рской,
воспользовался твоим отсутствием, чтобы высказаться против него всенародно и
в церквах. Он уверяет, что такое супружество было бы кровосмешением,  потому
что Матильда находится в близком родстве с тобой, не говоря уже о  браке  ее
матери с твоим дядей Ришаром. Маугер  грозит  тебе,  герцог,  отлучением  от
церкви, если ты будешь  настаивать  на  подобном  союзе.  Вообще,  дела  так
сложны, что я не стал дожидаться конца Совета, чтобы не  принести  тебе  еще
худшие  вести,  а  поспешил  отправиться,  чтобы  сказать   потомку   Рольфа
Основателя: "Спаси свое герцогства и вместе с ним невесту!"
     - Ого! -  воскликнул  герцог,  с  невыразимым  бешенством  вскакивая  с
кушетки. - Слышишь, лорд сенешаль? Подобно патриарху, я ждал целых семь лет,
желанного союза - и вот какой-то дерзкий  надменный  монах  приказывает  мне
вырвать любовь из сердца!.. Мне грозят отлучением от святой  церкви?..  мне,
Вильгельму норманнскому, - сыну Роберта Дьявола?.. Но придет еще день, когда
Маугер, конечно, предпочтет увидеть дух моего отца, чем горящее страшным, но
справедливым гневом лицо герцога Вильгельма!
     -  Бойся  Бога!  -  воскликнул  внезапно  Фиц-Осборн,  становясь  перед
герцогом. - Ты знаешь, что  имеешь  во  мне  неизменного  друга;  не  забыл,
конечно, как я способствовал твоему сватовству и твоим  предприятиям,  но  я
лучше желал бы видеть тебя  женатым  на  беднейшей  норманнке,  чем  в  роли
отлученного от святой нашей церкви и проклятого папой!
     Вильгельм, ходивший в  это  время  по  комнате,  как  разъяренный  лев,
остановился вдруг перед смелым бароном.
     - Это ты говоришь, ты, барон Фиц-Осборн! Знай же, что я сумею проложить
себе путь к своей милой невесте одной силой меча, хотя бы все попы и  бароны
Нормандии стали между нами. На меня нападают? - Ну, пусть  нападают.  Князья
составляют против меня заговоры?! - Я презираю их! Мои подданные бунтуют?  -
Это сердце умеет и щадить и прощать, и твердая рука  не  дрогнет,  наказывая
недостойных прощения!.. Кто же из  сильных  мира  не  подвергается  подобным
неприятностям? Но человек имеет право любить,  и  кто  дерзнет  лишать  меня
этого права, тот будет мне врагом, которому я никогда не прощу,  потому  что
он оскорбит меня в качестве человека.  Примите  это  к  сведению,  надменные
бароны!
     - Очень не мудрено, что твои бароны  надменны,  -  ответил,  покраснев,
Фиц-Осборн, не робея, однако, перед  гневом  герцога.  -  Они  ведь  сыновья
основателей норманнского государства, смотревшие на  Рольфа  только  как  на
предводителя свободных воинов. Вассалы  твои  не  рабы...  и  что  мы,  твои
"надменные" барены, считаем своей обязанностью относительно церкви  и  тебя,
герцог Вильгельм, исполним, несмотря на все твои угрозы, которые - да  будет
тебе известно! - значат для нас то же самое, что  мыльные  пузыри,  пока  мы
исполняем нашу обязанность и отстаиваем свою свободу.
     Герцог кинул на барона такой взгляд, перед которым трус  непременно  бы
задрожал. Жилы на его лбу напряглись до высшей степени и на губах показалась
пена. Как ни была велика злоба его, но он должен был тем не менее  внутренне
сознаться, что нельзя отказать в уважении этому  смелому,  честному  барону,
представителю тех гордых, безупречных рыцарей, которые были достойны служить
образцом для героев последующих времен. До сих пор Фиц-Осборн почти  никогда
не противоречил герцогу,  а  постоянно  влиял  на  Совет  в  его  пользу,  и
Вильгельм хорошо сознавал, что удар, который он  желал  бы  нанести  барону,
может  опрокинуть  его  герцогский  трон  и  что  противоречие   одного   из
преданнейших его подданных могло быть вызвано только такой силой, с  которой
его собственная не в состоянии была бы бороться. Ему пришло  в  голову,  что
Маугер уже склонил на свою сторону барона Осборна, и он поспешил  употребить
всю свою изворотливость, чтобы выведать мысли своего преданнейшего друга. Он
принял, не без усилия, расстроенный вид и произнес торжественно:
     - Если б небо и  весь  сонм  ангелов  предсказали  мне,  что  Вильгельм
Фиц-Осборн в час  грозящей  опасности  и  тяжелой  борьбы  решится  говорить
подобные слова своему родственнику и брату по оружию, то  я  бы  не  поверил
такому предсказанию, но пусть будет, что будет!
