екоторые посетители
проявляли откровенную  враждебность.  Любопытствуя  увидеть  нового  гуру  и
духовного наставника, о котором им говорили друзья, побуждаемые  Мэйбл  Додж
Лухан, которая простодушно  полагала,  будто  свойственная  им  грубоватость
будет способствовать хорошим отношениям с Гурджиевым, в январе 1925 г. замок
посетили Д. Г. Лоуренс с женой Фридой. По собственному их признанию,  каждое
мгновение своего пребывания в замке они испытывали ненависть. Лоуренс назвал
Приере  "прогнившим,  лживым,  самодовольным  местом",  заполненным  людьми,
занимающимися "болезненным трюкачеством" {17}. Странно, что  кому-то  вообще
пришло в голову, что Лоуренс и Гурджиев могут найти  общий  язык:  они  были
соперниками,  а  не  единомышленниками.  Другие  тоже  разделяли   неприязнь
Лоуренса, хотя немногие позволяли себе такие резкие выражения,  как  Уиндхэм
Льюис,  обозвавший  владельца  Приере  "левантийской  психической   акулой".
Беховер  Роберте  в  более  мягких  тонах  описал  англичан  в  Приере   как
"мистически настроенных Микоберов(1), терпеливо ожидающих появления  чего-то
сверхсознательного" {18}.
   Среди тех, кто терпеливо ожидал "чего-то", зная почти наверняка, что этим
окажется смерть, была одна из самых известных  обитательниц  Приере,  Кэтрин
Мэнсфилд, там же и скончавшаяся. Она приехала  в  Фонтенбло  из-за  Орейджа,
опубликовавшего ее первые рассказы в "Нью эйдж".  К  тому  времени  она  уже
болела туберкулезом и знала, что обречена. Всю жизнь она мечтала о чуде, как
она писала Дороти Бретт, своему импровизированному врачу. В то же время  она
подозревала, что не только ее тело нуждается в излечении, и  к  концу  жизни
она стала отождествлять свое собственное излечение с исцелением всего  мира.
Она мечтала о таком  враче,  которому  можно  было  бы  довериться,  который
отнесся бы к ней с пониманием, а не просто как  к  пациенту,  -  о  властном
человеке, а не только об искусном докторе.
   Первым кандидатом на этот пост  стал  русский  доктор  Манукин,  лечивший
пациентов рентгеновским облучением селезенки. Манукина ей порекомендовал  ее
друг, Сергей Котелянский; и Мэнсфилд, питавшая слабость к русской  культуре,
восприняла его как своего рода Чехова: мягкого, мудрого и сильного. В январе
1920 г. она поехала в Париж, чтобы познакомиться  с  ним,  и  он  обещал  ей
вылечить ее. Сообщив хорошую новость Мидлтону Марри, своему  мужу,  Мэнсфилд
тем не менее в своем дневнике отметила, что испытывает двойственное ощущение
по  отношению  к  доктору.  Одна  половина  ее  считает,  что   он   человек
---------------------------------------(1) Mикобер - персонаж из  романа  Ч.
Диккенса  "Дэвид  Копперфилд",  неудачливый  и  бедный,  но  не   унывающий,
добродушный и несколько эксцентричный знакомый  Дэвида.  хороший,  а  другая
половина думает, что он просто  самозванец.  Но  все-таки  она  начала  курс
лечения, из осторожности проконсультировавшись с врачами в Англии.
   Она принимала и другие меры. Почти тогда, когда она  консультировалась  с
доктором Мануки ным,  Орейдж  послал  ей  анонимно  опубликованную  книгу  о
психическом контроле  над  психической  пищей.  "Космическая  анатомия,  или
Структура Эго" Льюиса Уоллеса, одного  из  активных  читателей  "Нью  Эйдж",
произвела глубокое впечатление на Мэнсфилд, делавшую из нее выписки  в  свой
блокнот. Но всех их вскоре сменил Гурджиев.
