зея затем неоднократно перестраивалось,  и  стеклянная  крыша  над  мощной
колоннадой  "Метрополитена"  должна  была  символизировать  новые  веяния  в
архитектуре и создавала  необходимый  простор  и  большое  пространство  для
экспонатов музея. По предложению  Кемаля  они  пошли  в  музей,  где  решили
спокойно поговорить.
   Он любил бывать здесь. Этот музей был зримым свидетельством  человеческой
славы. Входивший в  число  самых  крупных  музеев  мира,  он  потерял  право
называться  только  музеем  даже  такой  великой  и  богатой   страны,   как
Соединенные Штаты. Подобно Лувру  или  Эрмитажу,  он  был  достоянием  всего
человечества. И в полной мере осознавая себя  этим  достоянием,  он  помогал
любому пришедшему сюда посетителю ощутить мощь и разум  человеческой  мысли,
помогал выстоять и победить столь тщедушному существу, как человек, казалось
обреченный с самого рождения на смерть и  забвение,  но  попирающий  века  и
тысячелетия своим гением и трудом.
   Здесь было представлено все - от египетских пирамид и древних  греков  до
современного искусства. Лучшие полотна Рембрандта, Рафаэля, Босха,  Брейгеля
казались несокрушимым гимном человеческим чувствам. Но больше  всего  Кемаль
любил творчество импрессионистов, столь блестяще представленное в музее.  Он
поднимался  на  второй  этаж,  где  были  расположены   залы   с   картинами
импрессионистов и снова и  снова  погружался  в  сладостный  мир  искусства.
Тулуз-Лотрек и Сезанн, Монэ и Гоген, Сера и Ренуар.  Он  мог  любоваться  их
мастерством вечно, такое наслаждение получал он от этого совершенства.
   Они поднимались по лестницам, после того как сдали свою  верхнюю  одежду,
купили билеты и прицепили к лацканам пиджаков фирменные значки музея. Кемаль
хотел провести Тома, никогда не бывавшего здесь, в  залы  импрессионистов  и
потому так нетерпеливо проходил остальные, не  давая  своему  связному  даже
оглядеться, хотя Том  и  не  собирался  задерживаться.  Его  мало  волновали
картины. Его больше интересовал сегодняшний разговор с Кемалем. Он приехал в
Америку, уже имея солидный стаж работы и практику за  рубежом.  Он  приобрел
опыт, но  потерял  способность  радоваться  увиденному  и  какую-то  детскую
познавательность. За все в этой жизни следовало платить. Опытом  люди  часто
называют устоявшуюся  привычку,  а  выход  из  детского  возраста  почему-то
нарекли  переходным  периодом.  Может,  все  гении  человечества   счастливо
избежали этого переходного периода, получив уникальную возможность  остаться
в своем детстве и осознавать мир с уникальной детской непосредственностью  и
радостью. Том был лишен этого. И потому, он шел по залам,  даже  не  обращая
внимания  на  картины,  лишь  сознавая,  что  место  выбранное  для  встречи
действительно удобно, так как  в  этих  залах  трудно  спрятаться  человеку,
решившему подслушать их разговор.
   В отличие от него, Кемаль попал в Америку совсем молодым  человеком,  что
требовалось по легенде. И,  несмотря  на  строгий  отбор  в  КГБ  и  суровую
подготовку, сумел сохранить в душе удивительное чувство  прекрасного.  Попав
впервые в этот город, такой огромный и  такой  непонятный  одновременно,  он
поспешил в этот музей, чтобы увидеть воочию картины, о которых он  мог  лишь
слышать. И увиденное потрясло его.
   - Ты пытался выйти на связь со своим связным? - спросил  его  Том,  когда
они уже поднялись на второй этаж.
   - Он умер.  Нет,  его  не  убили,  -  сразу  поправился  Кемаль,  заметив
выражение лица помощника, -  он  действительно  умер  в  больнице.  И  перед
смертью просил предупредить о предстоящей операции.
   - Кого просил? - не понял Том.
   - Свою соседку. Свое завещание на нее он переписал.
   - И ты разговаривал с этой соседкой? - Том остановился в изумления.
   - Не останавливайся, - попросил Кемаль, - я хочу  показать  тебе  картины
импрессионистов. Идем дальше.
   - О  чем  вы  с  ней  говорили?  Она  сказала  тебе  пароль?  -  прошипел
рассерженный Том. Он отвечал и за безопасность Кемаля.
   - Сказала. Только успокойся. Ничего страшного не произошло. Он сообщил ей
пароль с таким расчетом, чтобы она ничего не поняла. Она ничего и не поняла.
