, поднял воротник  и бочком, по стеночке, выскользнул в темноту
задворок из праздничных огней фасада гостиницы. Из-за угла выглянул и понял,
что успел  вовремя.  К подъезду подкатил черный  джип "Мицубиси Монтеро".  С
водительского сиденья выпрыгнул прапор, помощник  Янсена, и поспешно  открыл
заднюю дверь.
     Появился  Юрген Янсен в черном кожаном  реглане  с поднятым воротником,
приказал прапору, судя по жесту, ждать и скрылся в гостинице.
     Главное  было сделано. Теперь можно не спешить. Куда спешить? Некуда. У
него осталось только одно дело. И в запасе была целая ночь.
     Томас  пешком  дошел  до  своего  дома,  стащил  с  белого  "жигуленка"
"ВАЗ-2102" прорезиненный тент  и  сунул его в багажник.  Двигатель  завелся,
бензина в баке было литров десять. Хватит. Томас не собирался  ехать далеко.
Он собирался ехать недалеко.
     Какое-то ощущение  незаконченности заставило  его подняться в квартиру.
Студия  встретила  его  запахом  пыли и  тишиной.  На большом мольберте  был
укреплен тусклый  от  пыли  холст с его последней,  а если говорить честно -
всего второй  в его  жизни картиной, которую он назвал для понта "Композиция
номер семь".  Томас смахнул  полотенцем  пыль, но  картина  от этого ярче не
стала. Он скептически оглядел холст,  хотел  махнуть на него рукой, но то же
неясное  чувство несделанности  того,  что сделать можно, остановило его. Он
выбрал  из  ящика  тюбик  с  кармином и  выдавил из  него краску в то место,
которое было самым мертвым.
     Красный. Как закат. Так-то лучше.
     Потом зеленый. Как глаза Риты Лоо.
     Потом белила с охрой. Как ее волосы.
     Потом черный.
     Томас увлекся. Сначала он писал картину так, как чешутся.  Где чешется,
там и  чесал. В каком месте  холста чувствовал  зуд недосказанности, туда  и
лепил краски, размазывал их мастихином, снова  лепил. Потом стал писать так,
как накладывают целебную мазь на изорванное ранами тело.
     Краски кончились. Раны еще болели, но лечить их было уже нечем.
     Ну и ладно.
     Томас  окинул  холст  критическим взглядом.  По крайней  мере,  хоть на
что-то похоже. Он  не знал на что,  но это уже не имело значения.  Остатками
кармина  добавил   к   старому   названию  картины:   "Любовь".  Получилось:
"Композиция номер  семь.  Любовь". Он  не понял, почему ему  захотелось  так
сделать. Так захотелось. Поэтому и написал.

     Когда он вышел из дома, была уже ночь. За окнами "жигуленка" проплывали
утихающие  кварталы.  На  центральных  улицах   еще   бурлила,  переливалась
рекламными огнями жизнь, а  окраины уже медленно  отходили ко сну. На выезде
из города Томас тормознул возле палатки и долго рассматривал выставленные на
витрине бутылки. Богатый  был  выбор. Была  даже водка  "Смирновъ,  столовое
белое  вино номер 21".  Раньше он  остановился бы  на ней  без  раздумий. Но
сейчас  "Смирновъ" не  годился. Сейчас  нужно  было что-то  попроще.  Что-то
бесхитростное, как вся его  жизнь. Он купил бутылку "Виру валге". Продавщица
услужливо  предложила  стакан.   Простой,  граненый.   Стакан   Томасу  тоже
понравился. Своей бесхитростностью. Он купил и стакан.
     На окраине Пирита он свернул к морю. Он хорошо знал эти места. Когда-то
здесь  был  пионерлагерь,  в  последние  годы  его  превратили  в  недорогой
пансионат.  Сейчас пансионат пустовал, не сезон.  Тут был небольшой  пляжик,
окруженный огромными каменными валунами, хороший подъезд к берегу.