     Не успели слова эти соскользнуть с губ Вильгельма, как Фиц-Осборн  упал
перед ним на колени и схватил его руку; по смуглому лицу его  текли  крупные
слезы.
     - Прости, прости меня, мой властелин! - воскликнул  он  с  рыданием.  -
Твоя печаль разбила на части мою твердость; моя воля смиряется  перед  твоею
волей; мне нет дела до папы; пошли меня во Фландрию за твоей невестой.
     Улыбка, промелькнувшая на бледных губах герцога, доказала, как он  мало
достоин такой безграничной преданности.
     - Встань! - сказал он ему, пожимая с дружелюбием  руку  -  вот  как  бы
всегда следовало говорить брату с братом
     Его гнев еще не остыл: он только подавил его, но он искал исхода;  взор
герцога упал на нежное задумчивое лицо молодого священника, который несмотря
на внушения Тельефера вмешался в эту  ссору,  сохранял  все  время  глубокое
молчание.
     - Ага, святой отец! - воскликнул он запальчиво. - Когда мятежник Маугер
дал против меня волю своему  языку,  ты  служил  своим  знанием  безмозглому
предателю и, насколько я помню, я велел тебя выгнать из моего герцогства.
     - Это было не так, мой господин и герцог, - сказал в ответ священник  с
серьезной и отчасти лукавой улыбкой, - потрудись только  вспомнить,  что  ты
прислал мне лошадь, которая должна была отвезти меня на родину.  Эта  лошадь
хромала на все четыре ноги, можно было бы сказать, если б  одна  из  них  не
была окончательно испорчена болезнью.  Я  ковылял  на  ней,  когда  ты  меня
встретил; я тебе поклонился и попросил шутливо на латинском наречии взять  у
меня  треножник  и  заменить  его  простым  четвероногим.  Ты  отвечал   мне
милостиво, несмотря на свой гнев, и  хоть  твои  слова  осуждали  меня,  как
прежде, на изгнание, но твой смех говорил мне  совершенно  понятно,  что  ты
меня прощаешь, и я могу остаться.
     Разгневанный герцог не мог сдержать улыбки, но, тем не менее, сказал  с
напускной суровостью:
     - Перестань болтать вздор! Я вполне убежден, что ты  подослан  Маугером
или другим лицом из среды духовенства, чтобы усыпить меня медоточивой  речью
и кроткими внушениями, но ты потратишь их совершенно напрасно. Я чту  святую
церковь, как ее чтут немногие, - это известно папе. Но  Матильда  фландрская
обручена со мной, и одна из всех женщин разделит мою власть - в руанском  ли
дворце, или в тесном пространстве моего корабля, который будет  плыть,  пока
не доплывет и  не  опустит  якорь  у  берега  страны,  совершенно  достойной
подпасть под мою власть.
     - Верю, что Матильда фландрская будет украшать собой трон Нормандии,  а
может быть, и английский престол, -  ответил  священник  тихим,  но  внятным
голосам. - Я переплыл  море  только  в  качестве  доктора  прав  и  простого
священника, чтобы сказать тебе, мой повелитель, что я  раскаиваюсь  в  своем
прежнем повиновении Маугеру, что начал ревностно изучать церковные уставы  и
теперь пришел к убеждению, - что желаемый тобой  союз  хоть  и  противоречит
букве закона, но подходит под  категорию  тех  браков,  которые  могут  быть
разрешены главой церкви.
     - Если ты не  обманываешь  меня,  -  проговорил  герцог,  не  ожидавший
подобного оборота речи, - то ни один прелат, за исключением  Одо,  не  будет
возведен так высоко, как ты!
     Проницательный Вильгельм пристально взглянул священнику в глаза и потом
продолжал:
     - Да, сердце говорит мне, что ты не без основательной причины  говоришь
со мной таким самоуверенным тоном. Я доверяю тебе. Скажи мне твое имя, я его
позабыл.