Просто рассказала мне о его болезни и  смерти.  По-настоящему  он  герой,  о
котором никто никогда не узнает. И это очень обидно.
   - Этот "герой" оставил нас без  связи,  -  фыркнул  Том,  -  что  думаешь
делать?
   - Пока не знаю. У меня есть канал чрезвычайной  связи  на  самый  крайний
случай. Но меня предупреждали, что в таком случае сообщение может  дойти  не
очень быстро. Этот канал был для исключительных случаев, если мне нужно,  не
привлекая к себе внимания попросить новую связь или...
   Он вдруг замолчал.
   - Или... что?
   - Или если я почувствую, что не  могу  больше  тебе  доверять,  -  честно
ответил Кемаль.
   - В честной игре наших шефов нельзя упрекнуть,  -  вздохнул  Том,  -  они
всегда придумают какую-нибудь пакость. Ты уже отправил сообщение?
   - Конечно. Как только прилетел в Нью-Йорк. Мы уже пришли. Посмотри, какая
прелесть. Это "Две таитянки" Гогена.
   Том равнодушно пожал плечами.
   - Ничего особенного. Просто некрасивые  бабы  с  грудями.  Я  такие  вещи
совсем не  понимаю.  Ну,  что  интересного  в  этих  мордастых  и  грудастых
женщинах?
   - Ты с ума сошел, Том, - воскликнул пораженный Кемаль, -  нам  же  читали
лекции по эстетике, по мировой культуре.
   - А я на них всегда спал.  Меня  это  как-то  не  очень  интересовало,  -
признался Том, - ты думаешь, эта соседка не была подставкой американцев?
   - Не была, я проверял, - успокоил его Кемаль, - ты лучше  посмотри  сюда.
Это Тулуз-Лотрек. Его знаменитый "Флирт". Портрет  называется  -  Англичанин
господин Уорнер в "Мулен Руж".
   - Нам лучше выяснить про другого англичанина, -  многозначительно  сказал
Том, даже не посмотрев на картину.
   - Ты опять за свое - нахмурился Кемаль, отходя от картины. - Это  слишком
рискованно, Том.
   - У тебя есть другое предложение? - спросил  Том.  -  Раз  они  вышли  на
Сюндома, значит, знают и  про  Матвеева.  Мы  должны  рискнуть,  постараться
передать им дезинформацию. И проследить путь этого сообщения.  Только  таким
образом мы сможем узнать, почему у нас были столь явные провалы по Англии. И
почему, наконец, они вышли на моего шведа.
   - Наверное, ты прав, - расстроенно ответил Кемаль, автоматически  подходя
к другой картине. Это было полотно Ренуара "На лугу".
   - Интересная картина, - сказал на этот раз сам Том, -  чем-то  напоминает
наших живописцев. Шишкина, например.
   - Господи, - взмолился Кемаль, - раз ничего не понимаешь, хотя бы  молчи.
Идем лучше направо. Там мой  любимый  Клод  Монэ.  Может,  это  тебе  больше
понравится.
   - К чему такая экзальтация, - пробормотал Том, - вот уж не думал, что  ты
такой поклонник живописи. Ты часто ходишь в этот музей?
   - Часто. Посмотри, какая красота, - показал на картины Монэ Кемаль.
   Том огляделся. Буйное цветение красок, парад цветов на картинах вызвали у
него смешанные чувства. Как разумный человек, он понимал красоту. Но понимал
лишь разумом. Чувства его оставались невосприимчивыми к подобным  пиршествам
духа. Кемаль огорченно махнул рукой.
   - Давай уйдем отсюда. Ты все равно не хочешь смотреть.
   - Почему, -  возразил  Том,  -  вон  там  интересная  картина.  Художник,
кажется, рисовал ее точечками.
   - Хорошо, что тебя никто не слышит, - улыбнулся Кемаль.
   - Дело в том, - спокойно произнес вдруг Том, - что я прекрасно знаю,  кто
эти мастера и могу отличать почерк любого из них. И даже рассказать  тебе  о
любом. Но мне эти картины сейчас не нужны. Они только отвлекают.  Когда  мне
будет нужно, я вспомню и Сезанна и, даже, чем отличается Клод Монэ от Эдгара
Манэ. И, наконец,  узнаю  характерный  стиль  вон  той  "точечной"  картины,
принадлежащей "неоимпрессионисту" Жоржу Сера.
   - Негодяй, - воскликнул рассерженный Кемаль, - значит, ты все  это  время
притворялся.
