жестом пригласил своих рыцарей
успокоиться и ответил саксонцу:
     - Наглец!.. Я бы наказал тебя, если бы мог! - В этом  восклицании  было
много и  смешного,  и  трогательного.  Норманны  отвернулись,  чтобы  скрыть
улыбку, а саксонец оторопел. Он теперь узнал великого короля, который был не
в состоянии причинить кому-либо зло, как бы ни вызывали его гнев.
     Сеорль соскочил проворно с ворот и отпер их, почтительно  преклонившись
пред своим монархом.
     - Поезжай вперед,  Вильгельм,  мой  брат,  -  сказал  Эдуард  спокойно,
обратившись к герцогу.
     Глаза сеорля засверкали, когда он  услышал  имя  герцога  норманнского.
Пропустив вперед всех своих спутников, король обратился снова к саксонцу.
     - Отважный молодец, - сказал он. - Ты говорил о графе  Гарольде  и  его
полях; разве тебе не известно, что он лишился всех своих владений  и  изгнан
из Англии?
     - С вашего позволения, великий государь, эти  поля  принадлежат  теперь
Клапе, шестисотенному.
     - Как так? - спросил торопливо  Эдуард.  -  Мы,  кажется,  не  отдавали
поместья Гарольда ни саксонцам, ни Клапе, а разделили их между  благородными
норманнскими рыцарями.
     - Эти прекрасные поля, лежащие за  ними  луга  и  фруктовые  сады  были
переданы Фульке, а он продал их Клапе, бывшему  управляющему  Гарольда.  Так
как у Клапы не хватило денег,  то  мы  дополнили  необходимую  сумму  своими
грошами, которые нам удалось скопить, благодаря нашему  благородному  графу.
Сегодня только мы запивали магарыч... Вот мы,  с  Божьей  помощью,  и  будем
заботиться  о  благосостоянии  этого  поместья,  чтобы  снова  передать  его
Гарольду, когда он вернется... что неминуемо.
     Несмотря на то что Эдуард был замечательно прост, он  все-таки  обладал
некоторой  долей  проницательности,  и  потому  понял,   как   сильна   была
привязанность этих грубых людей к Гарольду Он  слегка  изменился  в  лице  и
глубоко задумался.
     - Хорошо, мой милый! - проговорил он ласково, после минутной  паузы.  -
Поверь, что я не сержусь на тебя за то, что ты любишь так  своего  тана;  но
есть люди, которым это может и не понравиться, поэтому я  предупреждаю  тебя
по-дружески, что уши твои и нос не всегда  будут  в  безопасности,  если  ты
будешь со всеми так же откровенен, как был со мною.
     - Меч против меча, удар против удара! - произнес с проклятием саксонец,
схватившись за рукоять ножа. - Дорого  поплатится  тот,  кто  прикоснется  к
Сексвольфу, сыну Эльфгельма!
     - Молчи, молчи, безумный! - воскликнул повелительно и гневно  король  и
отправился далее, вслед за  норманнами,  успевшими  уже  выбраться  в  поле,
покрытое густой, колосистой рожью, и наблюдавшими с видимым удовольствием за
движениям соколов.
     - Предлагаю пари, государь! - воскликнул прелат, в  котором  не  трудно
было узнать надменного и храброго  байеского  епископа  Одо,  брата  герцога
Вильгельма. - Ставлю своего бегуна против твоего коня, если сокол герцога не
одержит верх над бекасом.
     - Святой отец, - возразил Эдуард недовольным  током,  -  подобное  пари
противно церковным уставам, и монахам запрещено заниматься  им...  Поди  ты,
это нехорошо!
     Епископ, не терпевший противоречия даже  от  своего  надменного  брата,
нахмурился  и  готовился  дать  резкий  ответ,   но   Вильгельм,   постоянно
старавшийся избавить короля от малейшей неприятности, заметил намерение  Одо
и поспешил предупредить ссору.
     - Ты порицаешь нас  справедливо,  король,  -  сказал  он  торопливо,  -
наклонность к легкомысленным и пустым удовольствиям -  один  из  капитальных
недостатков норманнов... Но полюбуйся лучше своим прекрасным соколом!  Полет
его величествен... смотри, как он кружится над несчастным бекасом... он  его
настигает!.. Как он смел и прекрасен!
     - А все же клюв бекаса пронзит  сердце  отважной,  величавой  птицы!  -
заметил насмешливо епископ.
