ворил гонец.
     - Умер, а кто наследовал ему?
     - Твой брат Гарольд: теперь он уже коронован.
     Граф бледнел и краснел. В нем заговорила зависть, униженная гордость  и
злоба, но над ними взяло верх сознание, что он стал братом короля. Эта мысль
поборола все гадкие ощущения, вызванные вестью об избрании Гарольда.
     - Теперь мы уже не будем жить более из милости, хотя бы  и  у  отца,  -
заметила радостно Роза. - А так как Гарольд холост, то  жена  твоя,  Тостиг,
будет иметь такой же великолепный штат, как Матильда норманнская.
     - Да, надеюсь, что так, - ответил граф мрачно. - Что  с  тобой,  гонец?
Зачем ты отрицательно качаешь головой?
     - Мало вероятности, чтобы надежды  графини  исполнились  или  чтобы  ты
получил обратно свое графство: за несколько недель до  коронации  брат  твой
Гарольд женился на Альдите, сестре твоих соперников. Этот союз отнял у  тебя
навсегда Нортумбрию.
     Граф  отшатнулся  и  стоял  несколько  минут  как  пораженный   громом.
Прекрасные черты его лица исказились  от  злобы,  он  бешено  топнул  ногой,
произнес страшное проклятие и, отпустив гонца высокомерным  движением  руки,
начал ходить из угла в угол.
     Роза,  достойная  сестра  надменной  Матильды,  все  больше  и   больше
разжигала злобу Тостига на Гарольда, который своим  браком  на  Альдите  как
будто  желал  доказать,  что  брату  нечего  надеяться  на  возвращение  ему
Нортумбрии. Вполне естественно, это вывело  мстительного  Тостига  из  себя.
Если бы даже он вернулся в Англию и помирился с братом, то Моркар  и  Эдвин,
вошедшие теперь  в  родство  с  Гарольдом,  не  допустили  бы  возврата  ему
графства.
     Между тем как он большими  шагами  ходил  взад  и  вперед  по  комнате,
скрежеща зубами и отыскивая способ мщения, Роза проговорила, как  будто  про
себя:
     - Если бы герцог Вильгельм наследовал престол, на что он имел право, то
моя сестра была бы королевой, а ты имел бы более справедливого брата, нежели
Гарольд. Вильгельм поддерживает своих баронов мечом  и  панцирем  и  предает
мятежников огню и виселице.
     - А! - сказал пылко Тостиг. - Ты указала мне блистательный исход. Бери,
Роза, скорее пергамент и перо и пиши обо всем твоей сестре  Матильде.  Через
час я уже буду на пути ко двору норманнского героя.


ГЛАВА V

     Герцог находился в руврейском парке и,  окруженный  своими  рыцарями  и
баронами, пробовал несколько только что  усовершенствованных  им  стрел.  Он
весело смеялся и разговаривал, пока оруженосцы привязывали  к  столбу  живую
птицу.
     - Par Dieu! - воскликнул он. - Конан бретонский  и  Филипп  французский
настолько нелюбезны, что оставляют нас в покое, и я уже начинаю думать,  что
моим стрелам не будет другой цели, кроме этой несчастной птицы.
     В эту минуту захрустели ветви, послышался топот коня, и на лужайку, где
стоял герцог, выехал всадник, скакавший во весь опор.
     - Отважный! - крикнул ему Вильгельм. - Как ты смеешь  являться  ко  мне
без позволения?
     Всадник подскакал прямо к Вильгельму и одним прыжком очутился на земле.
Он был одет роскошнее герцога, но весь в пыли. Не преклоняя колен, не снимая
даже берета, он сильной рукой схватил изумленного Вильгельма и оттащил его в
сторону.
     - Ты знаешь меня Вильгельм? - начал он. - Конечно, я  не  явился  бы  к
тебе таким небрежно одетым, каким ты сейчас видишь меня, если б я не  принес
тебе надежды на корону.
     - Здравствуй, храбрый Тостиг! - ответил герцог, все еще не оправившийся
от этой неожиданности. - Вижу по  твоим  словам  и  улыбке,  что  ты  хочешь
сообщить мне много хорошего.
     - Эдуард Исповедник  почил  вечным  сном,  а  Гарольд  стал  английским
королем.
     - Король?!.. Англия!.. Гарольд! - бормотал бессознательно Вильгельм.  -
Если Эдуард умер... то Англия моя!.. Гарольд поклялся мне... все мои  бароны
и рыцари слышали его клятву.
