- Томас Ребане, я по тебе соскучился, - сказала она.
     - Извините, что вмешиваюсь в  вашу  личную жизнь,  но  с  ней  придется
погодить,  - заявил Артист. - Томас, поедешь с нами. Покажешь дорогу. Мотель
"Линда" в Марьямаа. Знаешь, где это?
     - Артист, ты меня обижаешь. Эстонию я знаю до последней родинки. Потому
что люблю.  Вот ты однажды сказал,  что тебе  не нравится Эстония. И мне это
очень обидно.
     - Она начинает мне нравиться, - сказал Артист.
     Муха кивнул:
     - Мне тоже.


     Мотель  "Линда"  располагался  на трассе Таллин  - Пярну  километрах  в
восьмидесяти  от Таллина на северной окраине небольшого городка  Марьямаа. О
том, что до  поворота  к  мотелю  осталось 500 метров, предупреждал  большой
красочный  щит,  но Артист приказал водителю не останавливаться.  "Линкольн"
вплыл в  пригород, развернулся  на  оживленной рыночной площади и вернулся к
мотелю с юга. Здесь Артист  велел тормознуть. Он немного посидел в лимузине,
внимательно  осматривая  подходы  к мотелю,  потом  удовлетворенно кивнул  и
приказал высаживаться. Муха прихватил  из салона спортивную сумку с надписью
"Puma",  а Томасу было велено забрать серый кейс, который без  купчих дедули
напоминал ему змеиную кожу, сброшенную змеей.
     "Линкольн"  отослали в Таллин,  потому что обратный путь предполагалось
проехать  на "фиате" Розы Марковны. Артист и Муха прошли к мотелю,  а Томасу
приказали стоять на месте  и ждать.  Он  остался в одиночестве  на солнечном
тротуаре, снял плащ и вскоре ощутил сладкое бремя славы.
     Он не  понял, узнавали его самого или сначала узнавали  его  элегантный
серый сюртук,  в  котором он не раз появлялся на телеэкранах.  Но  уже минут
через десять негромким возгласом  "Зиг хайль!" и  вскинутым к плечу кулачком
его  приветствовал  какой-то  старикан,  который  тут  же удалился, опасливо
посматривая  по  сторонам.  Потом какая-то русская  женщина  средних  лет  с
чувством  сплюнула   в   его   сторону.  Потом  на   него  налетела   стайка
старшеклассниц и  начала совать ему тетрадки и учебники. Томас охотно одарил
всех автографами, при  этом несколько сожалея в душе, что фашистские, в сути
своей   человеконенавистнические,   идеи  уже  проникли  в  души  даже  этих
аполитичных  вроде  бы школьниц, таких  милашек.  Но  тут одна  из них робко
спросила, в каком новом фильме он будет сниматься, и он с облегчением понял,
что его тревоги за будущее молодежи Эстонии были несколько преувеличенными.
     Потом два горячих русских парня вознамерились набить ему морду, за него
заступились  два  горячих  эстонских парня.  Пока они  выясняли  отношения с
помощью слов и угрожающих,  а  также неприличных жестов, подкатил  на мощном
"харлее" толстый бородатый байкер в черной коже с цветной косынкой на голове
и объяснил сидевшей за его спиной герле в такой же коже:
     - Этого мэна я видел в ящике. Он говорил.
     Герла  выразила неумеренный восторг, что заставило  Томаса заподозрить,
что она под легким кайфом, и пожелала получить автограф. А  поскольку писать
было  нечем  и не  на чем, сунула  Томасу тюбик  губной помады и  бесстрашно
распахнула куртку,  обнажив  и  подставив  Томасу  очень  симпатичную  левую
сисечку. Он не без  удовольствия расписался на ней и не без некоторого труда
подавил в себе соблазн  нажать на сосочек, как на кнопку дверного звонка. Но
рассудил,  что с  его  стороны это  будет несолидно и  можно  схлопотать  от
байкера, которому экзальтированность подруги не слишком понравилась.
     Эта сцена ненадолго отвлекла горячих русских парней и горячих эстонских
парней от выяснения идеологических разногласий, но, едва байкер  свалил, они
схватились  уже  всерьез.  Тут же вокруг них образовалась  небольшая толпа и
начала  степенно  обсуждать  шансы  противоборствующих сторон на победу. Про
Томаса все забыли,  чему он  был очень  рад.  А  тут  подкатил и синий "фиат
браво", за рулем  которого сидела Роза Марковна.  Муха  перебрался на заднее
сиденье,  уступая  Томасу  место.  Томас  нырнул  в "фиат"  и  сообщил  Розе
Марковне,  что она  была права, в свое  время остерегая  его от политической
карьеры, так как он  еще раз убедился, что не чувствует к публичной политике
никакого призвания.