     Томас подогнал  "жигуленка"  к  солярию. К нему примыкала кладовая, где
хранили  лежаки и  шезлонги.  Томас потыкался  в запертые двери. Сторожа  не
было.  Он принес  из машины монтировку,  сковырнул висячий замок кладовки  и
вытащил  из  нее  деревянный  шезлонг  с  парусиновым полотнищем.  Установил
шезлонг  на  берегу,  набросил  на  него  захваченный  из  дома  шотландский
шерстяной плед, подарок какой-то милой  дамы,  о которой Томас помнил только
то,  что  она подарила  ему  этот  шотландский  шерстяной плед.  Выложил  из
карманов бутылку и стакан, пристроил  их на крупном песке рядом с шезлонгом.
Потом натаскал  сухого плавника, разжег  костерчик  и  наконец  погрузился в
шезлонг, прикрылся пушистым пледом.
     Вот этого ему и не хватало. У ног его шелестели тихие балтийские волны.
Лицо  его овевал тихий балтийский ветер. Над  черным заливом висели  блеклые
балтийские звезды. Горьковатый дымок костерчика ласкал его ноздри.
     Какая-то небольшая  яхта  очень  медленно шла  вдоль цепочки  береговых
огней.  Какой-то теплоход, весь в иллюминации, прошел к Таллину. Может быть,
это был круизный  теплоход. Может быть, на нем был  праздник. Томас проводил
его  доброжелательным  взглядом.  Пусть люди  празднуют.  Пусть  у них будет
праздник.
     Ему  было очень грустно. Но хорошо.  Ему  никогда не было  так  хорошо.
Потому что никогда им так безраздельно не владела Любовь. Он любил эту ночь.
Он любил эту  легкую балтийскую воду, эти  мирные огни в далеких домах, всех
людей в  них. Он любил свою  маленькую Эстонию с  ее  зелеными  озерами, как
зеленые глаза  Риты  Лоо, с  ее  ржаными  полями, как волосы Риты Лоо, с  ее
лебедями над озерами и осенним жнивьем. Он любил и себя за то, что не бросил
свой крест и все-таки доволок его до конца демонстрации. Все-таки доволок.
     Береговые огни становились все  реже. Потом на дальней дуге залива, где
были правительственные санатории и самые престижные  дачные  поселки, возник
какой-то огонь. Какой-то очень густой черный дым закрывал  и открывал огонь.
Маленькая яхта, почти неподвижно лежавшая на воде, пошла к  тому  месту, где
был огонь. На его фоне прорисовался ее силуэт. Томасу он показался знакомым.
Может быть, эта  яхта была "Сириус". Может быть,  люди на ней увидели огонь,
решили, что там пожар, и поспешили на помощь.
     Томас понял,  что нужно закругляться,  если он не хочет,  чтобы  мелкие
подробности жизни испортили ему  это счастливое состояние мира в нем. Мира в
нем и Любви.
     Да, Любви.
     Он нащупал бутылку, отвернул  пробку  и набулькал в стакан сто двадцать
пять граммчиков. Потом добавил до ста сорока. Не мало и не много. Нормально.
Должно хватить.
     Мимолетно подумал, увидит ли он райские кущи и ангелов. И еще почему-то
подумал, какая на том свете погода и есть ли там погода вообще.
     "Может быть, Господи, я делаю что-то не то, - обратился он к Нему. - Но
Ты знаешь, почему я  делаю это.  А  если Ты не хочешь в  это вникать,  будем
считать, что я просто решил немножко выпить. Договорились?"
     Томас прислушался, ожидая, не будет ли явлен ему какой-нибудь знак.
     Молчали небеса. Молчали  звезды. Успокаивающе шелестели,  гасли в песке
легкие балтийские волны.

     Томас понял: это и есть знак.

     Он быстро выпил, закурил и стал ожидать смерти.





