу, чтобы за мои бабки вы работали,  а не ... валяли.
Я хочу, чтобы в Эстонии меня
     уважали, а не боялись. Извините за выражение, господин
     секретарь, но оно адекватно отражает переполняющие меня
     чувства. У вас есть ко мне еще вопросы?
     - Никаких вопросов к вам у меня и не было. Мне было
     поручено довести до вас приказ генерала Голубкова. Я это сделал.
     - Не хотите спросить, как мы намерены этот приказ выполнить?
     - Нет, господин Пастухов. Это меня не интересует.
     - В таком случае разрешите откланяться.
     - Не удерживаю. Более того. Надеюсь никогда больше вас не увидеть.
     - Ах, господин секретарь, если бы вы знали, как я буду по вам скучать!

     Сука.

     А с чего я, собственно, так завелся?

     Дежурный на вахте взял мой пропуск и сообщил:
     -  Господин  Пастухов,  вас  просили немного подождать.  Сейчас  выйдет
господин, который хочет вас видеть.
     - Просили? - переспросил я.
     - Так точно.
     - Не приказали?
     - Нет.
     - Вы уверены?
     - Да, уверен.
     - Ну, раз просили, тогда подожду.
     Я  подошел к  "линкольну"  и сел на переднее  сиденье. Водила  опасливо
принюхался и на всякий случай опустил со своей стороны стекло.
     Через десять минут из  посольства вышел человек в черной фетровой шляпе
с потерявшими  форму  полями  и в мешковатом  темном  плаще. Он был похож на
бухгалтера,  засидевшегося  на  работе  над  квартальным  отчетом.  Это  был
начальник
     оперативного отдела Управления по планированию специальных
     мероприятий генерал-майор Голубков.
     -  Здорово,  Серега,  - сказал он. - Отпусти машину. Давай прогуляемся.
Тебе нравится Таллин?

     Мне  не  нравился Таллин.  Мне  не нравилась Эстония.  Мне  не нравился
прибалтийский март  с  тяжелыми  сырыми  ветрами  и  нервными, лихорадочными
перепадами яркого  весеннего  ведра  и  непогоды. И сам я себе  не нравился.
Давно же  понял, что  государство  -  это бульдозер.  К  совести  бульдозера
бесполезно
     взывать. Нет у бульдозера совести. Нет у него здравого смысла.
     Остановить бульдозер можно только двумя способами: перекрыть
     горючку или сунуть в его шестеренки лом. И вот на тебе -
     выступил. Как пламенный правозащитник. Нет, не нравился я
     себе.
     Но больше всего мне не нравился генерал-майор Голубков.
     Но он будто и не замечал моего  угрюмого молчания.  Придерживая  руками
поля шляпы и поворачиваясь боком к  порывам ветра,  он озабоченно рассуждал,
где бы  нам  спокойно  посидеть  в  этот  поздний час, чтобы не было громкой
музыки и
     чтобы не тратить нервы на молчаливую психологическую войну с
     эстонской обслугой, которая имела привычку очень вяло
     реагировать на русских посетителей.
     Наш  номер  в гостинице "Виру"  генерал  Голубков  отверг сразу  и  без
объяснений, многочисленные  рестораны и бары тоже его  не  прельщали, пивные
были более подходящим местом, но там было слишком многолюдно и шумно. Говоря
все  это, он  увлекал меня  все  дальше  и  дальше от  особняка  российского
посольства, потом  выудил  из  уличного потока  такси  и  приказал  ехать на
морской  вокзал. При этом сел на переднее сиденье и всем телом повернулся ко
мне, как бы продолжая беседовать, а
     сам рассеянно, без всякого интереса наблюдал за идущими
     следом и обгоняющими нас машинами.
     Балтика  штормила, движение  на местных  линиях было  отложено до утра,
человек пятьдесят пассажиров  дремали в  креслах просторного  зала ожидания,
какие  бывают в  крупных  аэропортах. Только сквозь  стеклянную  стену  зала
открывался
     вид не на летное поле с застывшими самолетами, а на ночной
     порт с россыпью огней, рисующих длинные, уходящие в черноту
     стрелы причалов.
     В  торцевой  стене зала  был буфет с несколькими высокими  столиками, а
сбоку  приткнулся  небольшой  бар.  За  стойкой  пожилая  блондинка-барменша
протирала  стаканы  и лениво  переругивалась с  официантом в  форме капитана
дальнего плавания, но без знаков различия. Стюард. Вот как они называются на
флоте.