     Роза  Марковна  посмотрела  в  зеркало  заднего  вида  на  потасовку  и
неодобрительно покачала седой головой:
     - Это в Марьямаа в будни. А что же будет в Таллине в субботу?
     - А что будет в Таллине в субботу? - заинтересовался Томас.
     - Он меня спрашивает,  что будет в Таллине в субботу.  Это я должна вас
спросить,  что  будет  в Таллине в  субботу. Торжественные похороны останков
эсэсовца - вот что будет в Таллине в субботу!
     - Черт! -  сказал Томас. - Совсем про это забыл. А сегодня у нас  какой
день?
     - Сегодня у нас пятница. Вашего деда будут хоронить завтра.
     - Уже завтра? - удивился Томас. - Время-то как идет! Но не такой  уж он
мне и дед,  -  дипломатично  заметил  он,  имея  в виду, что  кое у  кого из
присутствующих родственные связи  с вышеупомянутым  эсэсовцем немножко более
прямые  и не такие сомнительные, как у него. Но  тут до него дошло, что Роза
Марковна не просто  так сказала "вашего деда", а не сказала "моего отца". Он
понял, что эта тема ей неприятна, и не стал ее развивать.
     - Ваш  друг Сергей Пастухов сказал,  что на  нелегальном положении мне,
возможно,  придется  прожить  несколько дней,  -  продолжала  Роза Марковна,
обращаясь к Артисту и  Мухе.- Я прожила всего день. Из этого я заключаю, что
опасность для моей жизни миновала. Что произошло за этот день?
     - Да ничего, - ответил Артист. - Никакой опасности и не было. Мы просто
подстраховались.
     -  Не  думаю, что вы  просто  подстраховались. Ладно,  попытаюсь понять
сама. В этом контексте мне видится только одно  событие. В  утреннем выпуске
новостей  сообщили,  что  ночью на  базе  отдыха Национально-патриотического
союза в  Пирита произошел сильный  пожар. В огне  погиб  оргсекретарь союза,
член политсовета Юрген Янсен.
     - Как?! - ахнул Томас. - Янсен погиб?!
     - Какая утрата! - воскликнул Артист.
     - Кто же теперь  будет  за меня  платить?  -  расстроился  Томас.  -  А
стипендия? Он обещал мне стипендию!
     -  Томасу  верю.  Вам  не верю, -  заметила Роза Марковна. - Семен,  вы
плохой актер. Почему ваши друзья называют вас артистом?
     - Потому что я  артист. Плохой?  Может быть. Потому  что  у  меня  роли
плохие.
     - Наконец-то я вспомнила, откуда мне знакомо ваше лицо. Ну  конечно же!
Вы снимались в рекламном ролике про какой-то стиральный порошок. Правильно?
     - Роза Марковна, я вас умоляю! - завопил Артист. - Смотрите на  дорогу,
а не на меня! Мы сейчас будем в кювете!
     - Никогда, -  парировала  она. -  У  меня  хорошее  боковое  зрение.  И
все-таки - я права?
     - Вот такова судьба у человека искусства, - со вздохом сказал Артист. -
Тратишь половину жизни, чтобы тебя  узнавали на улицах, а вторую половину  -
чтобы не узнавали.
     - Я ошиблась. Вы хороший актер, Семен. Вы очень умело увели разговор от
нежелательной для  вас темы.  Но  я все-таки к ней  вернусь. Как-то не очень
удачно складываются  в последние дни дела Национально-патриотического союза.
Прямо какая-то  черная  полоса.  Лидер в  реанимации,  врачи  оценивают  его
состояние как тяжелое.
     - А что с ним? - из вежливости поинтересовался Томас.
     - Цирроз печени. Профессиональная болезнь эстонских политиков. А теперь
вот и Янсен.  Его  прочили в председатели Национально-патриотического союза.
Любопытная складывается ситуация. Благоприятная для появления теневых фигур.
И одна из таких фигур очевидна. Это некто Генрих Вайно.
     - Господин Вайно? - переспросил Томас.
     - Вы его знаете?
     - Не так чтобы очень. Но не исключено, что я буду его зятем.
     - Неужели? Рита Лоо, этот анфан террибл! Как вам удалось ее приручить?
     - Не знаю. Так получилось, - смущенно признался Томас.
     - Поздравляю. Не исключено, что вы станете зятем президента Эстонии.
     - Да ну? - поразился Томас. - Нет, я  бы этого не хотел. А то все будут
думать, что я женился по расчету.