     - Да, я слышал об этом от графа Балдуина, но могу дать тебе слово воина
и саксонца, что  никогда  Гарольд  не  уступит  норманну  ни  одного  вершка
английской земли.
     Вильгельм задрожал от сильного  волнения.  Он  был  почти  не  в  силах
устоять на ногах и прислонился к дереву.
     Рыцари и бароны перешептывались между собой и поглядывали с тревогой  в
ту сторону, где герцог так долго разговаривал с ново  прибывшим,  в  котором
некоторые уже узнали Тостига.
     Продолжая беседовать с озабоченным видом,  зятья  подошли  незаметно  к
придворным. Вильгельм приказал де-Танкарвилю проводить Тостига в Руан, башни
которого виднелись из-за леса.
     - Отдохни и подкрепи свои силы, дорогой брат, - обратился потом  герцог
к гостю. - Повидайся с Матильдой, а я не заставлю себя долго ждать.
     Граф сел на коня и, милостиво поклонившись придворным, скрылся из вида.
     Вильгельм сел на траву и глубоко задумался,  потом  проговорил:  "Будет
сегодня веселиться!" Встал и пошел один в  чащу  парка.  Верный  Фиц-Осборн,
заметив его уныние, последовал за ним. Герцог  дошел  до  берега  Сены,  где
стояла его лодка, вошел в нее и сел на  скамейку,  не  обращая  внимания  на
барона, который молча последовал его примеру.
     В молчании они доехали  до  Руана.  Как  только  они  достигли  дворца,
Вильгельм вошел в палату Совета и долго ходил взад и  вперед,  "беспрестанно
меняя положение", говорит летописец,  "то  затягивая,  то  распуская  шнурки
своей мантии".
     Фиц-Осборн между тем сходил к Тостигу,  который  сидел  у  Матильды,  а
возвратившись от него, смело подошел к герцогу, чего другой не осмелился  бы
сделать в подобную минуту, и сказал:
     - Зачем, государь, хочешь ты скрывать то, о  чем  нынче  вечером  будут
говорить все? Тебя смущает смерть Эдуарда и вероломство Гарольда?
     - Конечно, - ответил  Вильгельм,  -  смерть  моего  любезного  брата  и
недобросовестность Гарольда огорчают меня.
     Фиц-Осборн ответил полушутливо, полусерьезно:
     - К чему печалиться, когда нельзя помочь делу? А если  можно  исправить
зло, тогда уж и подавно нечего унывать. Эдуарда, разумеется, не  воскресить,
а измену Гарольда можно поправить. Разве у тебя нет  храброй  дружины?  Чего
тебе недостает, чтобы  разбить  саксонца  и  завоевать  его  царство?  Одной
решимости. Стоит только начать великое дело. Начни же его, герцог, а мы  его
докончим.
     Вильгельму была нужна поддержка баронов, а он в ней сомневался. Услышав
слова своего любимца, он сбросил маску притворства и гордо поднял голову.
     - Ты так думаешь? - произнес он со сверкающими глазами. - Если так,  то
клянусь честью, что мы совершим этот подвиг!.. Спеши же, Фиц-Осборн, возбуди
отвагу баронов, обещай, грози, но убеди их! Обширны земли Англии, а щедротам
победителя нет пределов. Иди, приготовь всех моих верных вассалов к  совету.
Убеди их приняться с усердием за дело, которое будет славнее всех  подвигов,
совершенных когда-либо потомками Роллона!


ГЛАВА VI

     Граф Тостиг пробыл недолго  при  норманнском  дворе:  соглашение  между
честолюбивым герцогом и мстительным изменником состоялось  немедленно.  Все,
что было обещано Вильгельмом Гарольду, было теперь обещано  Тостигу  за  его
помощь в деле завоевания трона.
     Но эти обещания не радовали Тостига, он понял из  бесед  с  сильнейшими
баронами, которые не верили в завоевание Англии, как сомнительно было, чтобы
Вильгельм склонил своих вассалов на содействие, к которому  они  не  считали
себя обязанными своими ленными отношениями. Во всяком случае,  он  предвидел
проволочки, которых не терпел. Он принял предложенные ему  герцогом  два-три
корабля, под предлогом наблюдения берегов Нортумбрии  и  попытки  произвести
там  восстание.  Ничтожность  оказываемого   ему   содействия   со   стороны
Вильгельма, который по своей подозрительности не доверял ему, усиливала  его
неудовольствие. Как ни был порочен Тостиг,  но  он  тем  не  менее  не  умел
притворяться и, прощаясь с герцогом, не мог скрыть своих чувств.