     -  Ланфранк  из  Павии,  герцог;  в  бекском  монастыре  меня  прозвали
Лафранком ученым. Не презирай меня только за то, что я,  простой  священник,
осмеливаюсь  говорить  так  прямо.  Я  дворянин  по  происхождению,  и   мои
родственники  пользуются  особенной  милостью  нашего  верховного   пастыря,
которому и я не безызвестен. Если бы я был честолюбив, то мне стоило  только
отправиться в Италию, где я бы вскоре приобрел себе  известность,  но  я  не
добиваюсь ни славы, ни почестей. За свою услугу я прошу у  тебя  единственно
позволения остаться в бекском монастыре.
     - Садись, садись же! - приказал герцог, все еще  не  вполне  доверявший
Ланфранку, но сильно заинтересовавшийся им. - Ты должен  разрешить  мне  еще
одну загадку, прежде чем я безусловно доверюсь  тебе.  Что  побуждает  тебя,
иностранца, предлагать мне твои услуги безвозмездно?
     Глаза ученого сверкнули странным огнем, между тем как смуглые щеки  его
запылали румянцем.
     - Я разрешу твое недоумение, герцог, - отвечал он, - но только  позволь
мне сперва предложить два вопроса.
     Ланфранк обратился  к  Фиц-Осборну,  который  сидел  у  ног  герцога  и
внимательно  прислушивался  к  словам  священника.  Надменный  барон  тщетно
старался объяснить себе, как этот  неизвестный  ученый  мог  обращаться  так
смело с герцогом.
     - Барон Фиц-Осборн, не любишь ли ты славу  ради  ее  самой?  -  спросил
Ланфранк.
     - Клянусь душой - да! - проговорил барон.
     - А ты, менестрель Тельефер, не любишь ли пение ради его самого?
     - Конечно! - сказал великан. -  По  моему  мнению,  один  звучный  стих
превосходит своей ценностью все сокровища мира.
     - И ты, сердцевед, еще удивляешься, что ученый  предается  наукам  ради
самой науки? - обратился Ланфранк снова к герцогу. - Так как я происхожу  из
знатного, но бедного семейства и вовсе не обладаю физической силой, я  засел
за книги и вскоре заметил, что в них скрывается  и  богатство  и  сила.  Мне
много рассказывали о  даровитом  герцоге  норманнском,  владельце  небольшой
земли, замечательном полководце и страстном любителе наук.  Я  отправился  в
Нормандию, увидел тебя, твоих подданных и припомнил слова Фемистокла: "Я  не
умею играть на флейте, но могу превратить маленькое государство в  большое".
Придерживаясь того мнения, что науки могут заслужить уважение народа  только
тогда,  когда  ими  занимается  глава  государства,  и  замечая,   что   ты,
милостивейший герцог, человек не только дела, но и мысли, я неминуемо должен
был заинтересоваться тобой... Что касается брака, которого ты так настойчиво
добиваешься, то я сочувствую твоему  желанию;  быть  может,  это  происходит
вследствие  того,  что  я  сам  когда-то,  -  на  бледных  губах   Ланфранка
промелькнула меланхолическая улыбка, - любил и понимаю, что  значит  переход
от сладостной надежды  к  безграничному  отчаянию...  теперь  земная  любовь
угасла во мне. Но, сказать  по  правде,  я  более  сочувствую  герцогу,  чем
влюбленному. Очень естественно, что я сначала беспрекословно слушался своего
Маугера: во-первых, я слушался  его  в  качестве  священника,  а  во-вторых,
потому, что за него стоял  закон.  Когда  же  я  решился  остаться  в  твоем
герцогстве, несмотря на приказание удалиться, то дал себе слово помочь тебе:
я начал сознавать, что на твоей стороне право  человека...  Герцог!  Союз  с
Матильдой фландрской утвердит  твой  трон  и,  чего  доброго,  поможет  тебе
завладеть еще новым скипетром. Так как твое герцогское  достоинство  еще  не
вполне признано, то тебе необходимо соединиться  узами  родства  с  древними
линиями императоров и  королей.  Матильда  фландрская  происходит  от  Карла
Великого и Альфреда; Франция  угрожает  тебе  войной,  -  женись  на  дочери
Балдуина, племяннице Генриха французского, и  враг,  породнившись  с  тобой,
поневоле сделается твоим союзником. Это еще  не  все.  Видя  эту  Англию,  в
которой царствует бездетный король,  любящий  тебя  более  самого  себя  это
дворянство, дарящее своей благосклонностью то датчан, то саксонцев, и народ,
не обращающий внимания на древний род... видя все это, тебе, конечно, не раз
приходило в  голову,  что  нетрудно  будет  норманнскому  герцогу  сесть  на
английский престол. Матильда также в родстве с королем  Эдуардом,  что  тоже
немаловажно для тебя... Довольно ли я сказал,  чтобы  доказать,  как  хорошо
было бы, если бы папа ослабил слегка строгость церковных  уставов?  Ясно  ли
тебе теперь,  что  могло  бы  побудить  меня  присоветовать  римскому  двору
относиться более сочувственно к твоей любви и увеличению твоего  могущества?
