менами и не рискующие ежеминутно  быть  раскрытыми.  И  в
самом конце, перед расставанием, Шебаршин, улыбаясь, достал погоны капитана,
потом майора,  потом  подполковника  и,  наконец,  полковника.  Четыре  пары
офицерских погон вручил он Юджину как награду  за  его  мужество.  И  достал
сразу несколько коробочек.
   - Я должен тебе читать все эти указы, - серьезно сказал начальник ПГУ КГБ
СССР, - но, думаю, не стоит. Сам прочтешь. За операцию в  восемьдесят  пятом
тебе присвоили звание "Герой Советского Союза".  Здесь  еще  ордена  Ленина,
Красного Знамени и Красной Звезды. Посмотришь потом, на досуге.
   - Поправляйся, - пожелал на прощание Дроздов, - мы тебя все будем ждать.
   Генералы уехали, а он, вернувшись к себе и сложив все награды  на  столе,
задумчиво смотрел на них. Это была зримая концентрация его  семнадцати  лет,
проведенных за рубежом.  Практически  это  был  итог  его  жизни.  Он  вдруг
вспомнил Сандру, Марка и застонал от  нахлынувшей  боли.  Как  они  там  без
него?
   Вот уже столько месяцев? Почему  он  им  не  позвонит?  Он  вскочил,  но,
осознав, где именно находится, растерянно опустился на стул.
   Эта боль преследовала его в тяжелых снах и воспоминаниях,  пробуждающихся
в ассоциативных цепочках. А через  два  дня  к  дому  подъехала  уже  другая
машина,  и  из  нее  вышел  Трапаков,  поддерживающий  какую-то   с   трудом
передвигавшуюся седую женщину.
   Вначале он даже не понял, почему Трапаков привез к  нему  эту  незнакомую
пожилую женщину. Но когда она до боли знакомым жестом поправила прядь волос,
он, хватая воздух губами, словно задыхаясь, бросился к  ней.  Это  была  его
мать.
   Он целовал ее лицо, руки,  плечи,  словно  просил  прощения  за  годы  ее
вынужденного одиночества. А она смотрела на своего повзрослевшего сына и  не
верила глазам.
   Перед ней был тот, другой, улетавший  из  страны  семнадцать  лет  назад,
молодой, красивый, жизнерадостный парень. Этот стоящий  перед  ней  грузный,
уже в летах мужчина не мог  быть  ее  сыном.  Он  не  мог  так  постареть  и
измениться. Но руки уже гладили его седую голову, а губы словно против  воли
шептали ласковые слова...
   Потом многие ему говорили, что он сильно поседел именно после этого  дня.
Может быть, это был всплеск эмоций, направленный выход которым он  не  давал
целых семнадцать лет.
   Первого августа он впервые приехал  в  Ясенево,  где  располагался  центр
советской разведки. И первый раз  вместе  с  Сергеем  Трапаковым  прошел  по
местам, которых он никогда не  видел  и  о  которых  получила  лишь  смутные
обрывки сведений там, в Америке. Он ловил себя на  мысли,  что  даже  здесь,
среди немногих людей, которые знали о его миссии  в  Америке,  он  продолжал
считать себя иностранцем.
   Словно  привычка  мыслить  по-другому,  говорить  по-другому,   одеваться
по-другому сказывалась на всем его поведении и даже на мышлении.
   В кабинете Трапакова, переведенного к тому  времени  с  Дальнего  Востока
снова в Москву, они отмечали возвращение Юджина. Сам Крючков, когда-то много
лет назад возглавлявший советскую разведку и отправлявший своего  агента  за
границу, обещал принять  его  сразу  после  выхода  на  работу.  Врачи  были
убеждены, что он сможет через месяц приступить к активной деятельности. Было
условлено, что  он  выйдет  на  работу  первого  сентября  тысяча  девятьсот
девяносто первого года.
   Но наступило девятнадцатое августа... Сначала он не понимал,  что  именно
происходит.  Вернувшийся  после  многолетнего   отсутствия   с   устоявшимся
менталитетом  западного  человека,  он  искренне   возмущался:   как   могли
руководители страны пойти  на  ГКЧП,  предать  своего  президента,  обмануть
людей, так доверявших им?! Два  дня  томительного  ожидания  ни  к  чему  ни
привели. Он приехал в Ясенево, где  двадцать  первого  августа  уже  сжигали
документы. Обстановка была не просто  сложной  -  панической.  С  минуты  на
минуту ожидали разъяренных людей у ворот комплекса. Разведчики хорошо знали,
как происходили подобные события в ГДР, Чехословакии,  Румынии.  Особенно  в
последней стране, где в угаре революционного энтузиазма восставшие  устроили
скорый и не праведный суд, казнив Чаушеску и его жену.