     Голубков оглядел зал и провел меня в дальний безлюдный угол.
     - Здесь  и посидим, - удовлетворенно сообщил он,  усаживаясь в  кресло,
развернутое на порт, и жестом предлагая мне  занять  место рядом. Потом снял
шляпу,  бросил ее  на  соседнее кресло  и пригладил ладонями короткие  седые
волосы, обрамлявшие  его добродушное простоватое лицо. - Прекрасный вид,  не
находишь?
     Вид,  действительно, был  прекрасный.  Несмотря на непогоду,  порт  жил
своей жизнью. В свете замутненных  дождем прожекторов  сновали  электрокары,
фуры  вползали  в пакгаузы, двигались краны.  На внешнем рейде лежали темные
туши  танкеров,  освещенные тусклыми  цепочками бортовых  огней.  Созвездием
Стожар
     светился какой-то многопалубный теплоход.
     Но для генерала Голубкова, как я не  без оснований подозревал, этот вид
был прекрасен только  одним: тем, что  стекло  отражало пространство зала  и
можно было, не оборачиваясь, следить за тем, что происходит сзади.
     - Высматриваете  Николая  Николаевича? -  поинтересовался я, не отказав
себе в  удовольствии  щегольнуть  профессиональным  сленгом  спецслужб,  где
словами "Николай Николаевич" или "НН" обозначалось наружное наблюдение.
     -  А  чего  его высматривать? Он не  очень-то  и прячется, -  отозвался
Голубков. - В наружке две машины и не меньше четырех человек.
     Это бодрит. Я взбодрился.
     -  Так вот.  Ты  спросил,  что происходит  в  посольстве,  -  продолжал
Голубков, хотя я ни о чем его не спрашивал и вообще еще не сказал по делу ни
слова. - Ты  спросил об  этом  у консула. "Консул"  - оперативный  псевдоним
секретаря, - объяснил он в ответ на мой недоуменный  взгляд. - Видишь, какие
тайны я тебе
     доверяю? Цени. А в посольстве происходит вот что. МИД России
     отозвал посла для консультаций. Завтра об этом будет в газетах.
     - Ну, отозвал, - сказал я. - А почему паника?
     Проконсультируется и вернется.
     - Товарищ не понимает. Отзыв посла для консультаций -
     это очень серьезный дипломатический акт, Серега. Такой же
     серьезный, как нота протеста. Даже более серьезный. Эстония
     отклонила нашу ноту протеста против решения о торжественном
     перезахоронении  фашиста. Как  ты  образно сказал:  подтерла этой нотой
задницу.  Объясню  на понятном тебе  примере.  Что делает часовой,  когда не
реагируют на  его окрик  "Стой,  кто идет?" Дает  предупредительный выстрел.
Отзыв посла для консультаций - это и есть предупредительный выстрел.
     - Зачем? - спросил я. - Мы собираемся стрелять на поражение?
     - Зачем, - повторил Голубков. - Интересный вопрос. Если,
     конечно, это вопрос, а не риторическое восклицание. Остановимся
     пока на этом вопросе. Зафиксируем его. А теперь докладывай.
     - О чем?
     - Ты  не звонил сам и не отвечал на мои звонки. Я понял это так, что ты
хотел, чтобы я прилетел. Я прилетел. У  тебя накопились вопросы. Выкладывай.
А потом буду спрашивать я.
     У меня действительно было немало вопросов, и я  помедлил, раздумывая, с
какого начать.
     - Начнем с простого, -  предложил Голубков.  - Как ты намерен выполнить
мой приказ, который передал тебе Консул? Его это не интересует. А меня очень
интересует.
     - Вы слышали наш разговор?
     - Наконец-то врубился. Да, слышал. Из операторской.
     - Консул об этом знал?
     - Как же он мог не знать? Это его хозяйство.
     - А присутствовать при нашем разговоре - для вас это слишком просто?
     - Да, это проще, - согласился Голубков. - Но "проще" не значит "лучше".
Ты уверен, что при мне не сказал бы лишнего?
     - Смотря что считать лишним.
     - Вот именно. Что лишнее, ты не знаешь. И мог невольно
     поставить меня в неловкое положение. И Консула тоже. В неловкое
     - это я не совсем правильно выразился. В трудное положение.
     Видишь ли, Сергей, твой звонок из Мюнхена очень меня удивил.