   Мэнсфилд приехала в Париж в конце октября, когда Гурджиев начал  наводить
порядок в замке. Орейдж, прибывший 14 числа проездом в Приере,  и  еще  один
ученик Гурджиева посетили Мэнсфилд в гостинице. Она  переехала  в  замок  17
октября, где ее поместили  в  Ритц,  и  она  сразу  прониклась  симпатией  к
Гурджиеву, хотя и писала, что при первой встрече  он  показался  ей  "вождем
пустынного племени" {19}. Дом сам по  себе  был  холодным,  вода  в  фонтане
превратилась в лед, и она куталась в теплые вещи, присланные ей Идой  Бейкер
из Парижа,  но  ей  было  уютно  и  даже  радостно,  хотя  в  ее  письмах  и
проскальзывает  понятное  волнение.  К  этому  времени  ей  оставалось  жить
несколько недель.
   Возможно, ее состояние можно описать как лихорадочное. Несколько раз  она
писала  к  Иде  Бейкер   в   духе   Гурджиева,   осуждая   ее   за   мрачное
самопотворствование:
   "К чему такая трагичность? Это не поможет. Она только мешает  тебе.  Если
ты страдаешь, научись понимать свое страдание, но  не  поддаваться  ему.  Та
часть тебя, что жила мной, должна умереть  -  тогда  родишься  ты.  Переживи
смерть!" {20}
 
 
   Мэнсфилд с готовностью приняла жизнь в Приере, даже когда ее перевели  из
Ритца в маленькую спальню в общем  коридоре  на  верхнем  этаже,  с  жесткой
постелью и голым столом. (В декабре, когда ее состояние ухудшилось, ее снова
перевели в Ритц.) Кроме того, Гурджиев изменил распорядок дня и объявил, что
теперь та работа, которая делалась днем, будет  выполняться  ночью.  Посреди
ночи Мэнсфилд мыла и чистила морковь в холодной  воде,  принимала  вместе  с
другими учениками  грубую  пищу  -  значительная  перемена  по  сравнению  с
предыдущими месяцами {21}.
   Все по очереди занимались уборкой и приготовлением еды.  Замок  напоминал
своего рода коммуну, и бесполезные занятия - вроде того,  как  Орейдж  копал
яму, - были исключением. Нужно было выращивать овощи, колоть  дрова,  делать
ремонт в помещениях, ухаживать за огромным садом и парком. В  поместье  были
домашние животные, в том числе коровы,  которые  заняли  некоторое  место  в
пребывании Мэнсфилд в Приере: Учитель однажды приказал ей провести некоторое
время в специальной постройке над коровником, вдыхая запах коров. Один из ее
биографов писал, что  таким  народным  средством  пользовались  при  болезни
легких крестьяне в Восточной Европе, хотя сама Мэнсфилд ничего не сообщала о
произведенном эффекте в  своих  письмах  и  дневниках.  Небольшой  балкончик
позолотили,  расписали  птицами,  насекомыми  и  постелили  там  матрасы   с
ковриками; двум ученицам, Адель Кафиан и Ольге Ивановне Гинценберг  (позднее
ставшей женой Франка Ллойда Райта), было приказано присматривать за ней.
   Мэнсфилд совершенно переменилась в  последние  недели  жизни.  Она  почти
ежедневно виделась с Орейджем и о своем старом "я" говорила как  об  умершем
человеке: "покойная Кэтрин Мэнсфилд"  {22}.  Она  сожалела  о  своих  ранних
рассказах, которые были чересчур поверхностны  и  злы,  и  хотела  бы  стать
другой писательницей, чтобы, описывая персонажей, по-гурджиевски сражающихся
на пути к самопознанию, показать "путь к Богу" {23}.  Но  этому  не  суждено
было случиться.
   Гурджиев  испытывал  настоящую  страсть  к  различного  рода  банкетам  и
праздникам, но особое представление он давал  на  Рождество  -  с  тщательно
изготовленными декорациями,  с  соответствующими  церемониями  и  угощением.
Мэнсфилд принимала участие в празднике и готовилась к Новому году по старому
стилю (13 января), когда в Приере должен был открыться маленький театр.  Она
пригласила своего мужа, и  9  января  он  приехал  и  нашел  ее  "человеком,
преображенным любовью" {24}. Пока Мэнсфилд жила в  Приере,  Марри  по-своему
искал Бога в Дитчлинге, графство Суррей, где был своего рода  провинциальный
Гурджиев - Миллер Даннинг, практиковавший йогу и опубликовавший  мистический
трактат "Земной дух" (1920). Этот Даннинг  предупреждал  друга,  что  учение
Успенского злотворно. Поначалу, после встречи с женой  и  ее  смерти,  Марри
благосклонно отнесся к Работе, но позже назвал ее "духовным шарлатанством".