   - Ничего подобного, - возразил Том, - я действительно считаю, что все это
сейчас нам не нужно. Вот когда мы решим наши проблемы, тогда ты можешь снова
ходить сюда на импрессионистов. А если откровенно,  то  я  действительно  не
понимаю, почему грудастые бабы Тициана или  Ренуара,  по-разному  грудастые,
согласен, вызывают такой восторг. Я уже  не  говорю  о  совершенно  бредовых
вещах Гогена. Впрочем,  искусство  -  вещь  эмоциональная,  здесь  не  нужны
практические критерии.
   - Идем отсюда, - потянул его за руку  Кемаль,  -  я  думал,  ты  получишь
удовольствие. А ты еще издеваешься над этими полотнами.
   - А я думал, что мы пришли сюда спокойно поговорить.
   - Идем, идем, - позвал его Кемаль, - в  левом  крыле  здания  есть  такой
своеобразный римский музей  под  стеклянной  верандой.  Там  можно  спокойно
посидеть и поговорить.
   - Тогда идем, - согласился Том, - но не говори мне, что тебя нравятся еще
и скульптуры древних, а то я подумаю, что ты решил  переквалифицироваться  в
музейного эксперта. А тебе это нельзя. Ты у нас миллионер.
   - Плебей, - покачал головой Кемаль.
   Через пять минут они сидели на скамье и Том деловито рассказывал о  своем
плане.
   -  Главное,  чтобы  они  засуетились.  Пусть  начнут  нервничать,  искать
шпионов, следить за нашим шведским другом. Здесь нам важно не  ошибиться.  И
самое важное, чтобы ты был вне игры. Все должен проводить я  один.  Чтобы  в
случае необходимости исчезнуть и отрубить все концы.
   - Это колоссальный риск, - возразил Кемаль, - ты понимаешь, на что именно
идешь?
   - Тогда давай свое предложение. Тебе самому выходить  на  Сюндома  просто
нельзя. Он тебя не знает. И не поверит тебе никогда. А потом, мы  не  знаем,
как его используют наши. Может, втемную. Он только выполняет роль "почтового
ящика". Тогда он тем более не поверит тебе. Надеюсь, это ты понимаешь?
   - Понимаю, - вздохнул Кемаль, - давай еще раз прогоним ситуацию. Думаешь,
у тебя получится?
   - Должно получиться. В крайнем случае, я могу попросить помощи  у  нашего
резидента. И просто уехать из страны. Я связной,  Кемаль,  твой  связной,  -
поправился Том, - мое дело - обеспечивать безопасность при прохождении твоих
сообщений. И надежную связь. А теперь я ее не  могу  обеспечить.  Значит,  я
обязан проверить линию связи. Во  время  войны  связисты,  тяжело  раненные,
видя, что у них обрыв на линии, брали концы проводов  в  зубы  и  пропускали
через себя, так и умирали на этих проводах, но обеспечивали связь.
   - Откуда ты знаешь? - спросил Кемаль.
   - У меня отец погиб именно так, - глухим голосом ответил Том. - Во  время
войны погиб.
   - Мой тоже погиб во время войны, - неожиданно для себя сказал  Кемаль.  -
Ладно, пора уже кончать дискуссию. Пойдем  лучше  куда-нибудь  пообедаем,  я
умираю с голода.
   - Но ты согласен на мой вариант? - настойчиво спросил Том.
   - А у нас есть другой выход? - вместо ответа спросил Кемаль. - При  любом
раскладе нужно выходить на твоего шведа. Хотя мне твое предложение совсем не
нравится, Том.

Глава 20

   В этот день они собрались вместе. Шервуд и Эшби представляли ЦРУ, Блант и
Хэшлем  английскую  разведку,  а  Кэвеноу   находился   на   совещании   как
представитель ФБР. Все было ясно. Союзники обязаны были продумать программу,
чтобы  не  подставлять  высокопоставленного  секретного  агента   английской
разведки в КГБ. Но, в свою очередь англичане знали, что и у американцев есть
свой очень надежный источник в военной разведке русских и также старались не
особенно навредить этому ценному агенту, через которого и они узнавали много
полезного.