   Он с трудом сумел найти Трапакова. Но тот не мог даже уделить ему  время,
чтобы помочь разобраться, настолько важными  делами  занимался  -  уничтожал
документы ПГУ, иначе они могли в тог момент попасть в чужие руки.
   Тогда Юджин принял твердое решение попасть на прием  к  председателю  КГБ
СССР. Он считал, что имеет моральное право получить  ответ  на  вопрос,  что
именно происходит с его страной, героем которой он был и в буквальном,  и  в
переносном смысле этого слова? Он хотел понять, почему была начата  подобная
авантюра. Но приехав к зданию КГБ, он  вдруг  понял,  что  ничего  не  будет
спрашивать.
   Сытые люди в каких-то куртках и спецовках, откормленные дилеры и брокеры,
так  расплодившиеся  за  последние  два  года,   коммерсанты,   кооператоры,
биржевики, спекулянты, просто разная накипь, всегда  возникающая  при  любом
брожении и при любой революции, устремились на площадь  Дзержинского,  чтобы
снести памятник,  а  затем,  по  примеру  восточноевропейских  стран,  взять
штурмом здание КГБ. Ведь только люмпены сносят памятники,  не  понимая,  что
нельзя мстить камню за свои неустроенные души. Немногочисленные демократы на
площади до хрипоты объясняли собравшимся, как  опасно  поддаваться  эмоциям:
штурм здания и столкновения повлекут с обеих сторон многочисленные жертвы.
   С трудом ему удалось попасть в здание КГБ. На  первом  этаже  уже  стояли
вооруженные люди. По их ошеломленным, растерянным  лицам  Юджин  понял,  что
любая атака будет просто обречена на успех.  Сотрудники  КГБ  уже  не  могли
стрелять в собственный народ. Это были не те чекисты,  которые  в  двадцатом
году подавляли восстание моряков в Кронштадте  и  расстреливали  крестьян  в
Тамбове. И не те чекисты, которые в  тридцать  седьмом  беспощадно  избивали
наркомов,  заставляя  из  ползать  в  собственной  блевотине  и  подписывать
показания. И не те чекисты,  что  наводили  ужас  своей  осведомленностью  в
шестидесятые-семидесятые  годы.  Это  были  выпускники  МВТУ,  МГИМО,   МГУ,
разведшкол, которые не могли и не хотели идти против собственного народа.  В
тот момент, когда восставший народ готовился штурмовать самый мрачный символ
"дракона", выяснилось, что чудовище давно  умерло  и  вместо  него  в  замке
обитают вполне респектабельные и понимающие молодые люди.
   Юджин поднялся наверх. Всюду царила паника. Сотрудники КГБ,  в  кабинетах
которых висели портреты Дзержинского, молча наблюдали, как на площади сносят
памятник "железному Феликсу". Он прошел  по  коридору  дальше.  Все  куда-то
спешили. Вдруг он увидел двоих мужчин, стоявший у окна. Он узнал их обоих.
   Это были генералы Шебаршин и Леонов. Леонид Шебаршин молча наблюдал,  как
сносят памятник Дзержинскому. Однажды  он  уже  присутствовал  при  подобных
эксцессах и массовых народных волнениях. Но тогда это было в другой  стране.
В семьдесят девятом году он работал резидентом в  Иране.  Спустя  двенадцать
лет он увидел повторение подобного в Москве.
   Стоявший рядом Леонов хмурился, но тоже молчал. Больше никого  поблизости
не  было.  Когда  с  памятником  не  удалось  справиться  и  люди  на  улице
замитинговали, видимо, требуя пригнать на площадь  тяжелую  технику,  Леонов
вдруг тихо сказал:
   -  Арестовали  Владимира  Александровича,  говорят,   ты   будешь   новым
председателем.
   По лицу Шебаршина пробежали тени. Он резко обернулся к Леонову.
   - Не буду! - сказал жестко. И повторил:
   - Не буду!
   Он вдруг увидел стоявшего в коридоре Юджина. И невесело улыбнулся.
   - Не нужно было вам сегодня сюда приходить. У нас здесь такое  происходит
- Я пришел узнать, чем могу помочь, - сказал Юджин.
