тобы сохранить  свою
власть. Когда Кришнамурти, например, не удавались мероприятия,  которые  для
него организовывал Раджагопал, то виноватым всегда оказывался Раджагопал.  И
если все  это  еще  можно  как-то  отнести  за  счет  самоуглубленности  или
наивности, то как можно оценить рассказ Радхи о том,  что,  когда  Розалинда
забеременела, Кришнамурти не только дал ясно понять, что от младенца следует
избавиться, но и предоставил ей самой позаботиться об аборте? Радха также не
скупилась на  уличения  Кришнамурти  в  грубом  предательстве  Анни  Безант,
Ледбитера   и   Теософского   Общества,   противопоставляя   его   поведению
почтительное отношение своего отца к проказливому  старому  епископу  и  его
уважение к обитателям  Адьяра.  В  ее  воспоминаниях  Кришнамурти  предстает
лицемерным святошей, играющим роль отрешенного от жизни  аскета,  тогда  как
Раджагопал и Розалинда являются жертвой тщеславия, выдумок и  патологической
лжи, сохраняя преданность человеку, который предал их обоих.
   С мнением Радхи в общем трудно согласиться, хотя бы по той  причине,  что
вряд ли Раджагопал в течение тридцати лет мог потворствовать ситуации, какую
описывает его дочь,  если,  конечно,  он  и  Розалинда  не  были  невероятно
корыстными, праздными, глупыми или невообразимо наивными людьми.  Совершенно
очевидно, что они не были  такими.  У  них  были  все  возможности  покинуть
Кришнамурти. В финансовом отношении они  были  независимы  и  имели  доходы,
обеспеченные им наследством щедрой миссис Додж и наследствами других  людей.
К тому же  оба  они  работали,  и  после  разрыва  Кришнамурти  с  теософией
Раджагопала  приглашали   вернуться,   предлагая   значительный   пост   (он
отказался). Ни тот, ни другая не были  расточительны,  и  Радха  многословно
описывает, какой простой образ жизни они вели в Охайе - долгие  часы  работы
на ферме, простая пища, изготовленная собственными  руками  одежда.  Правда,
она будто не понимает,  что  бесконечное  чередование  праздников,  которыми
наслаждались ее родители, не считая уже дотаций со стороны последователей  и
друзей, о которых она упоминает, могут потрясти любое воображение.
   Помимо всего, Радха сообщает, что в 1933 г. Кришнамурти  якобы  предложил
Розалинде стать его женой, но Раджагопал был против  этой  идеи.  Она  также
заявляет,  что  Раджагопал  часто  собирался  уйти,   но   Кришнамурти   его
переубеждал,  потому  что,  как  она  полагает,  ее  отец  считал  все   эти
обстоятельства своей судьбой, а своим долгом - подчинение  судьбе.  Но  если
дело обстояло так, то почему Раджагопал в конце концов все же  отказался  от
исполнения этого долга?
   Из фактов можно заключить, что, если он и не был счастлив, то  соглашался
какое-то время терпеть эту ситуацию.
   Очевидно, отношения этих трех людей не  были  такими  простыми,  как  они
кажутся дочери Розалинды и  Раджагопала.  Объяснение  их  отношений  требует
более тонких подходов, учитывающих далекое прошлое. Нельзя снимать со  счета
и тот факт, что, включившись в определенный ритм жизни,  они  уже  не  могли
выйти из него, пока сам Кришнамурти не начал отдаляться от своих друзей.
   Но всему этому еще предстояло произойти в отдаленном будущем. Тогда же их
жизнь была наполнена людьми и событиями. Леди Эмили спрашивала, понимает  ли
Кришнамурти,  что  людям  со  стороны  его  жизнь  могла  казаться  сплошным
праздником, по мере того как появления  на  публике  становились  все  более
роскошно  обставленными.  Несмотря  на  определенные  сложности   в   личных
отношениях и долгие уединения Кришнамурти в Охайе, все трое продолжали вести
насыщенную общественную жизнь, поддерживая общение с широким кругом людей на
Западном побережье.