     Потому что приказа выполнять распоряжения Янсена я вам не
     отдавал. Теперь ты понимаешь, в каком положении оказались бы
     мы оба? Мне пришлось бы потребовать у Консула объяснений. А
     Консулу пришлось бы врать. Потому что при тебе правды он
     сказать не мог. Без тебя тоже не мог. Но я не стал ни о чем
     спрашивать. С меня хватило того, что я понял, в чем дело.
     - А я не понял, - сообщил  я. - А понять хотелось  бы.  Значит,  приказ
выполнять распоряжения Янсена - это самодеятельность Консула?
     - Это не самодеятельность Консула. Это вообще не самодеятельность.
     - Консул знал, что гроб пустой?
     - Да.
     - От кого?
     - Хороший вопрос.
     - От вас?
     - Нет.
     - От Янсена?
     - Ты это допускаешь?
     - Нет.
     - Я тоже.
     -  Кто, кроме  вас и  Янсена, знал, что гроб эсэсовца пустой? - начал я
суживать сектор обстрела.
     -  Как  ты думаешь,  меня не  посадят, если  я здесь  закурю? - спросил
Голубков.
     - Курите, - разрешил я. - Я буду носить вам передачи. Но редко. За ваше
нежелание прямо отвечать на прямые вопросы.
     Голубков закурил  "Яву", приспособив для  пепла кулек из вырванного  из
блокнота листка, и только после этого произнес:
     - А о чем ты спросил?
     - Кто мог сообщить Консулу, что гроб пустой?
     - Вероятно, тот, кто об этом знал.
     - Кто? - повторил я. - Кто об этом знал, кроме вас, Янсена и нас?
     -  Какие-то странные  вопросы ты задаешь. Детский сад. Как  будто вчера
родился.
     - Куратор, - наконец догадался я.
     - Это  сказал ты.  Ты,  а не я. Понял? Да,  твою  мать, куратор. Он был
единственным человеком в Москве, который об  этом знал. Мы обязаны были  ему
доложить. И что интересно, у них двое детей, младший школьник, а старший уже
студент. И вот поди ж ты: седина в бороду, а бес в ребро.
     Я  сначала ощутил себя  полным  идиотом, и  лишь потом  сообразил,  что
последние фразы предназначены не  для  меня, а для стюарда  из бара, который
возник  из-за наших спин и  готовился произнести суровую  речь.  И начал  ее
произносить. Разумеется, на государственном языке Эстонии. О том, что в зале
ожидания
     воспитанные люди не курят. Чтобы понять смысл его слов, не
     нужно было знать эстонский язык.
     Генерал  Голубков  суетливо закивал  и  стал  искать глазами,  куда  бы
выбросить  сигарету,  но  я  сделал ему знак сидеть  на  месте и  извлек  из
бумажника десять баксов.
     - Сто граммов коньяку, две чашки кофе и пепельницу, - сказал я стюарду,
помахивая купюрой. - Вы понимаете, что я этим хочу выразить?
     - Да, господин,  - мгновенно перешел он на русский язык. - Кофе черный?
Со сливками? Без сахара? С сахаром?
     - Черный, с сахаром. Сахару немного.
     -  А  коньяку  сто  пятьдесят,  -  добавил мгновенно охамевший  генерал
Голубков. -  А еще говорят, что эстонцы плохо относятся к русским, - заметил
он, когда поднос с нашим заказом был заботливо размещен на придвинутом к нам
кресле,  а  стюард удалился  с чувством  глубокого и полного  удовлетворения
чаевыми. - А они, оказывается, очень отзывчивые.
     - Да,  - кивнул я. - Только к  ним нужно найти подход. Значит, куратор.
Тогда я не понимаю совсем  ничего. Янсену  нужно, чтобы похороны состоялись,
потому что об  этом уже  широко  объявлено.  Консулу  нужно,  чтобы  они  не
состоялись, потому  что это фашистский реванш и наглый  вызов России. Но  он
как бы  от вашего  имени  передает  нам приказ  молчать о  содержимом гроба.
Выходит, и Консулу нужно, чтобы похороны состоялись?
     - Логично рассуждаешь,  логично,  -  одобрил Голубков, делая  глоток  и
оценивая вкусовые ощущения. - Хороший коньяк. Нормальный.
     - Зачем?
     - Мы снова  воткнулись в тот же вопрос,  - констатировал он. - "Зачем?"