   - Уже ничем, полковник. Все, что вы могли, вы и  так  сделали.  Честно  и
мужественно. Езжайте домой, - посоветовал ему Шебаршин.
   На следующий день из газет Юджин узнал, что  Шебаршин  был  председателем
КГБ лишь один день.  Его  участь  была  решена.  Он  был  слишком  известным
человеком в КГБ и во всем мире, чтобы ему позволили оставаться и  дальше  на
этом посту. А потом началось непонятное...
   В КГБ был назначен  новый  председатель.  Бывший  строитель  и  партийный
работник, бывший министр внутренних дел, достаточно строгий, принципиальный,
в меру честный, но слабый профессионал. И этот  человек  должен  был  отныне
решать судьбы лучших профессионалов разведки и контрразведки.
   Бакатин  не  понимал,  что  "пятилетку  за  три  года"  можно  сделать  в
строительстве, но не в разведке. Он не просто разгонял кадры  профессионалов
своим воинствующим непрофессионализмом и некомпетентностью, он, сам того  не
желая, просто поставил под угрозу безопасность СССР и России, нанеся за  всю
историю ВЧК-ОГПУ-НКВД-КГБ самый мощный удар по всей организации.
   Апофеозом  его  воинствующей  некомпетенции  стала  выдача  американскому
посольству схемы прослушивания, на которую было затрачено  столько  времени,
труда и денег. Проработав всего несколько месяцев на должности председателя,
Бакатин так и не понял, какой  колоссальный  вред  нанес  своей  собственной
стране, выгнав тысячи лучших специалистов из КГБ. Даже назначение  Примакова
на должность руководителя разведки уже не могло  спасти  положения.  И  хотя
осторожный Евгений Максимович и пытался отстаивать некоторые  кадры,  участь
многих была решена. Практически на  следующий  день  после  путча  и  ареста
генералов КГБ Крючкова и Плеханова из органов были уволены генералы Шебаршин
и Леонов. Через некоторое время работу  будут  вынуждены  оставить  еще  два
выдающихся разведчика КГБ - генералы Соломатин и Дроздов. Но упрямый Бакатин
считал, что незаменимых людей не бывает. Он просто путал стандартные блочные
панели с таким штучным товаром, как разведчик. И через несколько месяцев был
снят с работы.
   Все эти месяцы Юджин исправно приезжал на работу, но в управлении  кадров
не знали, куда трудоустраивать тысячи людей, и поэтому никто не хотел думать
об  участи  непонятного  агента,  вернувшегося  из  Америки.  Лишь  к  концу
девяносто   первого   ему   разрешили   работать   в    Управлении    охраны
конституционного строя, дав, по существу, место-синекуру, лишь бы отвязаться
от его назойливых притязаний снова быть полезным своей Родине.
   И только в марте, когда число уволенных из бывшего КГБ уже перешло всякие
разумные пределы и в некоторых отделах образовались опасные бреши, его взяли
на работу в отдел, занимающийся  проблемами  ближневосточных  стран,  в  том
числе и Турции. К тому времени Служба внешней разведки сумела отделиться  от
контрразведки в самостоятельную организацию. И именно в это  время  начались
странные вещи. В Турции последовал ряд  оглушительных  провалов.  Почти  все
планы  СВР  оказывались  известны  в  Анкаре  и  Вашингтоне.  После  развала
Советского Союза активность некогда далекой Турции достигла  своего  апогея.
Был введен безвизовый режим поездок в Турцию для всех граждан бывшего  СССР.
А турецкие дипломаты  и  разведчики  начали  активно  заселять  пространство
Закавказья и Средней  Азии,  освободившееся  от  опеки  "старшего  брата"  и
попавшее вместо этого в цепкие руки другого "брата".
   Активность Турции беспокоила не только дипломатов и политиков  в  Москве.
Она начала беспокоить и разведчиков, когда два  курьера,  следовавших  через
Турцию, провалили свои задания поочередно  в  Испании  и  Франции.  И  тогда
началась проверка.
   Однажды утром, придя на работу, он узнал, что провалился и третий  агент,
связной резидентуры  бывшей  советской  разведки  в  Стамбуле.  Как  опытный
специалист, он понимал, что теперь последуют поверки по линии всего  отдела,
занимавшегося отправкой агента в Стамбул. Но самое главное было то,  что  за
отправку агента отвечал именно он - бывший нелегал, а ныне полковник  Службы
внешней разведки Амир Караев.