   В тот вечер были танцы. Подымаясь в свою комнату вместе с Марри, Мэнсфилд
закашлялась. Когда они дошли до комнаты, из ее рта  потекла  кровь  и  через
несколько минут она скончалась. Ей было тридцать пять лет. Ее похоронили три
дня спустя, 12 января 1923 г., на  расположенном  неподалеку  протестантском
кладбище в присутствии мужа, сестер и нескольких друзей  из  замка,  включая
Гурджиева, который должен был увидеть в ее смерти недоброе  предзнаменование
для Приере.
 
 
 
   Глава 13
   ТРУДНОСТИ
 
   1920-е годы были не только временем всеобщей надежды и подъема, они также
оказались и временем жестоких финансовых кризисов. Печально  известный  крах
на Уолл-стрит оказал влияние на все сферы жизни,  от  финансов  до  религии.
Вслед за кратковременным  послевоенным  подъемом  и  вспышкой  общественного
оптимизма, связанной с созданием Лиги Наций, конец 20-х годов  ознаменовался
необузданной   инфляцией,   спад   сельского   хозяйства   и   промышленного
производства,  массовой  безработицей  и  политической  нестабильностью.   В
массовом сознании религия уступила место политике. После прихода к власти  в
Германии в 1933  г.  Гитлера  мир  разделился  на  три  лагеря:  либеральные
демократы, фашисты и  коммунисты.  Теософское  Общество  переживало  упадок,
Работа подошла к концу; Школа Мудрости в Дармштадте за-крылась, антропософия
преследовалась; многие лидеры, о  которых  идет  речь  в  этой  книге,  либо
умерли, либо, умолкли, впали в безумие или оказались в изгнании.
   Первым знаком надвигавшихся перемен стал пожар, который уничтожил  первое
здание Гетеанума в ночь на новый 1922  г.  Незаконченное  деревянное  здание
легко могло стать жертвой любой неосторожной искры, вылетевшей из  печи  или
огня в мастерской, но возникло подозрение в поджоге - и не без оснований.  В
Германии началась  клеветническая  злобная  кампания  против  Штейнера;  его
обвиняли во всех грехах - в том, что он  колдун,  еврей,  предатель,  черный
маг, карбонарий, коммунист и член Фабианского Общества, а также в  том,  что
он финансовый махинатор и покровитель Ирландской освободительной армии.
   Многие антропософы  видели  в  пожаре  происки  недоброжелателей,  однако
некоторые считали, что за всем этим стоит  сам  Ариман,  Повелитель  Темного
Лика, а не какие-то конкретные люди. Согласно Штейнеру, злобный Ариман  стал
вмешиваться в земные дела с 1879 г., когда архангел Михаил взял человечество
под свое покровительство и повел его по пути космического  просвещения  {2}.
Силы  зла  оказывали  упорное  сопротивление  духовному  просвещению  людей.
(Очевидно, такими же каверзными способами, как поджог центра.) Иначе говоря,
разрушение Гетеанума интерпретировалось как проявление на  физическом  плане
метафизической войны, Зла  и  Добра,  хотя  это  толкование  и  не  помешало
Антропософскому Обществу получить значительную страховку.
   Уравновешенный и спокойный образ жизни Штейнера, занимавшегося постройкой
Гетеанума  и  читавшего  лекции,  находился  в   разительном   контрасте   с
злодеяниями, в которых  его  уличали.  Впрочем,  и  антропософы  отвечали  в
сходных  выражениях,  обвиняя  своих  врагов   в   духовном   и   физическом
вредительстве и в покушении на жизнь своего предводителя. Похоже,  некоторые
из этих обвинений не лишены достоверности.  В  Германии  того  времени  были
широко распространены  политические  убийства  -  как  результат  поражения,
чудовищной инфляции и политического хаоса; различные  группы  и  объединения
пытались найти виноватых во всех неудачах. В сентябре 1921  г.  Гитлер  стал
председателем Национал-Социалистической партии, в программу которой  входили
антисемитизм, антикоммунизм и национальное возрождение,  что  выразилось  во
всяческом восхвалении достоинств немецкой нации. К  ноябрю  1923  г.  Гитлер
стал одним из влиятельных  лиц  правой  оппозиции  и  призывал  к  свержению
правительства,  за  что  и  угодил  в  тюрьму.  Атмосфера   была   настолько
наэлектризована, что даже благопристойные собрания  последователей  Штейнера
стали контролировать группы угрюмых молодых людей,  готовых  наброситься  на
возможных возмутителей спокойствия.