Притормозим.  И зайдем с другого  конца.  Но при  этом отметим, что Консул -
фигура функциональная. За ним стоит ФСБ.
     - И куратор?
     - Да, и куратор.
     - А кто стоит за куратором?
     - Угадай мелодию. Теперь моя очередь задавать вопросы. Как  я понял, вы
не собираетесь немедленно возвращаться в Москву?
     - А как вы это себе представляете? - возмутился я. - У нас контракт. На
очень хорошие бабки.  Мы  их получили. А теперь  возвращать? Плохая примета,
Константин Дмитриевич. А мы верим в приметы.
     - Про контракт расскажешь кому-нибудь другому. Он поверит. В чем дело?
     Я  бросил  ему  на  колени  черный  конверт  с  фотографиями  эстонских
спецназовцев - заместителя  командира второго взвода третьей роты отдельного
батальона  спецподразделения  "Эст"  Валдиса   Тармисто  и  рядового  Петера
Раудсеппа. А потом рассказал в чем дело.
     - Вон оно  что,  - проговорил Голубков.  - Я  ожидал чего-нибудь в этом
роде. Но не такого. От эстонцев я этого не ожидал.
     - Консул знал об этом?
     -  Не  думаю.  Он  бы  мне сказал. С намеком: вот  с  какими  бандитами
работает Управление. И немедленно доложил  бы в  Москву. Нет, не знал. Янсен
сказал ему  только одно: есть доказательства, что  вы причастны к взрыву  на
съемочной
     площадке. И если Россия не хочет громкого международного
     скандала, вам следует делать то, что прикажет господин Янсен.
     Он еще раз внимательно просмотрел фотографии, повторил:
     - Не ждал я от эстонцев такого. Не ждал. Ты уверен, что это те солдаты,
которых вы с Мухой обезоружили?
     -  Сто  процентов.  На  Валдисе  мой  плащ  от  Хуго  Босса.  Видите? С
погончиками. Не  хотите  спросить,  зачем я  приказал  Боцману  убрать  этих
солдат?
     - Не хочу, - ответил Голубков. - Боцман не стал бы  стрелять им в грудь
и в живот. И тратить на это пять патронов.
     - Он вообще не стал бы стрелять. Он предпочитает работать без шума.
     - Черт. Чего-то я не понимаю. Когда Янсен показал тебе эти снимки?
     - В ночь с пятого на шестое. В Аугсбурге.
     - А когда обнаружили трупы?
     - На снимках есть дата и время.
     - Вижу. Пятое марта. Четыре тридцать. Утра. Когда их убили?
     - Если верить Янсену, около полуночи.
     - А щетина у Боцмана не меньше, чем трехдневная.
     - Муха в таких случаях говорит: сечете фишку, - сделал я
     комплимент генералу Голубкову, одному из самых опытных
     контрразведчиков России. - Боцмана забрали, как только мы
     улетели в Германию. Потом взяли мой пистолет из сейфа в
     гостинице и устроили все это дело, а пистолет подложили в
     багажник его "тойоты".
     - Ничего не понимаю, - с растущим раздражением повторил  Голубков. -  И
чем больше смотрю, тем понимаю меньше. Боцмана  фотографировали не в тюрьме.
Это не тюрьма. Это какая-то изба.
     - Сечете фишку, Константин Дмитриевич, сечете. Его
     держат на базе отдыха Национально-патриотического союза. На
     побережье, в Пирита. Скорее всего, в котельной.
     - Как узнали?
     -  Подсказал  Томас.  Он  там был. Жилая рига и несколько коттеджей  из
калиброванной сосны. Нужно еще проверить, но похоже, что так оно и есть.
     - Ты сказал, что плащ от Хуго Босса. Что это такое?
     - Торговая марка. Вроде Ле Монти.
     - Дорогой?
     - Не из дешевых. Баксов триста, не  меньше. Точно не знаю, его покупала
Ольга. Сам бы я никогда...
     - Помолчи, -  прервал  Голубков.  - Пей кофе.  А то остынет. И  немного
помолчи.
     Он засунул снимки в  конверт, вернул его мне, а сам  поерзал в  кресле,
устраиваясь поудобней, и погрузился в созерцание панорамы ночного порта.
     -  Красиво,  -  через  некоторое  время  сообщил  он.  -  Аэродромов  я
насмотрелся до зубной боли, а на море бывал редко. Море. Что-то в  нем есть.
Балтика.