   По странному стечению обстоятельств его непосредственным руководителем  в
отделе был назначен полковник Макеев, так провалившийся  в  прошлом  году  в
Берлине. Тогда его  не  уволили  из  органов,  а  перевели  со  значительным
понижением в отдел. Но в августе все причастные к  операции  по  возвращению
Юджина были либо арестованы, либо изгнаны из органов разведки. Именно  тогда
"перестроившийся"
   Макеев первым выбросил партийный билет и гневно обличал  Крючкова  и  все
руководство в некомпетентности и развале. Его активность была  отмечена:  он
был назначен руководителем отдела. Получив сообщение об  очередном  провале,
разъяренный полковник решил во что бы то ни стало найти виновного. И поэтому
Караев был вызван для отчета о своей работе.
   - Вы знаете о провале? -  закричал  Макеев,  когда  полковник  переступил
порог кабинета. Он слишком явно не  любил  своего  заместителя.  Караев  был
Героем Советского Союза, человеком-легендой и по праву  мог  занимать  место
своего руководителя.
   - Знаю, - спокойно ответил Караев, - а в чем дело?
   - Как это могло случиться?
   - Нам нужно, все проверить. Я сам отвечал за этого человека.  Кажется,  у
нас в отделе имеется утечка информации.  Я  давно  это  подозреваю.  Слишком
частые провалы.
   - Только этого не хватало, - испугался Макеев. - Наверное, вы ошибаетесь.
   - Может быть. - Караева всегда раздражал самовлюбленный начальник отдела.
К  тому  же  он  страдал  некомпетентностью,  а  этого  бывший  американский
бизнесмен никак не мог простить.
   - Нам нужно составить список лиц, которые знали об операции, -  предложил
Макеев. - С кого думаете начать?
   - С себя, - ответил Караев.
   - Я этого не предлагал, - возразил Макеев. Потом, помолчав, добавил:
   - Иногда вы слишком горячитесь. Не  нужно  так  спешить.  Мы  должны  все
проверить как можно точнее. К тому же у меня к вам просьба.  Не  нужно  всем
говорить этого слова - "товарищ". Оно уже вышло из моды. Вы же  столько  лет
провели в Америке.
   Вам, должно быть, легче обращаться к своим коллегам как-то по-другому.
   - Называть "господами"? - не скрывая насмешки, спросил Караев.
   - Можно и так. Во  всяком  случае,  у  нас  сейчас  не  принято  говорить
"товарищ".  Вы  ведь   долго   болели,   несколько   оторвались   от   нашей
действительности.  Вам  еще  нужно  время,  чтобы  войти  в  курс  дела.  Не
торопитесь.
   Все спокойно решится.
   - У вас ко мне все? - тяжело спросил Караев.
   - Нет, не все. Вы несколько дней назад выступали в разведшколе?
   - Да, меня туда пригласили. Вы ведь сами давали согласие на мою поездку и
выступление перед курсантами. - Все  правильно.  Но  мне  передали,  что  вы
приехали  в  аудиторию,  нацепив  на  пиджак  свою  геройскую  звезду.   Это
нескромно, Караев. Вы, профессионал, понимаете, что мы  не  можем  гордиться
своими наградами. Вы отличились в Америке, хорошо там поработали. Но  прошло
столько лет. Все уже можно забыть.
   Полковник молчал. Как  объяснить  этому  Макееву,  что  звание  Героя  он
получил за  ту  операцию,  когда  погиб  его  связной  Том  Лоренсберг?  Как
объяснить этому человеку, ни одного дня не работавшему нелегалом, что значит
ежеминутно, ежесекундно рисковать своей жизнью? Как ему объяснить все это?
   - У вас есть дети? - вместо ответа спросил вдруг Караев.
   - Есть, - удивился Макеев, - дочь и сын. А почему вы спрашиваете?
   - Вы вечером вернетесь к ним?
   - Конечно, у нас дружная семья, - не понимал его вопросов Макеев.
   - Поздравляю. Вы счастливый  человек.  А  вот  мой  сын  остался  там,  в
Америке. И я его вряд ли когда-нибудь увижу.
   Он встал и вышел из кабинета,  не  добавив  больше  ни  слова.  А  Макеев
раздраженно откинулся на спинку кресла, неприязненно посмотрев ему вслед.