   Однако именно это беспокойное время и стимулировало возрастание  интереса
к работам Штейнера  в  немецкоязычных  странах,  а  особенно  в  его  родной
Австрии, политическая жизнь в которой пришла в полнейший упадок. Несмотря на
поражение и внутренние конфликты, Германия оставалась единой; хотя и потеряв
часть территорий, она была той же страной, что и до  1914  г.  Что  касается
Австро-Венгерской империи, то она была полностью разрушена. В одно мгновение
Вена из европейской столицы превратилась в провинциальный центр  неспокойной
страны, постоянно сотрясаемой региональными конфликтами.
   Теперь Штейнер стал уделять особое  внимание  социальной  и  политической
сферам жизни, это было вызвано  объективной  потребностью  установить  такой
порядок  в  Центральной  Европе,  который  бы  был  способен   предотвратить
очередную волну революций и новую войну. Невозможно было не учитывать в этих
условиях и успех Ленина в России, и  дальнейшее  распространение  атеизма  в
Европе, только усилившееся под влиянием русской революции. В 1917 и 1918 гг.
Штейнеру  уже  приходилось  обсуждать  эти  вопросы  с   высокопоставленными
политиками в Мюнхене и Берлине, среди которых был канцлер Германской империи
принц Макс Баденский. Есть основания  говорить,  что  работы  Штейнера  были
переданы последнему австрийскому императору Карлу VI, хотя вряд ли  тот  был
склонен читать эти запоздалые и слишком фантастические  советы  по  спасению
династии.
   Доктрина Штейнера основывалась на идее  Триединого  Социального  Порядка,
или Организма. Над этой проблемой он много работал в  период  1915-1921  гг.
Принципиальные воззрения по этому вопросу изложены в книге  "Основные  черты
социального  вопроса"  (1919).   Социальный   организм,   по   его   мнению,
соответствует принципу известного разделения  человеческой  психики  на  ум,
чувство  и  волю,  что  выражается  в  наличии  культурной,  политической  и
экономической сфер социального организма. Подобно тому  как  мысль,  воля  и
чувство неразрывно объединены в человеке, так культура, политика и экономика
объединены в государстве.
   Идея эта сама по себе не нова, будучи  основанной  на  древнем  сравнении
государства с отдельным  человеком.  Но  если  древние  теоретики  неизменно
отождествляли  правителя  с  головой,  а  другие  слои  общества  с  другими
(подчиненными)  членами  и  органами  тела,  то  Штейнер  предлагает   более
современную аналогию, термины и девизы для которой он  заимствовал  из  идей
Французской революции, хотя, по его мнению, вожди  этой  революции  сами  не
слишком хорошо их понимали.  "Свобода,  Равенство,  Братство"  действительно
являются самыми подходящими лозунгами современности, но необходимо  помнить,
что каждый из них относится к различным сферам общественного объединения.
   Идеальное государство, по Штейнеру, предполагает  духовную  и  культурную
свободу,  политическое  равенство  и   экономическое   братство,   то   есть
кооперацию.   Сообщества,   уделяющие   преувеличенное    или    неправильно
устремленное внимание  одной  из  сторон  (как,  например,  англичане  с  их
страстью  к  политическим  свободам  или   коммунисты   с   их   требованием
экономического равенства), сворачивают с духовного пути. Следовать  по  нему
возможно при условии правильно расставленных акцентов во всех  трех  сферах.
Короче  говоря,  схема  Штейнера  сводит  роль  государства  к   обеспечению
политических прав и подчеркивает важность индивидуального начала, что делает
ее неожиданно похожей на более поздние консервативные теории.
   Такая трехчленная система, дающая,  наряду  с  прочим,  основание  и  для
системы "искусства врачевания", была довольно  основательно  разработана  ее
изобретателем и его последователями, но сейчас  она  нас  интересует  прежде
всего тем, что она просто существовала в этот период. Штейнер  не  собирался
отворачиваться от общества в  каком-нибудь  подобии  Охайя  или  Приере,  а,
напротив, предлагал способ спасения мира от хаоса. При этом он понимал,  что
свое учение не следует  навязывать  насильно,  потому  что  в  таком  случае
исчезает сам смысл понятия  свободы,  на  котором  оно  основано.  Триединый
порядок (Трехчленный социальный организм) должен прорастать естественно,  из
нужд конкретного сообщества. Но этому не суждено  было  случиться.  Принципы
Содружества  не  устояли  перед  радикальными   концепциями   коммунизма   и
национал-социализма.