     - Пусть же будет, что будет, - произнес  он  с  угрозой,  -  а  никакой
иноземец не завладеет саксонской короной без моего содействия! Тебе  первому
я предлагаю ее, но ты должен явиться без долгих размышлений, иначе...
     - Иначе что? - спросил с озлоблением Вильгельм.
     - Иначе племя Роллы предупредит  тебя...  Но  конь  мой  бьет  копытом.
Прощай, герцог норманнский! Точи свои мечи, снаряжай корабли и торопи  своих
неповоротливых баронов.
     Когда Тостиг уехал, Вильгельм начал раскаиваться, что  отпустил  его  в
подобном настроении. Он призвал  своего  советника,  Ланфранка,  который  не
замедлил успокоить его.
     - Не страшись соперника, сын мой и государь, - сказал он ему.  -  Кости
мертвых постоят за тебя! Тостиг может отвлечь  силы  Гарольда.  Оставь  его.
Пусть сперва докажет свою искренность, не  для  чего  спешить!  Туча  должна
собраться прежде, чем грянет гром. Пошли  к  Гарольду  мирное  посольство  с
кротким увещанием вспомнить свой договор, обещание  и  клятву  на  рыцарском
мече, действуй по справедливости, а там...
     - Что там?
     - Небо грянет своим проклятием на клятвопреступника!
     Тостиг сел в это время на корабль в  Гафлере.  Но  вместо  того,  чтобы
плыть к северным  берегам  Англии,  он  отправился  к  одной  из  фландрских
гаваней, где под различными предлогами высадил своих норманнских  моряков  и
заменил их фламандцами, финнами и скандинавами.  Размышления  его  во  время
переезда побуждали его не доверять Вильгельму, и он  решил  посетить  своего
дядю, датского короля Свена.
     И конечно,  если  бы  вероятности  обратились  в  действительность,  то
перемена плана была благоразумна. Английский флот многочислен, а  английские
моряки славились своей опытностью. Норманны же не  отличались  ею,  так  что
высадка Вильгельма в Англию была сопряжена со многими затруднениями и  успех
ее был поэтому сомнителен... Но даже допуская блистательный успех, не мог ли
Тостиг, знавший изворотливость герцога, опасаться, что с ним  будет  труднее
справиться, чем с родным дядей, Свеном?
     На  этом  основании  он  тотчас  по  приезде  к  датскому  королю  стал
подстрекать его к попыткам возвратить себе славный престол Канута.
     Свен был уже старый воин, храбрый, но осторожный и  проницательный.  За
несколько дней до приезда Тостига он получил письмо от  своей  сестры  Гиты,
которая,  верная   последней   просьбе   Годвина,   признавала   мудрыми   и
справедливыми все действия Гарольда относительно беспокойного Тостига.  Свен
был предостережен этим письмом сестры так, что, когда племянник объяснил ему
цель своего посещения, он ответил с улыбкой:
     - Видишь ли: Канут-то был великим человеком, а я - ничто перед ним. Мне
едва удается отстаивать себя  от  алчного  норвежца,  между  тем  как  Канут
завоевал Норвегию, не пролив капли крови, но хоть он был велик, а  ему  было
трудно покорить себе Англию и удержать ее. Так не  лучше  ли  мне  управлять
своим  королевством,  чем  гнаться  за  наследием  великого  Канута, который
успевал именно потому, что был велик и славен!
     - Не такой ответ ожидал я  услышать,  -  проговорил  Тостиг  с  горькой
усмешкой. - Но найдутся другие, которые не испугаются трудностей  исполнения
этой задачи!
     "Таким образом, - говорит норвежский  летописец,  -  граф  расстался  с
королем, очень им недовольный, и поспешил  к  королю  норвежскому,  Гарольду
Гардраде".
     В ту дальнюю эпоху настоящим героем севера, любимцем воинов и  скальдов
был король Гарольд Гардрада! Во время страшного сражения при Стикльстаде,  в
котором пал брат его, Олай,  ему  было  не  более  пятнадцати  лет,  что  не
помешало ему быть израненым, не хуже любого престарелого воина. Уйдя с  поля
битвы, он скрывался в густом лесу, в избе  крестьянина,  до  излечения  ран.