     Почти в ту же минуту бекас и сокол опустились на землю. Маленький сокол
герцога последовал за ним и стал быстро кружиться над обеими птицами.
     Обе были мертвы.
     - Принимаю это за предзнаменование, - пробормотал герцог  по-латыни.  -
Пусть туземцы взаимно уничтожают друг друга!
     Он свистнул, и сокол сел к нему на руку.
     - Поедемте домой! - скомандовал король.


ГЛАВА IV

     Кавалькада въехала в Лондон через громадный мост, соединявший  Соутварк
со столицей. Остановимся тут, чтобы взглянуть на представшую картину.
     Вся   окрестность   была   покрыта   дачами   и   фруктовыми    садами,
принадлежавшими богатым купцам и  мещанам.  Приблизившись  к  реке  с  левой
стороны, можно было видеть две круглые  арены,  предназначенные  для  травли
быков и  медведей.  С  правой  стороны  был  холм,  на  котором  упражнялись
фокусники, для потехи гуляющей по мосту публики.  Один  из  них  попеременно
кидал три мяча и три  шара,  которые  ловил  затем  один  вслед  за  другим.
Невдалеке от него плясал громадный медведь под звуки флейты  или  флажолета.
Зрители громко хохотали над ним, но смех  их  мгновенно  прекратился,  когда
послышался топот норманнских бегунов, причем всеобщее  внимание  устремилось
на знаменитого герцога, ехавшего рядом с королем.
     В начале моста, на котором когда-то происходила  страшная  битва  между
датчанами   и   святым   Олафом,   союзником   Этельреда,   находились   две
полуразрушенные башни, выстроенные из римских кирпичей и дерева, а возле них
стояла маленькая часовня. Мост был так широк, что два экипажа могли свободно
ехать по нему рядом, и постоянно  пестрел  многочисленными  пешеходами.  Это
было любимое местопребывание песенников; тут сновали взад и вперед  сарацины
со своими испанскими и африканскими товарами; немецкий купец спешил по этому
мосту к своей даче, рядом с  ним  шел  закутанный  отшельник,  а  в  стороне
виднелся столичный франт, лебезивший возле  молодой  крестьянки,  идущей  на
рынок с корзиной, наполненной ландышами и фиалками.
     Жгучий взгляд Вильгельма останавливался  с  изумлением  то  на  группах
двигавшихся людей, то на широкой реке. Думала ли глазевшая в  это  время  на
него толпа, что он будет для нее строгим властелином, но вместе с  тем  даст
ей такие льготы, которых она прежде никогда не имела?
     - Клянусь святым крестом! - воскликнул он наконец. - Ты, дорогой  брат,
получил блестящее наследство!
     - Гм! - произнес король небрежно. - Ты не знаешь, как трудно  управлять
этими саксонцами... А датчане? - сколько раз они врывались  сюда?!  Вот  эти
башни - памятники их нашествия... Почем знать, может  быть,  уже  в  будущем
году на этой реке снова  будет  развеваться  знамя  с  изображением  черного
ворона? Король датский, Магнус уже претендует  на  мою  корону,  в  качестве
наследника Канута.. а... а Годвина и Гарольда, единственных  людей,  которых
боятся датчане, нет здесь.
     -  Ты  в  них  не  будешь  нуждаться,  Эдуард!  -   проговорил   герцог
скороговоркой.  -  В  случае  опасности  посылай  за  мной:  в  моей   новой
шербургской гавани стоит много кораблей, готовых к  твоим  услугам...  Скажу
тебе в утешение, что если б я был королем  Англии,  если  б  я  владел  этой
рекой, то народ мог бы спать мирным сном от всенощной до  заутрени.  Клянусь
Создателем, что никто никогда не увидел бы здесь датского знамени!
     Вильгельм не без особенного намерения выразился так самоуверенно:  цель
его была та, чтобы добиться от Эдуарда обещания передать ему престол.
     Но король промолчал, и кавалькада начала приближаться к концу моста.
     - Это что еще за древняя развалина?  -  спросил  герцог,  скрывая  свою
досаду на молчаливость Эдуарда. - Не остатки  ли  это  какой-нибудь  римской
крепости?
     - Да, говорят, что она была выстроена римлянами, -  ответил  король.  -
Один из ломбардских архитекторов прозвал эту башню развалиной Юлия.