   Летом семья из Охайя часто останавливалась в Питер-Пэн-Лодж-Кармел, где в
числе  других  состоялось  знакомство  с  известными  писателями  Робинсоном
Джефферсом, Ромом Ландау и Линкольном Стеффенсом. Они также завели друзей  в
Голливуде, который наводнили  эмигранты  из-за  нацистских  преследований  и
угрозы войны в Европе. Многие из них работали  в  кино.  Писатели  Кристофер
Ишервуд и Олдос Хаксли, как и кинозвезда Луиза  Рейнер,  стали  их  близкими
друзьями. Они также поддерживали знакомство с философом Бертраном Расселом и
Томасом Манном. Кришнамурти был дружен и с Анитой Лус и Гретой  Гарбо.  Даже
из Нью-Мехико приходили дружеские послания Фриды Лоуренс,  сравнивавшей  его
со своим мужем {7}.
   Большинство людей, с которыми Кришнамурти  встречался,  поддерживали  его
репутацию  духовного  лидера.   Тем   легче   было   чувствовать   себя   со
знаменитостями, что он испытал  на  себе  все  радости  и  горести,  которые
сопровождают славу. Он знал, что значит быть странной  фигурой,  а  Западное
побережье представляло собой целый мир таких чудаков. Постепенно, в процессе
слухов, публикаций и общественных выступлений из знаменитости он превратился
в  звезду.  К  1939  г.  он  достиг  такого  любопытного  состояния,   когда
становишься знаменитым потому, что являешься звездой, и наоборот.  Но  ценой
такого рода известности бывает болезненное и разрушающее  расхождение  между
личным самосознанием и тем, как другие видят тебя, то есть  между  публичной
персоной и личностью. С годами эта пропасть должна была только углубляться.
 
 
 
   Глава 17
   ГУРУ НА ВОЙНЕ
 
   Разразившаяся в 1939 г. война  обострила  все  политические  противоречия
предыдущего десятилетия. Теперь "цивилизованную" войну  армий  на  поле  боя
сменил гитлеровский "Блицкриг" - борьба не  на  жизнь,  а  на  смерть  между
целыми странами, во время которой гибли миллионы мирных жителей. Но  даже  и
тогда ловкому Гурджиеву удалось остаться в стороне, как и  раньше,  хотя  он
продолжал жить под самым носом у врага. Отказавшись эмигрировать в  Америку,
он тихо провел военные годы в оккупированном Париже. Остается загадкой,  как
его не интернировали как иностранца или не арестовали как торговца на черном
рынке, особенно учитывая неприязнь нацистов  к  славянам  и  азиатам.  Когда
война  закончилась,  ходили  слухи   о   его   сотрудничестве   с   властями
оккупированных территорий, но о нем всегда ходили слухи. После  освобождения
его  ненадолго  арестовали  якобы  по  подозрению  в  валютных   махинациях,
обнаружив большое количество долларов в его квартире, но на  следующий  день
его отпустили, не предъявив обвинений,  что  может  указывать  либо  на  его
невиновность, либо на сговор с полицией.
   Во время войны Гурджиев продолжал Работу,  принимая  у  себя  в  квартире
учеников, оставшихся в Париже. Многим повезло меньше. Жоржетта Леблак умерла
от рака в 1941 г. Рене Домаль, женатый на еврейке, скрывался  от  гестапо  и
умер от туберкулеза в 1944 г., в возрасте  тридцати  шести  лет,  так  и  не
закончив свой "гурджиевский" роман  "Гора  Аналог".  Возможно,  литературная
неудача Ломаля ничего не  значила  -  посетив  другого  умиравшего  ученика,
молодого романиста Люка Дитриха, Учитель дал ему  два  апельсина  и  сказал:
"Вся твоя жизнь была подготовкой к этому моменту" {1}.
   Успенский и Кришнамурти, очевидно, более  принципиальные,  чем  Гурджиев,
оба видели в войне не  романтизированную  битву  между  Добром  и  Злом,  но
ужасное бедствие, оторвавшее людей от решения важных проблем.  Все  стороны,
участвующие в войне, были виновны. Если  даже  страны-союзницы  -  Британия,
Франция и Америка - и занимали, возможно, более правильную в каком-то смысле
позицию, то откуда возникли сами предпосылки войны? Гитлер был лишь  искрой,
разжегшей костер, сложенный другими. Если фашизм и коммунизм были несомненно
ужасны, то что же представляла собой либеральная демократия, как  не  погоню
за  свободой  и   материальными   ценностями,   роковым   образом   лишенную
представления о космическом смысле? {2}
   К тому же массовые конфликты, с духовной точки зрения, значили  не  более
чем миграции птиц или войны котов и мышей. Единственное, что имело смысл,  -
это личное просветление,  вело  ли  к  нему  самонаблюдение  Успенского  или
"знание без выбора" Кришнамурти {3}. Оба подхода кажутся похожими - оба  они
предполагают детальное, объективное и последовательное исследование духовной
жизни, и оба могут быть возведены к духовным  учениям  древности.  Но  здесь
сходство и заканчивается. Если учение Успенского положительно и энергично  -
"негативные  эмоции"  крайне  нежелательны  {4},  то   Кришнамурти   следует
предписанию  культивировать  мудрую  пассивность.  В  военное  время   такая
доктрина, естественно, вела к пацифизму.