     ГЛАВА ДЕСЯТАЯ



     Погода на том свете была.  И довольно приятная.  Неяркое солнце  висело
над  тихим, как ртуть,  заливом. От  деревянного сооружения,  до  странности
похожего на пляжный солярий,  на песок падали длинные нечеткие  тени опорных
столбов и голой решетки навеса. На серых валунах сидели большие белые птицы,
до странности  похожие  на  чаек.  Иногда  они  взлетали  и  оглашали  берег
жалобными криками. Крики тоже  были похожи на крики чаек. А ничего  похожего
на райские кущи не было.
     Перед  шезлонгом,  в  котором, как  и  накануне ночью, в своей  прошлой
земной жизни, лежал Томас, закутанный уютным  шотландским пледом, стояли два
молодых ангела, одна ангелица и  один старый ангел с густой рыжей бородой, в
резиновых сапогах и в парусиновом плаще.  В руках  у него была связка ключей
на  железном  кольце. Вероятно, это  был архангел. Или,  может быть,  святой
Петер, ключник. Никаких крыльев ни у кого не было.
     Один  ангел  был высокий, русый и  немного  небритый,  очень похожий на
Артиста. Второй был маленький, чернявый, с круглым  лицом, точь  в точь  как
Муха. У ангелицы были  красивые длинные волосы  цвета спелой осенней  ржи  и
зеленые глаза,  как у Риты  Лоо. И черное лайковое пальто  с длинным красным
шарфом было такое же, как у Риты.
     Архангел  скупым жестом  руки  с  широкой, как лопата,  ладонью  указал
ангелам и ангелице  на Томаса и сказал по-русски, но с характерным акцентом,
в котором звонкие  "д" и "б"  превращались в мягкие  "т" и "п", что выдавало
его эстонское происхождение:
     - Госпота, я натеюсь, что стелал все правильно.
     Похожий  на  Муху  ангел  извлек  из кармана  зеленоватую  бумажку,  до
странности похожую  на американские  доллары, и  вложил ее в  широкую ладонь
архангела  как  бы в  знак того,  что тот сделал  все  правильно. Архангел с
достоинством поклонился и удалился, позвякивая ключами.
     Ангел, похожий  на Артиста, достал  мобильный  телефон,  набрал номер и
сказал таким же, как у Артиста, голосом:
     - Все в порядке, нашли.
     Ангелица присела перед  шезлонгом,  положила  на  плечи Томаса  руки  и
спросила голосом Риты Лоо:
     - Зачем ты это сделал, Томас Ребане?
     Он взял ее руки в свои, поцеловал ее пальцы и сказал:
     - Ангел мой. Я тебя люблю.
     -  Придурок!  -  жалобно,  как  чайка,  крикнула  ангелица  и почему-то
заплакала.
     Томас откинул с себя уютный шотландский  плед, поднялся  из шезлонга  и
осмотрелся. Ему нужно  было немножко времени, чтобы в своем сознании  пройти
обратный  путь от  сегодняшнего  утра к прошлой ночи. При  этом у него  было
ощущение, что он двигается спиной назад.
     Возле  шезлонга  в песке  стояла  бутылка "Виру валге".  В  бутылке  не
хватало ста сорока граммов. Ровно столько он вчера и выпил. Но, как уже было
совершенно ясно, почему-то не  умер. И даже голова  не  болела.  Так бывает,
когда хорошо выспишься  на свежем  воздухе. Он хорошо выспался,  потому  что
проспал, судя по положению солнца над заливом, не меньше восьми часов.
     -  Значит,  доктор  Гамберг  немножко   схалтурил,  -  заключил  Томас,
обозначая исходную позицию,  от которой уже  можно  будет  идти из  вчера  в
сегодня вперед,  передом. -  Он сказал, что вколол  мне биностин. Он сказал,
что  если  я выпью сто  граммов,  будут кранты. Я  выпил сто  сорок граммов.