Оправившись,  он  запел  песню  о  будущем  славном  дне,  когда   имя   его
возвеличится на покидаемой им родине - Гардрада был поэтом в  полном  смысле
слова. Он стал рыскать по свету. Побывав в Швеции и России, он после  многих
удалых  дел  на  Востоке,  пристал  к  знаменитым  телохранителям  греческих
императоров, верингам и варягам, и сделался вскоре их вождем. Не  поладив  с
греческим предводителем императорских войск,  Гардрада  удалился  со  своими
варягами в сарацинскую Африку. Об удальстве великого  скандинавского  витязя
свидетельствуют восемьдесят замков, взятых им  приступом,  несметная  добыча
золотом и драгоценными камнями, да песни скальдов.  В  Сицилии  он  завоевал
себе новые лавры и новые богатства отправился в  Палестину,  разметая  перед
собой полчища неверных и грабителей.
     По возвращении в Константинополь он начал тосковать о покинутой родине.
Он узнал, что племянник его Магнус,  побочный  сын  Олая,  сделался  королем
норвежским, и невольно подумал, что недурно было бы и ему  самому  завладеть
престолом. Гардрада сдал свою должность в службе императрицы Зои,  но,  если
верить сказаниям скальдов, последняя любила смелого витязя, сердце  которого
между тем было отдано  ее  племяннице,  Марии.  Чтобы  удержать  Гардраду  в
Константинополе, на него возвели обвинение в утаивании добычи и заключили  в
тюрьму. Но судьба хранит храбрых воинов и посылает им, в крайних случаях  на
выручку  прекрасных  женщин.   Одна   прелестная   гречанка,   вдохновленная
сновидением, взобралась  на  вершину  башни,  в  которой  томился  узник,  и
спустила ему оттуда веревку, с помощью которой Гардрада и вышел благополучно
из темницы. Разбудив своих варягов, которые окружили  с  восторгом  любимого
вождя, он отправился за своей возлюбленной Марией, посадил ее на  корабль  и
поплыл в Черное море. Добравшись  до  Новгорода,  он  отдал  свои  несметные
сокровища на хранение князю новгородскому, который был ему верным союзником,
а затем продолжал путь на север. После множества подвигов, вполне  достойных
морского короля, Гардрада получил от Магнуса половину Норвегии, по смерти же
его - все королевство перешло ему в руки. На севере не  бывало  до  тех  пор
такого умного и богатого, смелого и могучего  короля.  К  нему-то  и  явился
Тостиг с предложением овладеть английским престолом.
     В один из прекраснейших северных вечеров, когда зима уже уступала место
ранней  весне,  два  человека  сидели  под  грубым  навесом,  сложенным   из
необтесанных бревен, вроде навесов, встречающихся еще и теперь в Швейцарии и
в Тироле. Этот навес был построен перед задней дверью, прорубленной в  конце
длинного, низкого, неправильного здания, занимавшего громадное пространство.
Выход этот был, по-видимому, устроен для того, чтобы прямо сходить  к  морю,
потому что скала, на которой возвышался грубый кров, нависла над  водами,  и
вдоль по ней были высечены ступени, которые вели к берегу.  Он  образовал  в
этом  месте  довольно   большой   залив,   опоясанный   причудливой   грядой
остроконечных и разбитых утесов. Под  ними  стояло  на  якоре  семь  военных
кораблей, высоких и статных, богато позолоченные носы и кормы которых сияли,
озаренные взошедшей  луной.  Это  необтесанное  строение,  казавшееся  рядом
смежных  между  собой  шалашей  полудикого  народа,  было  дворцом  Гардрады
норвежского. Настоящими дворцами его были, в сущности,  палубы  его  военных
судов.
     Сквозь мелкие оконные сетки деревянного дома мелькал слабый огонь.  Над
крышей вился дым, а из палаты, находившейся с другой стороны дома,  долетали
нестройные звуки шумного пира. Глубокая тишина  воздуха  и  спокойное  небо,
усеянное  яркими   звездами,   служили   резкой   противоположностью   этому
человеческому, буйному ликованию.  Эта  северная  ночь  была  почти  так  же
светла,  как  полдень  золотого  юга,  но  гораздо  величественнее  в  своем
безмятежном спокойствии.