   Дни Штейнера были сочтены. Хотя он  изо  всех  сил  собирал  средства  на
немедленное восстановление Гетеанума, пожар глубоко потряс его, и, возможно,
тогда же его и настигла неведомая болезнь. Но тем не менее на Новый 1923  г.
была проведена лекция и устроено представление в честь солнцестояния - среди
руин,  и  дела  пошли  своим  ходом.  После  пожара  Штейнер   также   решил
реорганизовать Антропософское Общество, которое до тех пор  было  достаточно
неоформленной организацией, причем, как это ни странно, формально он даже не
считался ее членом.  Это  противоречие  возникло  из-за  того,  что  Штейнер
различал  Антропософское  Движение  как  достояние  всего   человечества   и
Антропософское  Общество  всего  лишь  как  средство  достижения  желаемого.
Штейнер был предводителем Движения, а не только конкретного общества.  Новый
Гетеанум должен был  их  объединить  и  стать  не  только  духовным  центром
антропософии, но и административно-финансовым  центром  общества.  В  то  же
время необходимо  было  оформить  и  Школу  Духовной  Науки  как  постоянное
учреждение. Школа была как бы аналогом  Эзотерическому  филиалу  Теософского
Общества и включала в  себя  ограниченное  количество  членов,  объединенных
клятвой хранить тайну учения.
   Штейнер способствовал и организации ряда детских  школ  {4}.  Они  должны
были на практике применить те  принципы,  которые  он  разработал  во  время
частных уроков, и уделять особое внимание культурному и  духовному  развитию
ребенка. В этих целях вместе со своей ближайшей помощницей Марией фон Сивере
и другими последователями в августе 1923 г. он посетил Англию -  йоркширский
город Илклей и Пенмаенмаур на Валлийском побережье.  Увиденные  друидические
развалины привели их в восхищение. Блуждая по холмам вместе со своим будущим
преемником Гунтером  Вахсмутом,  Штейнер  воссоздал  в  воображении  древние
ритуалы, которые ранее  являлись  ему  в  видениях,  и  включил  их  в  свое
синтетическое эзотерическое учение. Через год он пережил тот  же  восторг  в
Тинтейджел возле Торки, увидев что воздух  после  дождя  наполнен  духовными
существами, сверкающими, как капли дождя на солнце. Астральный  свет  указал
ему местоположение древнего замка, и он видел Мерлина и рыцарей, сидящих  за
Круглым Столом, причем над каждым был расположен свой знак зодиака. Позже он
часто обращался к образам короля Артура и  рыцарей,  ищущих  святой  Грааль,
считая их предшественниками антропософии, следующей их традициям.
   Новый Гетеанум был торжественно открыт на Рождество 1923  г.,  менее  чем
через  два  месяца  после  неудачного  Мюнхенского  путча,   осуществленного
Гитлером 8 ноября. Полностью Гетеанум закончили только через пять лет  после
смерти Штейнера; он и  поныне  остается  центром  Антропософского  Общества.
Деревянное строение сменилось бетонным, но в некотором смысле это было  даже
к лучшему, потому что бетон больше подходил  для  воплощения  художественных
принципов Штейнера.  Штейнеру  было  уже  шестьдесят  три  года,  и  он  был
настолько болен, что почти не принимал пищу. Большую часть времени он  писал
в своей комнате автобиографию  и  диктовал  письма  и  лекции  Вахсмуту.  От
традиционных методов лечения он отказался.
   Штейнер разрабатывал собственные методы  врачевания  и  свою  фармакопею.
Одной из его первых последовательниц в этой области была  врач  Ита  Вегман,
находившаяся рядом с ним в последние месяцы его жизни. Как и Месмер и Бейкер
Эдди, Штейнер считал,  что  болезнь  возникает  не  от  органических,  а  от
духовных причин. Во-первых, болезнь объясняется кармическими  причинами.  За
пятнадцать лет до этого Штейнер, порывая с теософией, подверг критике "Жизни
Альционы", однако сам читал лекции по  "Кармическим  с