Никаких крантов. Что же он мне вколол?
     - Ничего, - ответил Муха. - Пустышку. Плацебо.
     - Ты знал?
     - Конечно, знал.
     - Эх, ангел! - укорил Томас. - И ничего не сказал. Хоть бы намекнул!
     - Я не ангел, - как-то довольно нервно, как о чем-то неприятном о себе,
сообщил  Муха.  - Совсем не ангел. Ты даже  не представляешь, насколько я не
ангел.
     -  Я  об этом  и говорю. Ладно, не  расстраивайся, я тоже  не  ангел. Я
понимаю, вы не хотели, чтобы я пил. Я и не пил.
     - Теперь можешь.
     Томас посмотрел на бутылку и покачал головой:
     -  Да  нет,  пожалуй.  Когда было  нельзя,  все  время  хотел. А сейчас
почему-то не хочу. Даже странно.
     Он  продолжил  осмотр.  В стороне  от  берега,  рядом с его  пикапчиком
"ВАЗ-2102",  стоял белый  "линкольн",  арендованный национал-патриотами  для
обслуживания внука национального героя Эстонии. Водитель курил, не отходя от
машины, так как понимал,  вероятно, что  если  он отойдет от машины, то  тем
самым  разрушит естественный симбиоз  себя  и  автомобиля и  будет выглядеть
половинчатым, как ковбой без коня.
     - Как вы меня нашли? - спросил Томас.
     - Тебя узнал сторож и позвонил в полицию, - объяснил Муха. - Перед этим
в  полицию звонила Рита.  Портье передал  ей  какое-то  письмо от  тебя. Она
почему-то решила, что  с тобой  беда. Рано утром, когда  мы  вернулись,  она
заставила  нас  поехать  к  тебе  домой. Она  увидела твою картину.  Слушай,
Фитиль, что ты на ней нарисовал?
     - Не знаю, - сказал Томас. - Что нарисовалось, то и нарисовал.
     - В  другой раз  ты все-таки  думай, что рисуешь, -  почему-то  сердито
посоветовал Муха.
     - А что? - удивился Томас. - Я назвал картину "Любовь".
     - Любовь, твою мать! Ты нарисовал не любовь, жопа! Ты нарисовал смерть!
     - Да ну? - поразился Томас. - А как ты это понял?
     - Я? Я ни хера не понял. Это поняла Рита.
     - Надо же, - сказал  Томас. - Извини  меня, Рита Лоо. Искусство, знаешь
ли, это такая хреновина, что никогда не знаешь, что оно тобой нарисует.
     - Придурок! - жалобно перебила она. - Придурок!
     - Ты мне это уже говорила, - мягко напомнил Томас. - Зачем повторяться?
Я  же не спорю. Когда  мне говорят правильные вещи, я никогда  не  спорю. Ты
говоришь: придурок. А я говорю: полностью  с тобой согласен. И я не понимаю,
почему нужно плакать.
     - О Господи! - сказала она, отвернулась и стала смотреть на залив.
     Томас  тоже  посмотрел на залив.  Если  уж  он  вернулся  в  этот  мир,
следовало разобраться в происходящем. На дальнем конце береговой дуги что-то
чадило и над водой стелился дымок, как от забытого костра.
     - Ночью там вроде бы что-то горело,  -  вспомнил он. - Мне  показалось,
что там пожар.
     -    Был,    -    подтвердил    Муха.    -    Сгорела    база    отдыха
Национально-патриотического союза. Такое несчастье.
     - Вся? - испугался Томас.
     - Не вся. Примерно половина.
     - Но там же держали вашего парня! Он... погиб?
     - Нет, Фитиль. Он не погиб.  Его держали  в котельной.  А  котельная не
сгорела. В ней,  правда, взорвался  бойлер и подвал  залило  кипятком. Но он
успел выскочить.
     - Значит, обошлось без жертв?