     - Так  будут думать только  те,  кто вас не знает, - успокоила его Роза
Марковна. - А тем, кто знает, это и  в голову не придет. Так вы утверждаете,
Семен,  что  гибель в огне господина  Янсена  и  мое  освобождение  никак не
связаны между собой?
     -  Ничего  я не утверждаю,  - недовольно ответил Артист.  -  Я  любуюсь
природой, а вы отвлекаете меня посторонними разговорами.
     -  В  мире все  связано между собой, - пришел ему на выручку Муха. - Но
господин  Янсен погиб  не в  огне. Это  неудачная формулировка.  Если строго
придерживаться фактов, он погиб в воде.
     - Вы хотите сказать, что он утонул?
     -  Утонул?  Можно,  конечно,  сказать и так.  Но  это  тоже  не  совсем
правильно. Во время пожара он почему-то оказался в подвале котельной.
     -  Ты  говорил, -  вспомнил  Томас.  -  В котельной взорвался бойлер, и
подвал залило... Святые угодники! Муха! Ты хочешь сказать, что он не утонул,
а сварился?!
     - Странный ты человек,  Фитиль,  -  рассудительно проговорил Муха.  - Я
тоже  люблю точные формулировки, но нельзя же доводить их до  абсурда.  Если
все детализировать,  как  делаешь ты, можно зайти черт-те куда. Сварился. Уж
тогда не  сварился, а недоварился. И сразу новые вопросы:  в  какой  степени
недоварился, сколько еще нужно было варить до состояния полной готовности.
     - Муха! - ужаснулся Томас. - Ты говоришь страшные вещи!
     -  Я говорю  страшные вещи? Это ты говоришь страшные вещи. Я всего лишь
сказал, что формулировка "погиб в огне" не кажется мне удачной. Лучше просто
"погиб". Или "героически погиб". А еще лучше: "Героически погиб  за родину".
Мечта любого истинного  патриота. Патриоты не  истинные  мечтают,  чтобы  за
родину  героически  гибли другие люди. А патриот истинный героически  гибнет
сам.  Господин Янсен оказался истинным патритом.  Хотя, возможно, от себя он
этого не ожидал.
     - Кончай трепаться! - приказал Артист.
     - В самом деле, давайте сменим  тему, - поддержала его Роза Марковна. -
Семен, вы бывали раньше в Эстонии?
     - Нет, к сожалению. Или к счастью.
     - Вам не нравится Эстония?
     -  Сначала она им не  нравилась, -  подсказал Томас.  - А теперь начала
нравиться.  И я очень  этому рад. Не потому, что  я патриот. А потому, что я
люблю Эстонию.
     - Я тоже люблю Эстонию,  - сказала  Роза Марковна. - Мне будет очень ее
не хватать. Сейчас начинается самое хорошее время. Весна.
     - Да, это хорошее  время, - согласился Томас. - В  детстве мы поджигали
сухую  траву и убегали от огня. Меня за это пороли, но  все равно было очень
весело. С тех пор я люблю весну. Лето я тоже люблю. Даже осень люблю. А зиму
не люблю.  Зимой  люди  становятся какими-то неприветливыми. Зима похожа  на
старость.
     Он умолк и  стал думать о  том,  что сказал. Ему  понравилась  случайно
высказанная  мысль.  Получилось  нечаянно,   но   неглупо.  Старость  -  это
одиночество. А когда человек чувствует себя одиноким? Зимой.
     Томас  посчитал,  что  на этом  тема  времен  года  исчерпана,  но Роза
Марковна сказала:
     - Это моя последняя весна в Эстонии.
     - Почему последняя?
     - Потому что мне придется уехать.
     - Куда?
     - Куда уезжают евреи? В Израиль, друг мой. Другого места для евреев еще
не придумали. Были попытки придумать другие места. Но евреи там почему-то не
приживались.
     - Вы имеете в виду Биробиджан, - догадался Томас.
     - Нет. Я имею в виду Освенцим.
     - Извините, - смутился он. - Я не хотел навести вас на такие мысли.
     - Вы-то при чем? На  Метсакальмисту похоронен мой прадед. В этой  земле
прах всей моей  семьи. Завтра  в нее  закопают  фашиста.  Я  не  могу  этому
помешать. Но я не смогу больше ходить по этой земле. Она будет проклята. Она
притянет к себе всю злобу  мира. Я уехала бы немедленно,  но меня удерживают
очень близкие мне люди.
     - Но... - Томас обернулся и посмотрел на Артиста и Муху. -
     Можно сказать?
     Они хмуро переглянулись. На лицах обоих была неуверенность.