Москва. 31 марта 1992 года

   Этот день он провел дома один. Был выходной, и он решил никуда сегодня не
выходить. Он не хотел признаваться даже самому себе,  но  его  двухкомнатная
маленькая квартира казалась ему каким-то  временным  пристанищем  после  его
особняков и квартир в Хьюстоне, Бостоне, Нью-Йорке, после его дома в Канаде.
   Зарплату за февраль еще не дали, и  он,  не  привыкший  экономить,  вдруг
обнаружил, что истратил все свои деньги.  В  доме  удалось  обнаружить  лишь
сувенирные монеты в один рубль и еще несколько трехрублевых  купюр,  которые
теперь не имели никакой ценности.
   Правда, продукты в доме были, да и хлеб он вчера купил, но сама  мысль  о
том, что у него впервые за  столько  лет  нет  никаких  денег,  вообще  была
какой-то смешной и унизительной одновременно. Он вспомнил, что на сберкнижке
у него должно быть очень много денег. Его зарплату  исправно  переводили  за
все семнадцать лет и там должны была собраться огромная сумма. Но тут же  он
вдруг с удивлением понял, что по нынешним ценам это никакая не сумма. Можно,
в лучшем случае, купить подержанный автомобиль. "Может, куда-нибудь  вложить
эти деньги?"
   - привычно подумал он и улыбнулся. Здесь их, конечно, вкладывать  некуда.
Хотя экономисты обещают, что ситуация скоро выправится. Нужно все-таки снять
все деньги и купить  на  них  что-нибудь.  Продукты,  например.  Он  покачал
головой. Как все это глупо. Как будто какой-то  непонятный  сон.  Уезжал  из
сравнительно  сытой,  обеспеченной  страны  семьдесят  четвертого  года,   а
вернулся в разоренную, неустроенную, издерганную страну, которая к  тому  же
довольно быстро прекратила свое существование и стала называться по-другому.
   Полковник включил телевизор. Шла какая-то публицистическая передача.
   Ведущий с  большой  убежденностью  доказывал  преимущества  американского
образа жизни. Ему вдруг стало  смешно.  Он  пошел  на  кухню,  заварил  себе
крепкий чай.
   Выпил чашку. Потом по привычке, оставшейся еще  от  холостяцкой  жизни  в
Америке, где он так и не привык оставлять за собой  неубранные  вещи,  помыл
чашку и поставил ее в шкаф.
   Вернувшись к телевизору, он снова начал смотреть передачу.  На  этот  раз
показывали "Клуб кинопутешествий". И вдруг на экране мелькнули  дома  Нового
Орлеана. Он закрыл глаза. Этот город ассоциировался для него прежде всего  с
Сандрой. Уже целый год он ничего о ней не слышал.  И  не  видел  ее.  Он  не
думал, что расставание будет таким болезненным. Интересно, что ей рассказали
о нем?
   Наверное, сказали, что убит. Или сбежал в СССР. Правду, конечно, никто не
станет сообщать.  Тем  более  что  им  нужно  было  наложить  арест  на  его
имущество.
   Это могли сделать только по закрытому решению суда. Хорошо еще, что часть
денег он успел перевести на имя Марка и их никто не сможет изъять.
   Если  воспоминания  о  любимой  женщине  были   самыми   тягостными,   то
воспоминания о сыне были просто болью.  Одной  сплошной  большой  болью.  Он
вдруг обнаружил себя сидящим на диване с  телефоном  в  руках.  Полковник  с
силой положил трубку обратно на рычаги. Только этого  не  хватало.  Конечно,
никуда звонить он не имеет права. Но Господи, как тяжело ему без Марка!:
   Он вдруг вспомнил, что после своего возвращения так ни разу и не навестил
семью своего погибшего связного. Том однажды спас ему  жизнь  и  всегда  был
рядом во всех его начинаниях. Когда он узнал о смерти Тома,  то  впервые  за
все время пребывания в Америке заплакал. И это были его самые горькие слезы.
   "Нужно будет обязательно разыскать его родных", - подумал он с  невольной
горечью. Как он мог забыть своего друга, похороненного в  чужой  стране,  на
могилу которого не могли прийти родные и близкие.
   Воспоминания о Томе постепенно переросли в воспоминания о его  пребывании
в Америке и затем - о нынешней работе. "Почему у них все время провалы? -  в
который раз подумал полковник. - И именно на турецком направлении?
   Может, американцы начали специальную игру? Ведь они должны понимать,  что
несколько проколов, происшедших подряд, неизбежно вызовут повышен