   После ошеломляющих провалов английских разведки  и  контрразведки,  когда
наиболее проверенные и, казалось бы, самые лучшие агенты оказались "кротами"
КГБ во главе с самим Кимом Филби, в Америке наступило разочарование. И, если
прежде заносчивые американцы очень уважительно относились к  своим  коллегам
из-за океана, имевшим многовековую  традицию  и  опыт  нескольких  поколений
шпионов во всем мире, то теперь американцы, наоборот, всячески  подчеркивали
промахи своих английских коллег и старались не особенно доверять им наиболее
секретную информацию. Англичане это сразу почувствовали,  и  лед  недоверия,
начавший нарастать на взаимных англо-американских отношениях, уже  не  могли
растопить никакие сердечные заявления об особых  отношениях  и  традиционной
дружбе двух держав.
   Правда, победившая в Лондоне на парламентских выборах "железная  леди"  -
Маргарет Тэтчер - считалась самым верным и постоянным партнером Рейгана,  но
это лишь в силу особо консервативных взглядов  обоих  политиков,  чем  из-за
большого доверия, проистекавшего из отношений двух  стран.  И  приехавшие  в
Лэнгли англичане это хорошо представляли. Но  и  хозяева,  в  свою  очередь,
понимали,  как  важно  в  этой  операции  заручиться  поддержкой   англичан,
благодаря которым им и удалось выйти на  неизвестного  "Вакха",  работавшего
так эффективно против их собственной страны.
   Совещание начал Шервуд. Привычным, немного глухим голосом  он  перечислил
все подробности предстоящей операции. По  мнению  ЦРУ,  следовало  на  людях
скомпрометировать Сюндома,  чтобы  добиться  последующей  высылки  шведа  из
страны  и  дальнейшей  изоляции  Матвеева.  За  Матвеевым  ФБР  должно  было
установить жесткое наблюдение. У сотрудников Федерального Бюро уже  не  было
сомнений, что Матвеев является сотрудником советской резидентуры и  отвечает
за поддержку нелегалов в Нью-Йоркском отделении ПГУ КГБ. Его частые контакты
с Казаковым, резидентом советской разведки в самом большом  городе  Америки,
никогда не были секретом для сотрудников ФБР.
   Хэшлем, впервые попавший в кабинет одного из  руководителей  отдела  ЦРУ,
слушал довольно равнодушно, чуть прикрыв глаза, словно зашел сюда  случайно,
на чашку чая. План, разработанный ЦРУ, не отличался особой  оригинальностью.
В связи с тем, что оперативным сотрудникам ФБР так и не удалось  установить,
кто именно пытался выйти на связь с Сюндомом, следовало исходить  из  факта,
что связной более никогда не попытается выйти на связь с уже находящимся под
жестким наблюдением шведом. И для высылки Сюндома из страны и объявления его
"персоной  нон  грата"  нужно  было  продумать  обычную  провокацию,   столь
характерную для времен "холодной войны" с обеих сторон.
   Конечно, если бы Сюндом был  представителем  СССР  или  стран  Восточного
блока, то с этим не было бы  никаких  проблем.  Его  просто  выслали  бы  из
страны, объяснив в посольстве, что не желают терпеть такого дипломата. Такие
вопросы  профессиональные   разведчики   обычно   пытались   разрешать   без
привлечения ненужных свидетелей, дипломатов, послов и  журналистов.  Но  вся
беда  в   том,   что   Сюндом   был   шведский   гражданин,   работавший   в
представительстве Швеции при ООН и его нельзя было выслать так  просто,  как
представителя социалистической страны. В таких  случаях  другая  сторона  не
особенно  протестовала,  ограничиваясь  высылкой   из   собственной   страны
американского дипломата, также уличенного в не совсем законной деятельности.
Но выслать так просто дипломата Швеции  было  нельзя.  И  это  понимали  все
присутствующие. Шведская сторона обязательно попросит доказательства вины их
сотрудника, а ЦРУ и ФБР не должны были  слишком  явно  подставлять  Сюндома,
чтобы в КГБ не поняли их игры против неуловимого "Вакха".
   И  теперь  Шервуд,  рассказывая  о  предполагаемой   операции   с   явным
провокационным ходом американской  разведки,  говорил  об  этом  спокойно  и
неторопливо,  словно  пытался  осмыслить  в  ходе  разговора   все   моменты
предстоящего дела. Когда он кончил, в кабинете наступило молчание. И  только
Хэшлем достал из кармана сигареты и с разрешения хозяина  кабинета  закурил.
Следом за ним задымили Кэвеноу и Блант.  Эшби  не  курил  сигарет,  но,  уже
привыкший к сигаретному дыму, не реагировал на курильщиков.
   - Вы хотите выслать его из страны любой  ценой,  -  наконец  подвел  итог
рассказу Шервуда его английский гость, - я тебя верно понял?