Понял ли ты, что и смиренный священник может смотреть на дела  сильных  мира
сего глазами человека, умеющего сделать маленькое государство большим?
     Вильгельм не был в состоянии отвечать: он смотрел с каким-то  суеверным
ужасом на маленького ломбардца, так  ловко  проникнувшего  во  все  тайны  и
тонкости той политики, которая примешивалась  к  его  страстной  любви.  Ему
казалось, что он слышит отголосок своего собственного  сердца  -  так  верно
угадал Ланфранк его самые заветные мысли.
     Священник продолжал:
     - Вот я и подумал: "Ланфранк, пришло время  доказать,  что  ты,  слабый
бедняк, недаром пришел к убеждению, что знание может  больше  способствовать
успеху  политических  предприятий,  чем  полная  сокровищница  и   громадные
армии"... Да, я твердо верю во всемогущество науки! Из сказанного бароном ты
можешь понять, что лишишься всех своих баронов, если папа  отлучит  тебя  от
церкви. Не только это случится, но и армии твои исчезнут тогда, а сокровища,
накопленные тобой, уравняются в цене  с  блеклыми  листьями...  Кроме  того,
герцог бретонский заявит претензию на норманнский трон, а герцог бургундский
заключит союз с королем французским и соберет изменившие  тебе  легионы  под
хоругвь римской  церкви.  Как  только  над  то  бой  прозвучит  анафема,  ты
потеряешь корону и скипетр.
     Вильгельм тяжело вздохнул и стиснул зубы.
     - Но пошли меня в Рим, - продолжал ученый, - и угрозы Маугера  окажутся
ложными.  Женись  тогда  на  Матильде  и  смейся  над   интердиктом   твоего
дяди-изменника; поверь, что папа  благословит  твое  брачное  ложе,  если  я
возьмусь за дело. Когда ты убедишься,  что  я  сдержал  свое  слово,  то  не
награждай меня повышением  сана,  а  способствуй  умножению  полезных  книг,
учреждай больше школ и позволь мне, своему слуге, основать царство наук  так
же, как ты положишь основание царству непобедимых воинов.
     Герцог, вне себя  от  восхищения,  вскочил  и  крепко  сжал  ученого  в
объятиях. Он поцеловал его так называемым поцелуем мира, которым в то  время
короли приветствовали друг друга.
     - Ланфранк! - воскликнул он. - Знай, что я  буду  всегда  любить  тебя,
буду всегда благодарен тебе,  если  б  даже  твое  прекрасное  намерение  не
удалось!.. Слушая тебя, невольно краснею, припоминая, с  какой  гордостью  я
хвастался тем, что никто не в состоянии натянуть тетиву  моего  лука...  Что
значит телесная сила? Ее нетрудно парализовать теми или другими  средствами,
но ты... о, дай мне хорошенько полюбоваться тобой!
     Вильгельм долго всматривался  в  бледное  лицо  Ланфранка,  внимательно
оглядел его маленькую, худенькую фигурку  и  потом  обратился  к  барону  со
словами:
     - Не совестно ли тебе перед этим крошечным человечком?.. Ведь  настанет
день, когда он будет попирать в прах наши железные панцири!
     Он задумался  и,  пройдя  несколько  раз  взад  и  вперед  по  комнате,
остановился перед нишей, в которой стояло Распятие и образ Богородицы.
     - Вот это так, принц, - проговорил ученый. -  Ты  теперь  стоишь  перед
символом неограниченного могущества. Жди же тут разрешения  всех  загадок  и
обдумай, какую ответственность ты принимаешь на  себя.  Мы  оставляем  тебя,
чтобы не мешать тебе молиться и размышлять.
     Ланфранк взял под руку Тельефера и, с глубоким поклоном  барону,  вышел
из комнаты.


ГЛАВА III

     На следующее утро герцог долго беседовал с глазу на глаз с  Ланфранком,
этим замечательным ученым, который один стоил всех мудрецов Греции, и  после
этой беседы приказал своей свите готовиться в обратный путь.