     - Эти римляне были во  всех  отношениях  нашими  учителями,  -  заметил
Вильгельм. - Я уверен, что это самое место будет когда-нибудь выбрано  одним
из последующих королей Англии для постройки дворца... А это что за замок?
     - Это Тоуер, в котором обитали наши предки... Я и сам  жил  в  нем,  но
теперь предпочитаю ему тишину торнейского острова.
     Говоря это, они  достигли  Лондона,  который  тогда  еще  был  мрачным,
некрасивым городом. Дома его были большей частью деревянные; редко виднелись
окна со стеклами: они просто защищались полотняными занавесками. Там и  сям,
на больших площадях, попадались окруженные садами храмы. Множество громадных
распятий  и  образов  на  перекрестках  возбуждали  удивление  иноземцев   и
благоговение англичан. Храмы  отличались  от  простых  домов  тем,  что  над
соломенными или тростниковыми крышами их находились грубые конусообразные  и
пирамидальные фигуры. Опытный  глаз  ученого  мог  бы  различить  еще  следы
прежней римской роскоши, остатки  первобытного  города,  в  настоящее  время
застроенного рынками.
     Вдоль Темзы возвышалась стена Константина, хотя уже сильно попорченная.
Вокруг бедной церкви святого Павла, в которой был похоронен Себба, последний
король  саксонцев,  отказавшийся  от  престола  в  пользу  несчастного  отца
Эдуарда, - стояли громадные развалины храма Дианы. Возле башни, прозванной в
позднейшие времена сарацинским именем "Барбикан", находились остатки римской
каланчи, с которой когорты наблюдали  за  тем,  чтобы  усмотреть  пожар  или
увидать издали приближение неприятеля. Посреди Бишопс-гетс-стрета  сидел  на
своем троне изуродованный Юпитер, у ног которого находился орел;  многие  из
новообращенных датчан останавливались перед ним,  думая,  что  это  Один  со
своим вороном. У Людгета указывали  на  арки,  оставшиеся  от  колоссального
римского водопровода, а близ "стального дворца", в котором обитали  немецкие
купцы, стоял полностью сохранившийся римский  храм,  существовавший  уже  во
времена Жоффрея монмутского. За стенами  города  еще  тянулись  по  равнинам
римские виноградники. На том самом месте, где прежде римляне совершали  свою
меновую торговлю, занимались тем же промыслом люди, принадлежавшие к  разным
национальностям. На каждом шагу в Лондоне и вне его выкапывались урны, вазы,
оружие и человеческие кости,  но  никто  не  обращал  на  все  это  никакого
внимания.
     Но герцог норманнский смотрел не  на  остатки  прежней  цивилизации,  а
думал о людях, которые послужат проводниками будущего просвещения страны.
     Всадники  проехали  в  молчании  Сити  и   миновали   небольшой   мост,
перекинутый через речку Флит. Налево виднелись поля,  направо  -  зеленеющие
леса и многочисленные рвы.
     Наконец они достигли деревни Шеринг, которую Эдуард  недавно  пожаловал
вестминстерскому  храму.  Остановившись  на  минуту   перед   зданием,   где
воспитывались  соколы,   они   повернули   к   грубому   кирпичному   двору,
принадлежавшему  шотландским  королям,  а   оттуда   поскакали   к   каналу,
окружавшему Вестминстер. Здесь они сошли с лошадей и сели в шлюпку,  которая
должна была перевезти их на противоположную сторону


ГЛАВА V

     Ворота нового дворца Эдуарда  отворились,  чтобы  впустить  саксонского
короля  и  норманнского  герцога.  Вильгельм  окинул  взором  каменную,  еще
неоконченную громаду дворца с его длинными рядами сводчатых  окон,  твердыми
пилястрами, колоннадами и массивными башнями, взглянул на группы придворных,
вышедших к нему навстречу... и сердце радостно забилось в его мощной груди
     - Разве нельзя уже назвать этот двор норманнским? -  шепнул  он  своему
брату - Взгляни на этих благородных графов: разве они все  не  одеты  в  наш
костюм? А эти ворота разве не созданы рукой норманна?..
     Да, брат, в этих палатах занимается заря нового восходящего светила!
     - Если бы в Англии не было народа, то она теперь принадлежала бы  тебе,
- возразил епископ. - Ты не  видел,  во  время  нашего  въезда,  нахмуренных
бровей, не слышал сердитого ропота?.. Есть много негодяев,  и  ненависть  их
сильна!