   Гурджиев  и  Успенский  не  были  ни   борцами,   ни   пацифистами.   Они
придерживались позиции, согласно которой люди ничего  не  могут  поделать  с
ситуацией; единственное, что они могут, - это изменить (если удастся)  себя.
Здесь можно заметить связь с кажущейся совсем другой доктриной  Кришнамурти.
Как говорил ученик Успенского, Кеннет Уокер, в своих книгах,  опубликованных
во  время  войны,  реформа  мира  может  быть   произведена   только   после
реформирования человеческого сознания: сначала должны свершиться  внутренние
перемены.
   Со своей стороны, Кришнамурти был убежденным пацифистом, следуя индийской
традиции "сатьяграха". Это было очень важно, так как теперь он  стал  весьма
авторитетной фигурой. Какие бы грехи ни водились за ним в частной  жизни,  к
середине 30-х  годов  широкая  публика  воспринимала  его  как  современного
святого (именно такое восприятие позже и вызвало  негодование  Раджагопала).
Кришнамурти произвел сильное впечатление даже  на  Успенского  во  время  их
единственной встречи. Благополучно отбросив  теософское  наследие,  он  стал
независимым духовным  лидером.  Заявление  о  пацифизме  со  стороны  такого
влиятельного лица было актом общественно значимым.
   Сознательное отстранение  было  честным,  хотя  и  непопулярным  выбором.
Участвовавшие в войне могли уважать пацифистов, даже когда она уже началась.
Что они не могли уважать и с чем не могли примириться,  так  это  с  отказом
морально принять какую-либо из  сторон.  Кришнамурти  практически  не  видел
различия между британским и германским империализмом {5}.  Испытав  на  себе
британский расизм и классовое разделение, он  полагал,  что  нацисты  просто
более грубо и открыто заявляют о том, что чувствуют другие европейцы.
   Хотя у него по-прежнему были сторонники среди европейцев, старые  друзья,
вынужденные воевать, пришли к выводу, что его  пребывание  в  Америке  -  не
говоря уже об избалованной и защищенной жизни в загородных  домах  и  отелях
под надзором гвардии богатых женщин - является защитой от ужасной жестокости
нацизма: он должен был понять, что сейчас на самом  деле  идет  война  между
добром и злом, каким бы компромиссным и относительным ни было это "добро".
   Эмили Летьенс разделяла эту точку зрения  {6}.  Ей  было  трудно  принять
широкую философию Кришнамурти - то, что нет в конечном итоге  разницы  между
добром и злом и что весь земной опыт представляет собой иллюзию, или "майю".
Менее терпеливые наблюдатели - особенно те, кто порицал  Одена,  Ишервуда  и
других деятелей английской культуры, уехавших в  Америку,  -  пошли  дальше,
предположив, что пацифизм, как и эмиграция, есть самый легкий способ уйти от
выбора. Многие видели в  абсурдном  отождествлении  фашистов  с  порядочными
людьми неизбежный результат  увлечения  оккультной  чепухой.  Но  по  иронии
судьбы Кришнамурти суждено было  найти  апологета  как  его  теории,  так  и
практики пацифизма в самом блестящем и выдающемся европейском скептике  того
времени.
   Его новым союзником стал Олдос Хаксли, с которым  он  познакомился  зимой
1937/38 г. Чрезвычайно  высокий,  с  прекрасным  слепым  лицом  и  свистящим
голосом, которым  он  произносил  свое  обычное  "Экстраординарно!",  Хаксли
прибыл в  Америку  в  возрасте  сорока  трех  лет.  Обладатель  превосходной
репутации,   разносторонне   талантливый,   он   принадлежал   к   огромному
привилегированному клану Дарвинов,  Гекели,  Стречи,  Стивенсов,  Арнольдов,
Уэджвудов  и  Сиджвиков,  которые  составляли  цвет  интеллектуальной  жизни
Британии в викторианскую эпоху и все еще  сохраняли  влиятельное  положение.