     Громадная толпа глазела на  выступившую  из  ворот  дворца  кавалькаду,
которая ожидала сигнала, чтобы следовать за герцогом. Во дворе дворца стояли
лошадь герцога, снежно-белый бегун епископа Одо, серый жеребец  Фриц-Осборна
и, к чрезвычайному удивлению всех зевак, еще  маленький,  просто  оседланный
конь. Как мог он попасть сюда? Гордые бегуны даже стыдились  его  соседства:
лошадь герцога навострила уши и громко ржала; жеребец барона хватил бедного,
невзрачного коня копытом,  когда  тот  приблизился  к  нему,  чтобы  завести
знакомство, а бегун прелата кинулся на него с таким бешенством,  что  вызвал
вмешательство берейторов.
     Герцог между тем медленно шел на половину короля. Приемная Эдуарда была
наполнена монахами и рыцарями. Из всего собрания особенно  кидался  в  глаза
какой-то высокий старик, борода и одежда которого выказывали в нем одного из
тех бесстрашных воинов, которые сражались под знаменами Канута Великого  или
Эдмунда, прозванного Иронзидом*. Вся внешность его  была  до  такой  степени
оригинальна, что герцог при виде его  пробудился  из  своей  задумчивости  и
обратился к подбежавшему к нему Рольфу  с  вопросом,  что  это  за  человек,
который не представился ему, хотя, очевидно, принадлежит к числу избранных?
     - Как? Ты не знаешь его?! -  воскликнул  живо  Рольф.  -  Да  это  ведь
знаменитый соперник Годвина... Это  великий  датский  герой,  настоящий  сын
Одина - Сивард, граф нортумбрийский
     - О, вот это кто! - воскликнул герцог. - Я много слышал о нем  лестного
и чрезвычайно сожалел бы,  если  б  пришлось  оставить  веселую  Англию,  не
насладившись его лицезрением.
     С  этими  словами  герцог  снял  берет  и,   приблизившись   к   герою,
приветствовал его самыми изысканными комплиментами,  которым  он  уже  успел
научиться при французском дворе.
     Суровый граф холодно выслушал герцога до конца  и  ответил  на  датском
языке:
     - Не взыщи, герцог, если мой  старый  язык  не  привык  выражаться  так
изящно, как твой. Если не ошибаюсь, то мы оба  происходим  из  скандинавской
земли, и поэтому ты, конечно, не будешь  гневаться  на  меня,  если  я  буду
говорить с тобой на наречии  викингов**.  Дуб  не  пересаживается  в  другую
почву, и старики не отрекаются от своей родины.
     Герцог, с трудом  понявший  речь  графа,  прикусил  губы,  но  все-таки
ответил по возможности вежливо:
     -  Молодые  люди  всех  наций  с  удовольствием  поучаются  мудрости  у
знаменитых старцев. Мне очень совестно, что  я  не  могу  говорить  с  тобой
языком наших предков, но я утешаюсь мыслью, что ангелы на  небесах  понимают
норманнского христианина, и прошу их мирно окончить твое славное поприще.

     -----------------------------------------
     * Иронзид означает железное ребро.
     ** Морские короли.
     -----------------------------------------

     - Не молись за Сиварда, сына Берна! - воскликнул торопливо старик. -  Я
желаю умереть не смертью коровы, а смертью воина, в крепком панцире и шлеме,
с мечом в руках. Так я и умру, если король Эдуард  исполнит  мою  просьбу  и
примет мой совет.
     - Скажи мне свое желание... Я имею на короля влияние.
     - О, да не допустит Один,  чтобы  иностранный  принц  имел  влияние  на
английского короля и таны нуждались бы в заступничестве кого бы то ни  было!
- возразил старик угрюмо. - Если Эдуард  действительно  святой,  то  совесть
подскажет ему, что меня нечего удерживать от борьбы с порождением ада.
     Герцог вопросительно взглянул на  Рольфа,  который  поспешил  дать  ему
желаемое объяснение.
     - Сивард просит дядю заступиться за Малькольма кимрского против  тирана
Макбета, - сказал он. -  Не  наделай  изменник  Годвин  таких  неприятностей
королю, то он уж давным-давно бы послал свои войска в Шотландию.
     - Молодой человек, ты  напрасно  называешь  тех  изменниками,  которые,
несмотря на  все  свои  пороки  и