     - Силен и конь, на котором я езжу, - сказал герцог, - но  смелый  ездок
усмиряет его уздой и шпорами.
     Менестрели заиграли  и  запели  любимую  песнь  норманнов.  Норманнские
рыцари присоединились к  хору  и  приветствовали  таким  образом  вступление
могучего герцога в жилище слабого потомка Водена.
     Во дворе герцог соскочил с коня, чтобы поддержать стремя королю. Эдуард
положил руку на широкое плечо .своего гостя и, довольно неловко  спустившись
на землю, обнял и поцеловал его перед всем собранием, после чего он ввел его
за руку в прекрасный покой, нарочно устроенный для Вильгельма, где и оставил
его одного с его свитой.
     После ухода короля, герцог разделся и погрузился в  глубокое  раздумье.
Когда же  Фиц-Осборн,  знатнейший  из  норманнских  баронов,  пользовавшийся
особенным доверием герцога,  подошел  к  нему,  чтобы  ввести  его  в  баню,
прилегавшую к комнате, Вильгельм отступил и закутался в свою мантию.
     - Нет, нет! - прошептал он тихо. - Если ко мне  и  пристала  английская
пыль, то пусть  она  тут  и  остается!..  Ты  пойми,  Фиц-Осборн,  ведь  она
равносильна началу моего владения страной!
     Движением руки он приказал своей  свите  удалиться,  оставив  при  себе
Фиц-Осборна и Рольфа, графа гирфордского,  племянника  Эдуарда,  к  которому
Вильгельм был особенно расположен.
     Герцог прошелся молча два раза по  комнате  и  остановился  у  круглого
окна, выходившего на Темзу.
     Прелестный вид открылся перед его  глазами;  заходящее  солнце  озаряло
флотилию  маленьких  лодок,  облегчавших  сообщение  между  Вестминстером  и
Лондоном. Но взор герцога искал серые развалины баснословного Тоуера,  башни
Юлия и лондонские стены, он скользнул и по мачтам того зарождавшегося флота,
который  послужил  в  царствование  Альфреда  Дальнозоркого   для   открытия
неизвестных морей и внес цивилизацию в самые отдаленные, неизвестные страны.
     Герцог глубоко вздохнул и протянул непроизвольно  руку,  как  будто  бы
желая схватить еле раскинувшийся перед ним модный город.
     - Рольф, - сказал он внезапно, - тебе  известно  богатство  лондонского
купечества, ты ведь, foi guiliaume, mon gentil chevalier, настоящий  норманн
и чуешь близость золота точно так, как собака приближение вепря!
     Рольф улыбнулся при этом двусмысленном комплименте, который оскорбил бы
всякого честного простолюдина.
     - Ты не ошибся, герцог! - ответил он ему. - Обоняние изощряется в  этом
английском воздухе... где встречаются  люди  всевозможных  наций:  саксонцы,
финлянды, датчане, фламандцы, пикты и валлоны  -  не  так  как  у  нас,  где
уважаются только высокородные и отважные люди. Золото и поместья имеют здесь
то же значение, что и благородное происхождение; это доказывается  уже  тем,
что чернь прозвала челнов  Витана  многоимущими.  Сегодняшний  сеорль  может
завтра же сделаться именитым вельможей,  если  он  разбогатеет  каким-нибудь
чудом  в  продолжение  ночи.  Он  может  тогда  жениться  даже  на   царской
родственнице и командовать армией. А обедневший граф подвергается тотчас  же
всеобщему презрению; он лишается своего прежнего  значения  и  становится  в
уровень с людьми низшего класса; сыновья его могут  дойти  до  унизительного
положения  поденщиков...  Да,  золото  уважается  здесь  более  всего;   все
стремится к наживе, а клянусь святым Павлом, что примеры заразительны!
     - Хорошо, - сказал герцог, выслушав эту речь и потирая руки.  -  Трудно
было бы покорить или даже поколебать народ, тесно слившийся  с  единственным
потомком доблестного, неподкупного племени.
     - Таковы все бретонцы, но таковы и все мои валлийцы, герцог! -  заметил
ему Рольф.
     - Но в стране, где богатство ставится выше благородного  происхождения,
- продолжал Вильгельм, не обращая внимания на замечание Рольфа,  -  можно  и
подкупить  народных  предводителей,  а  чернь  везде  сильна   исключительно
бескорыстными,  мужественными  вождями...  Мы,  однако  же,  отдалились   от
главного предмета, этот Лондон,  вероятно,  очень богатый город, любезнейший
мой Рольф?