     На столе под широким навесом стояла громадная чаша  березового  дерева,
оправленная в серебро и наполненная крепким вином, и два рога, объем которых
соответствовал  силам  людей  того  времени.  Два  собеседника  не  обращали
внимания на холод, так как были одеты в медвежьи шкуры.
     Эти два собеседника были  Гардрада  и  граф  Тостиг.  Первый  встал  со
скамьи, очевидно взволнованный и вышел  на  скалу,  освещенную  серебристыми
лучами месяца. В эти  минуты  он  напоминал  героев  давно  минувших  веков,
Гарольд Гардрада был выше всех людей нового века, именно в  пять  норвежских
локтей  *.  Но  несмотря  на  это,  в   его   телосложении   не   замечалось
несоразмерностей и той неуклюжести, которой отличаются все люди  ненормально
высокого роста. Он  был  сложен;  напротив,  удивительно  пропорционально  и
отличался самой благородной осанкой. Единственный недостаток,  замеченный  в
нем летописцем, заключался в том, что руки и ноги его были  слишком  велики,
хотя и красивой формы **.

     ------------------------------------------------------------
     * Так как пять древних норвежских локтей равнялись  восьми  фунтам,  то
это показание летописца, очевидно, преувеличено. Но вероятно,  что  Гардрада
имел более семи футов роста, потому что  Гарольд  английский  давал  ему  на
могилу семь футов  земли,  "или  сколько  потребуется  более  на  его  рост,
превышающий обыкновенный рост людей".
     ** У всех скандинавских племен были маленькие руки и ноги. Один  ученый
антикварий  заметил,  что  у  древних  скандинавских  мечей,  хранящихся   в
копенгагенском музее, рукоять так мала, что в  них  не  пройдет  рука  денди
наших времен. Некоторые ученые принимают эту особенность  за  доказательство
восточного происхождения скандинавов.
     -------------------------------------------------------------

     Лицо его могло назваться образцом красоты скандинавского  типа:  волосы
его, прибранные над умным лбом, ниспадали на  плечи  густыми,  шелковистыми,
светло-русыми  кудрями.  Коротенькая  борода  и   длинные   усы,   тщательно
расчесанные, придавали ему особое выражение величия и мужества.  Одна  бровь
его была несколько выше другой,  что  придавало  лукавство  его  улыбке,  но
заставляло его казаться особенно суровым в серьезную минуту.
     Итак, Гарольд Гардрада стоял и смотрел  на  картину  необъятного  моря,
Тостиг наблюдал за ним молча из-под навеса, потом встал и подошел к нему.
     - Почему слова мои взволновали тебя, король? - спросил он его.
     - Разве слова должны усыплять человека? - возразил Гарольд.
     - Мне люб  такой  ответ,  -  проговорил  граф  Тостиг,  -  мне  приятно
смотреть, как ты теперь любуешься своими кораблями. Да и  странно  бы  было,
если б  человек,  убивший  столько  лет  на  покорение  ничтожного  Датского
королевства, стал бы вдруг колебаться, когда речь идет о власти над Англией.
     - А я, видишь, колеблюсь именно потому, что баловень судьбы  не  должен
искушать ее долготерпения, я выдержал  восемнадцать  кровопролитных  битв  в
сарацинской земле, но еще никогда не встречали неудачи! Ветер не может  дуть
все с одной стороны... а счастье - тот же ветер!
     - Стыдись, Гарольд Гардрада!  -  воскликнул  пылко  Тостиг.  -  Хороший
кормчий проведет корабль в пристань  и  не  поддастся  буре.  А  бесстрашное
сердце приковывает счастье. Все  народы  твердят,  что  на  севере  не  было
подобного тебе. Неужели же ты довольствуешься лаврами, пожатыми тобой в лета
цветущей молодости?
     -  Тебе  не  обольстить  меня  подобными  речами,  -  отвечал   король,
обладавший осторожным и обширным умом, - докажи мне сначала верность успеха,
как ты сделал бы это относительно боязливого старика. Правитель должен  быть
рассудителен, как старик в то время, как задумывает совершить важный шаг!
     Тостиг  невозмутимо  обнаружил   ему   все   слабые   стороны   родного
государства:  казну,  истощенную   безрассудной   расточительностью   короля
Эдуарда. Страну, не имеющую никаких  укреплений  даже  на  главных  пунктах.
Народ,  сильно  изнеженный  продолжительным  миром  и  настолько   привыкший
признавать  иго  северных  победителей,  что  при  первой  победе   половина
народонаселения стала бы требовать примирени