   - Да, - подтвердил Шервуд,  -  но  сделать  это  так,  чтобы  русские  не
заподозрили вашего агента в КГБ.
   - Тебе не кажется, что это достаточно топорная работа? -  очень  спокойно
спросил Хэшлем.
   Он был знаком с Шервудом достаточно давно, чтобы иметь право на  подобный
тон. Шервуд вспыхнул. У него было темно-красное лицо,  доставшееся  очевидно
от кого-то из предков-индейцев, и он часто краснел от гнева или  досады,  не
считая нужным сдерживать себя в такие моменты.
   - Вы хотите сказать, что мы не умеем работать? - спросил он.
   - Ни в коем случае, - сразу успокоил его Хэшлем, - я  просто  думаю,  что
неплохо было бы попытаться  с  помощью  шведа  все-таки  выйти  на  нелегала
русских, чем обрывать последнюю ниточку, связавшую нас с  этим  агентом.  Ты
меня понимаешь?
   - Мы не  имеем  права  ждать  слишком  долго,  -  покачал  головой  Эшби,
вмешиваясь в разговор, - наши аналитики просчитали все возможные ходы и "за"
и "против". Первых гораздо больше, чем вторых.
   - Это ничего не доказывает, - возразил вступивший в разговор Блант, -  мы
должны быть убеждены, что русские не сумеют просчитать наших ходов.
   - Мистер Блант, - терпеливо сказал Эшби, - вы же понимаете,  что  никаких
гарантий мы дать не сможем. Мы и так проводим эту ненужную  операцию  только
для того, чтобы не подставлять вашего агента. Согласитесь, для нас  было  бы
удобнее оставить Сюндома на свободе и следить за всеми его перемещениями.  Я
должен согласиться с мистером Хэшлемом, это последняя  ниточка,  связывающая
нас  с  "Вакхом".  Но  мы  просчитали  все  варианты  и   выбрали   наиболее
оптимальный.
   Маленький Хэшлем улыбнулся. Кивнул Эшби и спросил:
   - А вы понимаете, что оставшийся без связи "Вакх"  постарается  выйти  на
другого связного?
   - Понимаем, - Эшби нравился  этот  непонятный  человечек,  представлявший
здесь английскую разведку. В отличие от излишне  самоуверенного  Бланта,  он
вызывал симпатию.
   - Мы ищем его связного, исчезнувшего в Нью-Йорке, - вмешался  Кэвеноу,  -
нашим  региональным  отделениям  на  местах  дано  указание.  Мы   составили
примерный фоторобот этого человека  по  рассказам  наших  агентов.  Если  он
появится снова в Нью-Йорке, мы его больше не упустим.
   - А вы уверены, что вторая линия связи у них в  этом  городе?  -  спросил
Хэшлем. - Судя по размаху, деятельность "Вакха" охватывает  сразу  несколько
ваших регионов, в том числе южные и западные .
   - Да, - согласился мрачный Кэвеноу, - но в любом  случае  мы  держим  под
особым контролем районы Нью-Йорка. У русских склонность к порядку определяет
все, как у немцев. Русским разведчикам не  разрешена  импровизация.  Их  три
главных резидента КГБ  сидят  в  Вашингтоне,  Нью-Йорке,  Сан-Франциско.  И,
значит, связной этого "Вакха" обязательно появится где-нибудь поблизости.
   - Интересное наблюдение, - улыбнулся Хэшлем, - но вы забываете  об  одном
обстоятельстве.
   - Каком? - Кэвеноу явно не понравилось последнее замечание англичанина.
   - Если провален основной источник связи, то связной "Вакха" будет  искать
второй  канал,  который  не  обязательно  должен  быть  связан  с   местными
резидентурами КГБ. Вы меня понимаете?
   - Разумеется, - несколько нервно ответил Кэвеноу.  Даже  Шервуд  заметил,
как нервничает темнокожий сотрудник ФБР, - но это все,  что  мы  пока  можем
сделать.
   - Меня все-таки беспокоит этот связной,  -  задумчиво  сказал  Хэшлем,  -
почему советская разведка пошла на такой сложный вариант? Почему  у  "Вакха"
свой собственный связной? Не означает ли это,  что  он  не  просто  нелегал,
сумевший закрепиться в вашей стране, а нечто большее.
   - Мы думали об этом, -  кивнул  Эшби,  -  нам  тоже  казалось  нелогичным
поведение русских. Они ведь  профессионалы  и  понимают  пагубность  длинной
цепочки. Мы обсуждали этот вопрос с мистером Блантом. У сотруднико