     -  Нужно  сказать,  -  убежденно  заявил Томас. - Ей  обязательно нужно
сказать!
     -  Ладно,  скажи,  -  разрешил  наконец Артист.  - Но  сначала...  Роза
Марковна,  можно мне сесть за руль? А вы спокойно поговорите. Не  отвлекаясь
на дорогу.
     - Меня не отвлекает дорога. О чем вы хотели сказать?
     Артист  пожал  плечами и кивнул Томасу,  как бы  подтверждая разрешение
говорить.
     -  Роза  Марковна,  вам  не  нужно никуда уезжать!  - обрадованный этим
разрешением, заторопился Томас. - Не будет на Метсакальмисту  никакого праха
фашиста! Я вам говорю, не будет!
     Она сухо напомнила:
     - Похороны состоятся завтра в десять утра.
     - Похороны  будут. А останков не  будет. Вы можете мне  не поверить, но
ребята не дадут соврать. Не было  никакого фашиста  в гробу. В гробу  вообще
никого не было.
     - В гробу? - переспросила она. - Про какой гроб вы говорите?
     -  Про тот,  который  откопали в Аугсбурге. На  котором было  написано:
"Альфонс Ребане, 1908 - 1951".
     - Это было написано на гробу?
     -  Да нет!  На  камне! На камне, который стоял на могиле! На могиле, из
которой вытащили гроб! Понимаете?
     - Понимаю. Гроб вытащили из могилы. Откуда же  еще можно вытащить гроб?
И что?
     - В том-то и дело, что ничего!
     - Что значит ничего?
     - Ничего значит ничего! - начал сердиться на ее непонятливость Томас. -
В гробу не было никакого фашиста! В гробу было немного земли, немного камней
и немного костей коня.  Очень  может быть, что  на этом  коне когда-то ездил
фашист. Но разве можно по этой причине сказать, что в гробу останки фашиста?
Это просто глупо. Поэтому я и говорю, что не нужно вам никуда уезжать.
     Роза Марковна остановила "фиат" и повернулась к Артисту.
     -  Садитесь  за  руль,  Семен. Вы  правы.  Этот  разговор требует всего
внимания.
     Артист  занял ее  место, а она пересела на заднее  сиденье  и  закурила
коричневую сигарету "More". Кивнула Томасу:
     - Продолжайте.
     - Да нечего продолжать. Я сказал все.
     - Начните с начала. И не опускайте подробностей.
     Выслушав  рассказ Томаса  об эксгумации, она внимательно  посмотрела на
как бы окаменевший затылок Артиста, а потом обратилась к Мухе:
     - Это правда?
     - Да.
     - И это все, что вы можете мне сказать?
     - Все.
     - Тогда объясните мне, что это значит. Кого же похоронили в Аугсбурге?
     - Никого. Пустоту.
     - Кого будут хоронить завтра на Метсакальмисту?
     - Пустоту. Прошлое.
     - Спрошу по-другому. Где похоронили Альфонса Ребане?
     - Этого мы не знаем.
     - Когда его похоронили?
     - Этого мы тоже не знаем.
     - А что вы знаете?
     - Кое-что знаем. Но гораздо меньше, чем нужно.
     - Кто вы такие, молодые люди? - спросила Роза Марковна. - Кто вы такой,
Олег Мухин? Кто вы такой, Семен Злотников? Откуда в вас эта жуть?
     - Не понимаю, о чем вы говорите, - ответил Муха.
     Роза Марковна взглянула на Томаса:
     - Вы понимаете?
     -  Немножко понимаю,  -  сказал он. - Я тоже  замечал. Но  это  ничего.
Просто из них еще немножко не выветрилась война.
     - Чечня?
     -  Ну,  Чечня,  Чечня!  -  с  досадой  подтвердил Муха.  -  Нашли о чем
разговаривать. Как будто нет других тем. Говорили  о весне. Чем не  тема?  А
лето? Осень? Зима? А другие времена года?
     - Какие другие?  - изумился Томас.  -  Времен года всего  четыре! Разве
бывает пятое время года?
     - Бывает, - буркнул Муха.
     - Какое?
     - Война.
     - Извините меня,  ребята, -  помолчав, сказала Роза  Марковна. Она  еще
помолчала и попросила: - Пожалейте меня. Пожалейте старую еврейскую женщину.
Расскажите мне то, что знаете. Я обещаю молчать.
     Далеко впереди  прорисовались пригороды  Таллина, над  ломаным контуром
крыш возникла игла телецентра. Артист свел  машину  на стоянку  придорожного
кафе и заглушил двигатель. Кивнул на серый кейс, лежавший на коленях Томаса:
     - Там  справка об  Альфонсе  Ребане. Достань.  Без  нее  она  ничего не
поймет.