     - Да, настолько богатый, что может свободно  выставить  армию,  которой
хватило бы от Руана до Фландрии, а от нее до Парижа.
     - В жилах Матильды, которую ты  желаешь  иметь  своей  супругой,  течет
кровь Карла Великого, -  заметил  Фиц-Осборн.  -  Дай  Бог,  чтобы  дети  ее
завоевали царство доблестного монарха!
     Герцог слегка нагнулся и приложился набожно к висевшему  на  его  груди
кресту со святыми мощами.
     - Как только я уеду, - обратился он снова к Рольфу,  -  спеши  к  своим
валлийцам; они очень упрямы и тебе будет с ними немало хлопот!
     - Да, спать в тесном соседстве с этим рассвирепевшим роем не  совсем-то
удобно!
     - Ну, так пусть же валлийцы подерутся с саксонцами;  старайся  продлить
между   ними   борьбу,   -   посоветовал   Вильгельм.   -   Помни   нынешнее
предзнаменование: норвежский сокол герцога Вильгельма царил  над  валлийским
соколом и саксонским бекасом, после того как  они  взаимно  уничтожили  друг
друга... Но пора одеваться: нас скоро придут звать на ужин и на пир!


 * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *
     УЧЕНЫЙ ЛАНФРАНК

ГЛАВА I

     В то время саксонцы - начиная с короля и кончая последним поденщиком  -
садились ежедневно четыре раза за стол. "Счастливые времена!"  -  воскликнет
не один  из  потомков  этих  поденщиков,  читая  эти  строки.  Да,  конечно,
счастливые, но только не для всех, потому что хлеб рабства и горек и  тяжел.
В то время, когда живые деятельные  бретонцы  и  постоянные  распри  королей
предписывали саксонцам строгое воздержание, последних нельзя было  упрекнуть
в страсти  к  пьянству,  но  они  увлеклись  впоследствии  примером  датчан,
любивших  наслаждаться  удовольствиями  жизни.  Под  влиянием  их   саксонцы
предавались всевозможным излишествам, хотя и  позаимствовали  от  них  много
хорошего; эти пороки не проникли, однако, до двора Исповедника, воспитанного
под влиянием строгих нравов и обычаев норманнов.
     Норманны  играли  почти  одинаковую  роль  со  спартанцами:  окруженные
злобными,   завистливыми   врагами,   они   поневоле   следовали   внушениям
духовенства, чтобы только удержаться на месте, добытом ими с  таким  тяжелым
трудом. Точно так, как спартанцы, и норманны дорожили своей независимостью и
собственным достоинством, отличавшим их резко от многих  народов,  -  гордое
самоуважение не позволяли им унижаться и кланяться перед кем бы то ни  было.
Спартанцы били благочестивее остальных греков вследствие постоянной удачи во
всех предприятиях,  несмотря  на  препятствия,  с  которыми  им  приходилось
бороться; этой  же  причине  можно  приписать  и  замечательное  благочестие
норманнов,  веровавших  всем  сердцем,  что   они   находятся   под   особым
покровительством Пресвятой Богородицы и Михаила архистратига.
     Прослушав всенощную, отслуженную в часовне вестминстерского  аббатства,
которое было построено на месте  храма  Дианы*,  король  со  своими  гостями
прошел в большую залу дворца, где был сервирован ужин.
     В  стороне  от  королевской  эстрады  стояли   три   громадных   стола,
предназначенных  для  рыцарей  Вильгельма   и   благородных   представителей
саксонской молодежи, изменившей ради прелести  новизны  грубому  патриотизму
своих отцов.
     На эстраде сидели вместе с королем только  самые  избранные  гости:  по
правую руку Эдуарда помещался Вильгельм, по левую - епископ  Одо.  Над  ними
возвышался балдахин из золотой  парчи,  а  занимаемые  ими  кресла  были  из
какого-то  богато  вызолоченного   металла   и   украшены   царским   гербом
великолепной работы. За этим же столом  сидели  Рольф  и  барон  Фиц-Осборн,
приглашенный на пир в качестве родственника и наперсника герцога. Вся посуда
была из серебра и золота, а бокалы украшены драгоценными  камнями,  и  перед
каждым гостем лежали столовый ножик с ручкой, сверкавшей яхонтами и  ценными
топазами, и салфетка, отделанная серебряной бахромой. Куш