     Стекло  не отражало ничего подозрительного позади нас, и я вынужден был
признать, что говорит все это Голубков для меня, а не для кого-то другого.
     - Что  ж,  все  ясно,  - наконец заключил он. - По этому  поводу  можно
выпить. Будь здоров, Серега. Я рад, что все так получилось.
     И он опрокинул в себя оставшийся в стакане коньяк. Я подождал,  пока он
закурит, и попросил:
     - А теперь расскажите, чему вы рады. Я тоже порадуюсь.
     - Молодой  ты еще, Серега, молодой.  И можно  подумать, что трупы видел
только в кино.
     - Видел и не в кино.
     - Посмотри еще раз на снимки.
     - Я смотрел на них сто раз, - сказал я, но снимки все же достал.
     - Смотрел, но не видел,  - поправил  Голубков. - Смотреть и видеть - не
одно и то  же.  Ну-ну,  не расстраивайся.  Я тоже не  сразу  въехал.  Смотри
внимательно. Плащ. Видишь?
     - Ну, плащ. И что?
     - А то, что он целехонек.
     - Ничего удивительного. Стреляли в живот.
     -  В упор, -  напомнил Голубков.  - Три  раза.  И  ни одного сквозняка.
Можно, конечно, предположить, что все три  пули  застряли  в позвоночнике. А
можно  и другое. Плащ от Хуго Босса. За три  сотни баксов. Жалко  такую вещь
портить. Эстонцы - народ бережливый. Я думаю, это у них от немцев.
     - Вы хотите сказать...
     - Сейчас ты сам  это скажешь, - пообещал он. - Смотри  дальше.  Поворот
головы. Много ты видел трупов с тремя пулями в животе с таким поворотом шеи?
А у этого голова повернута так,  чтобы можно было видеть лицо. Чтобы не было
никаких
     сомнений в том, кто убит. И главное. А вот это ты мог бы понять и
     сам. Сколько времени прошло с момента убийства до момента
     съемки?
     - Четыре с половиной часа.
     - Какого цвета становится за это время кровь?
     - Черной.
     - То-то  и оно, что черной.  А не остается красной, как думают те,  кто
настоящей крови не  видел. А эти патриоты настоящей крови не видели никогда.
Поэтому они рвутся ее увидеть. И увидят. Теперь ты понял, что это такое?
     - Да. Инсценировка.
     - Вот мы и приехали.
     -  Даже жалко, что я не пью,  - сказал я.  - По  этому  случаю можно  и
выпить.
     - Не  спеши расслабляться, -  предостерег Голубков.  - Рано. Где сейчас
Док?
     - В Аугсбурге. Пытается выяснить, при каких обстоятельствах
     погиб Альфонс Ребане. Вернее, почему его гроб оказался пустым.
     Выступает как доверенное лицо Томаса. Мэр обещал
     содействовать расследованию.
     -  Вызови. Срочно. Он нужен здесь. Этих  солдат нужно как можно быстрей
найти. Вряд ли  после этой инсценировки  их  оставили в  части. Скорей всего
отправили по домам и велели сидеть и не высовываться. Адреса помогу  узнать.
Их нужно
     спрятать, а еще лучше - на время увезти в Россию. Пусть Док и
     займется этим.
     - В одиночку не справится.
     - Разве я сказал, что их нужно увезти силой? Они сами  уедут. Док будет
их  сопровождать. И  только.  Им нужно  доходчиво  объяснить, что  это  в их
интересах, если они не хотят стать трупами. А они этого наверняка не хотят.
     - А могут?
     -  Еще и как  могут. Если уже  не  стали.  Но  надеюсь,  что  нет.  Для
следствия  они  трупы.  И  если  они  исчезнут,  никто не станет  искать  их
настоящие трупы.
     - Думаете, Янсен на это пойдет?
     - Сейчас пойдет. Сейчас  он пойдет на  все. Игра пошла по самой высокой
ставке. А теперь напрягись и ответь мне на такой  вопрос. Ситуацию ты знаешь
во всех  подробностях. И там знают, -  неопределенно кивнул генерал Голубков
вверх. - И
     вот представь, что тебе приносят разработанный эстонскими
     национал-патриотами под руководством Янсена план
     крупномасштабной политической провокации против
     России. Проработанный с немецкой дотошностью. Фильм об
     Альфонсе Ребане, торжественное перезахоронение его останков
     на мемориальном кладбище Таллина, возвр