     Томас  вынул  из  папки  со  сценарием  Кыпса листки  служебной записки
Информационного отдела Главного штаба  Минобороны Эстонии и протянул их Розе
Марковне.  Она  углубилась  в  чтение.  Артист сидел, откинувшись на  спинку
кресла,  барабанил  пальцами  по рулю.  Муха рассеянно  смотрел  в  окно  на
проносящиеся по шоссе машины.
     - Разведшкола в Йоркшире, - проговорила она. - Об этом я не знала.
     Потом прочитала вслух:
     -  "Обращает  на  себя  внимание  то  обстоятельство,  что  большинство
диверсантов,  прошедших  обучение  в  разведшколе  А.Ребане и  заброшенных в
Эстонию,  было  выявлено  органами  МГБ,  перевербовано   и  использовано  в
контрразведывательных операциях советской госбезопасности, в результате чего
были уничтожены многие отряды "лесных братьев"... Это ключевое место?
     - Да, - сказал Артист. - Да.
     - Теперь  я понимаю, почему  с "лесными братьями"  в Эстонии  покончили
раньше,  чем в  Латвии и  Литве. Мало ему показалось быть эсэсовцем. Мало. Я
иногда  жалела,  что  сделала стерилизацию.  Да,  молодые  люди,  я  сделала
стерилизацию. Потому что не хотела быть разносчиком заразы. Не хотела, чтобы
в  моих детях  была хоть капля его крови. Крови фашиста! Оказывается,  еще и
крови предателя. Крови стукача! Крови шпиона!
     -  Он не был предателем, Роза Марковна, - сказал Артист, оборачиваясь к
ней и глядя на нее с коровьей еврейской грустью в серых и вроде бы совсем не
еврейских глазах. - Да,  он был фашистом. Он  был  эсэсовцем. Но  стукачом и
шпионом не  был.  Под именем  Альфонса  Ребане  жили  два  человека. Один  -
штандартенфюрер  СС. Второй - советский разведчик. Вот он и  был начальником
разведшколы в Йоркшире.  Настоящий  Альфонс  Ребане в это время уже сидел на
Лубянке. Его выкрали в  мае сорок пятого года. А в пятьдесят первом  году из
Аугсбурга эксфильтровали  в  Москву разведчика.  Для этого  и  была устроена
инсценировка с автомобильной аварией и похоронами пустого гроба.
     - О чем ты говоришь, Артист? - изумился Томас. - Откуда ты это знаешь?
     - Сорока на хвосте принесла.
     -  Я  понял.  Да, понял. Все  это  узнал  доктор Гамберг  в  Аугсбурге.
Правильно? Доктор Гамберг  - это их друг, они называют его Доком, - объяснил
Томас  Розе Марковне. - Он  остался в Аугсбурге, чтобы выяснить, почему гроб
дедули оказался пустым. Мэр обещал открыть архивы и свести со свидетелями. Я
говорю  "дедули"  для  простоты. Как-то  же  нужно его  называть.  А как его
правильно называть, я теперь уже и не знаю.
     - Это так? - спросила Роза Марковна.
     -  В  общем,  да,  -  подтвердил Артист.  - В общем и целом.  Чтобы  не
вдаваться в подробности - да. Но доктор Гамберг  узнал  в Аугсбурге еще одну
очень  странную вещь. Чрезвычайно странную.  Объяснить ее мы не можем. Того,
кто как бы стал жертвой аварии,  хоронили трое из эстонского  землячества, -
продолжал Артист.  - Так они  назвали  себя. Они вроде  бы  ехали за  ним на
другой  машине и увидели, как  "фольксваген-жук" сорвался в пропасть. Тут же
сообщили полицейскому  из соседней деревни. Тот осмотрел место происшествия.
Смотреть было особо не на что, машина упала с трехсот метров, взорвалась, на
что там  смотреть? Личность  погибшего сомнений не вызывала, земляки назвали
его, машина  была  его, обгоревшие документы тоже его. В общем,  полицейский
составил протокол и  разрешил забрать останки.  И если бы  погибший ехал  на
каком-нибудь "рено", дело так бы и ушло в архив. Но погибший ехал на "жуке".
Комиссара это заинтересовало. У него самого был "фольксваген-жук", он  знал,
что  эта машина просто так не ломается. Он вызвал эстонцев в комиссариат, но
те  исчезли.  Выяснилось,  что   документы,  которые  они  предъявили,  были
поддельными.  Комиссар прижал полице