     - Я бы не сказал,  что совсем без жертв. Хотя вряд ли правильно назвать
это жертвой.  Один  человек погиб. Но есть  люди, отсутствие  которых только
украшает жизнь, делает ее живее. И даже, я  бы сказал, многолюднее. Он и был
таким человеком. Так что можно сказать, что обошлось без жертв.
     - А теперь объясни, почему ты это сделал, - вмешался в разговор Артист.
- Рите ты объяснил. Теперь объясни нам.
     Томас растерянно пожал плечами:
     - А что мне оставалось? Кто-то должен был это остановить.
     - Что?
     - Бойню. Можно называть  это как угодно. Гражданская война и все такое.
Но  это  все равно  бойня. Купчие дедули  нашлись.  Без меня  они  ничего не
значат. Если меня нет, то их тоже нет. Вот мне и пришлось. Но оказалось, что
все напрасно.  Последнее время  что-то  мне  не везет. Что ни сделаю, все не
так.
     - Напрасно? - не понял Муха. - Что оказалось напрасно?
     - Да все. Купчие где-то есть. Я, оказывается, тоже есть. А снова на это
дело я уже не решусь. Значит, Он не  захотел. Я, наверное, не очень  хороший
лютеранин. Но против воли Его идти нельзя.
     Артист сходил к "линкольну" и вернулся с небольшим серым кейсом.
     - Держи, - сказал он. - Это твое.
     Томас  открыл кейс.  В  нем лежали  папка-скоросшиватель  со  сценарием
фильма  "Битва  на Векше",  созданным  вдохновенной  фантазией кинорежиссера
Марта  Кыпса,  информационная записка отдела Джи-2 Главного штаба Минобороны
Эстонии о герое  фильма,  штандартенфюрере СС Альфонсе Ребане, сканированный
на компьютере его парадный снимок со всеми регалиями, сделанный сразу  после
вручения ему Рыцарского креста с дубовыми  листьями, о чем свидетельствовала
впечатанная   в    угол    снимка   надпись:   "Alfons    Rebane.   9.05.45.
Murwik-Flensburg".
     Но  главное,  что  было в  кейсе:  три  пачки  старых  гербовых  бумаг,
перевязанных шпагатом.
     Томас поразился:
     - Но это же...
     - Да, - кивнул Артист. - Это  купчие  твоего деда. Мы хотели отдать  их
Розе Марковне.
     - Она бы их не взяла.
     - Тем более. Теперь это все твое.
     - Откуда они у вас?
     - Неважно. Важно, что их нет там, где они были еще вчера.
     Томас  оглянулся на дальний берег залива, где чадило то, что  еще вчера
было базой отдыха национал-патриотов.
     - По-моему, я знаю, где они были. В сейфе Янсена?
     - Верно, - сказал Муха. - Там они и были. В этой фразе мне больше всего
нравится прошедшее время.
     - И он вам их отдал?
     - Почему нет? Как попросить.
     - И что мне с ними делать?
     - А вот это, Фитиль, решать тебе.
     -  Ну   вот,  Рита  Лоо,  я  снова  самый  богатый  жених  Эстонии,   -
констатировал Томас. - Ты выйдешь за меня замуж?
     - Нет, - сказала она. - Я не хочу быть самой богатой вдовой Эстонии.
     - Мне  кажется,  мы  с  тобой  поладим. Мы сходимся в главном. А в  чем
главное? В том, что не  в  бабках счастье.  Мне тоже почему-то  не  хочется,
чтобы  ты стала  самой  богатой вдовой  Эстонии. И вообще вдовой. Из-за этих
бумаг образовалось уже два трупа. Нет, три, если считать и генерала Мюйра. А
его  можно считать, он приложил к  этим  бумагам руку. Три  трупа.  Пожалуй,
хватит. Как ты считаешь?
     Рита оглянулась на бывшую базу отдыха национал-патриотов и заметила:
     - По-моему, уже четыре.