Ученый Т. Г. Гексли (Хаксли), писательница Хамфри Уорд, поэт Мэтью Арнольд и
его отец Томас, директор школы в Регби,  все  были  близкими  родственниками
Олдоса {8}.
   В некотором отношении Олдос Хаксли был  самым  выдающимся  членом  клана.
Несмотря на трудное детство, смерть матери, самоубийство обожаемого старшего
брата и слепоту, возникшую в  результате  запущенной  инфекции  глаз,  он  с
отличием закончил Оксфорд, где в основном учился по Брайлю, и после  краткой
карьеры школьного учителя в годы после Первой мировой войны  заявил  о  себе
как о  подающем  надежды  писателе  своими  книгами  "Желтый  Кром"  (1921),
"Шутовской хоровод" (1923), "Эти бесплодные листья" (1925).
   Для многих читателей его ранние рассказы, как и романы  его  современника
Скотта Фитцджеральда, воплощали дух 1920-х годов: ярких, резких и суетливых.
Персонажи словно подвешены в неопределенном  состоянии,  в  том,  что  можно
определить названием его первой книги "Лимб" (1920) и  именно  там  пребывал
сам Хаксли в 20-х - начале 30-х. И в  самом  деле,  от  его  работ  остается
впечатление, будто умный  человек  говорит  пустяки,  что  порой  производит
утомительное впечатление. Но, как и другой его современник Ивлинг Во, хотя и
другим путем, Хак-сли постепенно перешел от почти нигилизма к  своеобразному
религиозному обращению.
   С такой интеллектуальной родословной его поиски веры неизбежно выражались
в духе поздневикторианских дебатов об отношении религии и науки. Хаксли  был
слишком образован и умен, чтобы принимать как безоговорочную веру в  научный
прогресс,  которой  придерживались  многие   из   его   современников,   или
религиозные  представления,   которые   успокаивали   других.   Темперамент,
интеллект и наследственность склоняли  его  к  рациональному  пессимизму.  В
конце концов именно дед Олдоса Т. Г. Гексли в  1890-х  годах  изобрел  слово
"агностик" для описания проблем религии, которые  нельзя  разрешить,  но  от
которых нельзя и отвернуться {9}.
   Молодой Олдос Хаксли не безоговорочно, но принял идею,  что  христианство
могло бы предложить практичный моральный кодекс,  если  устранить  из  него,
конечно, метафизику и идолопоклонство, но что буддизм или  даже  теософия  в
этом отношении были бы даже лучше.  Еще  в  1917  г.  в  письме  к  отцу  из
Итон-колледжа, где тогда преподавал, он так описывал разговор о  теософии  с
несколькими учениками, в частности с  сыном  Мюриел  Де  Ла  Вар,  страстным
социалистом (и впоследствии лейбористским министром),  унаследовавшим  титул
своего отца: "Я долго дискутировал с Де Ла Бэром  и  другими  мальчиками  по
поводу теософии, которая, как кажется, увлекла некоторых из самых  серьезных
и вдумчивых учеников. Следует подходить к такой  работе  с  осторожностью  -
нельзя быть слишком резким. Я указал на  ошибки  миссис  Безант  в  науке  и
истории, которые часто встречаются в ее книгах, и постарался отделить их  от
плана сверхъестественного. Если  исключить  болтовню  про  астральные  тела,
духовную иерархию, реинкарнации и тому  подобное,  теософия  кажется  вполне
хорошей религией, основные принципы которой состоят в том, что  все  религии
могут содержать некую долю истины и что следует проявлять  терпимость,  а  в
такой англиканской твердыне это достойно только поощрения. Немного  разумной
теософии мне кажется, в целом, полезной вещью".
   На  Хаксли  особенное  впечатление   произвел   принципиальный   пацифизм
большинства  членов  Теософского  Общества.  Хаксли  родился  в  1894  г.  и
принадлежал к поколению, ставшему главной жертвой Первой мировой войны,  что
отложило отпечаток на всех уцелевших, в том числе и на тех, кто, как Хаксли,
был освобожден от военной  службы.  После  войны  его  волновало  дальнейшее
распространение  милитаризма,  который  мог  привести  к  новой,  еще  более
кровавой, войне. Здесь не следовало ограничиваться только пацифизмом. Война,
по мнению Хаксли, возникала не  просто  в  результате  несчастного  стечения
обстоятельств, из-за которого погибали неудачники. Он не был  согласен  и  с
теми,  кто  думал,  что  войну   навязывали   нежелающим   воевать   странам
злонамеренные политики или ищущие выгоду бизнесмены (хотя Хаксли возлагал  и
на них большую ответственность). Напротив, война, по его мнению,  коренилась
в сердцах обычных людей, и они относились к войне как к важной, неизбежной и
даже   желательной   стороне   человеческого   существования.   Конечно,   с
рациональной, разумной точки зрения, люди желали мира,  но  в  то  же  время
где-то глубоко в  них  сидело  иррациональное  желание  войны.  Принимая  во
внимание большое влияние иррационального на рациональное, которое  показывал
З.Фрейд, Хаксли считал, что импульс к  саморазрушению,  порождающий  вкус  к
войне,  будет  торжествовать  и  дальше,  пока  кто-либо  не  сделает  нечто
положительное, способное изменить представления о мире {11}.
   Непосредственной целью антивоенной кампании, согласно Хаксли, должно было
стать  создание  такой  атмосферы,  в  которой  желание  мира  оказалось  бы
позитивной политической реальностью, перевешивающей фатальное  стремление  к
войне. Он вступил в Союз сторонников мира (Peace Pledge Union), созданный  в
1935  г.  преподобным  Диком  Шепердом,  настоятелем  из  Кентербери   {12}.
Искренний  противник  какой-либо  идеологической  доктрины,   идеологической
линии, несмотря на свой высокий  сан,  отказавшийся  поддержать  официальную
политическую  линию  англиканской  церкви,  Шеперд  был  самым  известным  и
уважаемым церковным деятелем Британии в период между двумя мировыми войнами.
Когда он скоропостижно скончался в 1937 г.,  улицы  Лондона  были  заполнены
множеством скорбящих, и огромная толпа следовала за его гробом.
   В 1934 г.,  озабоченный  международным  положением,  Шеперд  обратился  к
прессе, спрашивая, сколько людей могут откликнуться на следующий призыв: "Мы
отрицаем войну и никогда больше, прямым  или  косвенным  образом,  не  будем
способствовать развязыванию новой".
   Получив  более  сотни  тысяч  писем,  Шеперд   организовал   собрание   в
Альберт-Холле, чтобы провозгласить рождение нового  движения.  В  числе  его
сторонников были Зигфрид Сассун, Эрик  Джилл,  Вера  Бриттен,  Джон  Мидлтон
Марри и Джордж Лэнсбери. Однажды и  Хаксли  поднялся  на  трибуну  во  время
одного из собраний и вскоре стал  одним  из  ведущих  пропагандистов  Союза.
Сборник его эссе о приложении принципов пацифизма  ко  всем  аспектам  жизни
"Цель и  средства"  стал  библией  организации.  Хаксли  провел  также  цикл
выступлений на тему "конструктивный мир", позже  опубликованных.  Утверждая,
что война не является естественным законом  природы,  как  считали  Гоббс  и
современные  ему  диктаторы,  он  указывал  на  то,   что   война   является
исключительно  человеческим  изобретением  и  что  люди  могут  при  желании
воздержаться от войны. Проблема, по его мнению, состояла в том,  что  многие
не желают воздерживаться. Как же их убедить?
   С точки  зрения  долговременной  перспективы  того,  что  Хаксли  называл
превентивным пацифизмом, можно достичь только тогда, когда и отдельные лица,
и правительства поймут, что мир пойдет им на пользу. Но этого добиться очень
трудно. Благие намерения и даже сильные аргументы, какими бы популярными они
ни  были,  практически  бесполезны  против  экономических   и   политических
интересов, ведущих страны к войне. Если стремиться к долгому миру, то  нужно
полностью пересмотреть все существующие соглашения,  особенно  международные
отношения,  установленные  Версальским  договором  после  последней   войны,
который, как предполагалось,  должен  был  поддерживать  мир  в  Европе,  но
фактически превратился в месть Герм