     - Шесть, - сказал Артист.
     - А кто еще? - встревожился Томас.
     - Два  солдата из спецподразделения "Эст". Ты их не знаешь. И не  узнал
бы, даже если бы знал.
     - Они имели отношение к бумагам дедули?
     - Прямого - нет.
     - Но все же имели?
     - Все же имели.
     -  Значит,  шесть трупов,  -  заключил  Томас. -  Многовато  будет. Так
недалеко до демографической катастрофы. Нет-нет, с этим делом надо кончать.
     Он  развязал  на пачках шпагат. Взял одну из бумаг.  Это была купчая на
землю, на которой стояли кварталы таллинского района Вяйке-Ыйсмяэ.
     - Граждане Вяйке-Ыйсмяэ, я возвращаю вам вашу  землю, - возвестил Томас
и  чиркнул зажигалкой. Пламя  мгновенно охватило сухую, как порох, бумагу. -
Живите на ней мирно и любите друг друга. Иначе я на вас обижусь.
     Следующая купчая была на землю, на которой стоял таллинский телецентр.
     -    Господа    телевизионные    журналисты,    объективно    освещайте
действительность, - дал им строгий наказ Томас. - Не приукрашивайте ее, но и
не очерняйте. Употребляйте свободу слова на пользу эстонскому обществу, а во
вред ему не употребляйте.
     Он  бросил горящий  листок  на кострище  и выудил  из  пачки  следующую
бумагу.
     - А  это у нас  что? Это у нас земля,  на которой стоит  загородный дом
президента. Господин  Леннарт Мери! Помните,  что вы президент всех  граждан
Эстонии  независимо  от  их национальности.  Если  всем будет хорошо,  то  и
Эстонии будет хорошо.  А если одним будет хорошо, а другим плохо, то в конце
концов  всем будет  плохо. Извините, что говорю вам такие очевидные вещи, но
иногда нужно о них напоминать. Чтобы не забывались.
     Томас свалил все  бумаги  на кострище  и поджег  кучу с четырех сторон.
Потом достал сигарету и прикурил от огня.
     - Меня надо занести  в Книгу рекордов  Гиннеса,  - сообщил он. - Еще ни
один человек  в мире  не прикуривал от костра, в котором горят тридцать  или
пятьдесят миллионов долларов. Или даже сто в зависимости от конъюнктуры.
     - Фитиль, я тебя уважаю, - торжественно произнес Муха.
     -  А  это я  уже  понял.  Ты назвал  меня словом "жопа". Этим словом ты
называешь только своих  друзей.  Мне  приятно,  что ты  считаешь меня  своим
другом. Если я, конечно, не ошибаюсь.
     - Фитиль, ты не ошибаешься,  - заверил Муха и обратился к  Рите. - Рита
Лоо! В Чечне всем нам повезло. Нам повезло, что мы не попали в прицел твоего
"Винтореза". Тебе повезло, что ты не  попалась нам. Ладно. Проехали. Но если
эта жопа будет из-за тебя плакать, я на тебя очень обижусь!
     - Пока из-за него плачу я, - ответила Рита. Она подгребла разлетевшиеся
бумаги в огонь и со вздохом сказала: - Даже не верится. Наконец-то  кончился
этот
     кошмар.
     -  Еще  не кончился, - возразил Артист.  - И неизвестно,  чем кончится.
Пора ехать. Рита, отгони в город тачку Томаса. Пастух ждет тебя в гостинице.
Нам понадобится твоя помощь. Он скажет,  что делать. А мы проскочим за Розой
Марковной.
     -  Я  сам отгоню, - запротестовал Томас. -  Вы поезжайте, а  мы с Ритой
поедем на моем "жигуле". Рита Лоо, я по тебе соскучился.
     - Ты придурок, - сказала она. - Но я тоже по тебе соскучилась.
     - Скажи не так, - попросил он. - Скажи так, как ты сказала вчера.