окойством  припоминал  необдуманные  обещания,  данные  им  в  молодости
Вильгельму, и соображал, какие могут произойти от этого последствия.
     - Так ты точно дал матери подобную клятву  и  желаешь  сдержать  ее?  -
спросил он наконец Гарольда.
     - Да, государь, - ответил Гарольд отрывисто.
     - В таком случае я не могу удерживать тебя, - проговорил Эдуард.  -  Ты
мудрейший  изо  всех  моих  подданных  и,  конечно,   не   сделаешь   ничего
необдуманно...  Но,  -  продолжал  король  торжественным тоном и с очевидным
волнением,  -  прошу  тебя  принять  к  сведению,  что  я  не одобряю твоего
намерения:  я  предвижу,  что  твоя  поездка к Вильгельму навлечет на Англию
большое бедствие и для тебя лично будет источником великого горя... удержать
же тебя, повторяю, не могу.
     - О, государь, не напрасно  ли  ты  беспокоишься?  -  заметил  Гарольд,
пораженный необыкновенной серьезностью короля. - Твой родственник  Вильгельм
норманнский  слыл  всегда  беспощадным  в  войне,  но  честно  и  откровенно
поступающим с друзьями... да и величайшим позором было бы для него,  если  б
он  решился  нанести  вред  человеку,  доверчиво  и  с   добрым   намерением
являющемуся к нему.
     - Гарольд, Гарольд, - сказал  нетерпеливо  король,  я  знаю  Вильгельма
лучше тебя. - Он далеко не так прост, как ты думаешь, и заботится  только  о
собственной выгоде. Более не скажу ничего. Я предостерег  тебя  -  и  теперь
остальное предоставляю на волю неба.
     К несчастью,  люди,  не  обладающие  большим  умом,  никогда  не  могут
доказать  другим  справедливость  своего   убеждения,   когда   они   подчас
действительно додумываются до истины. Потому  и  предостережение  короля  не
произвело никакого действия на Гарольда, который думал,  что  Эдуард  просто
увлекся фальшивым воззрением на характер Вильгельма. Гурт же судил иначе.
     - Как ты думаешь,  государь,  -  спросил  он.  -  Подвергнусь  ли  и  я
какой-либо опасности, если поеду вместо Гарольда к Вильгельму?
     - Нет, - проговорил король быстро. - И я советовал бы сделать это...  С
тобой Вильгельму нечего хитрить... тебе он не может желать никакого вреда...
ты поступишь очень благоразумно, если поедешь.
     - Но я поступлю  бесчестно,  если  допущу  его  до  этого!  -  возразил
Гарольд. - Но как бы то ни было, позволь благодарить тебя, дорогой государь,
за твою нежную заботливость обо мне... И да хранит тебя Бог!
     Выйдя из дворца, братья заспорили о том, кому лучше ехать в  Нормандию.
Аргументы Гурта были так основательны, что  Гарольд  наконец  мог  выставить
причиной своего упорства только то, что поклялся матери  лично  съездить  за
Гаконом и Вольнотом. Когда же они пришли домой, у  него  был  отнят  и  этот
предлог. Потому что как скоро Гурт открыл матери опасения и  предостережения
короля, она тоже начала умолять Гарольда послать вместо себя  брата,  утешая
его тем, что при подобных  условиях,  с  удовольствием  освобождает  его  от
данной им клятвы.
     - Выслушай меня спокойно, Гарольд, - заговорил Гурт, видя, что брат все
еще настаивает на своем. - Поверь, что король  имеет  основательные  причины
опасаться за тебя, но только не счел нужным высказать нам  эти  причины.  Он
вырос вместе с Вильгельмом и слишком был привязан к нему, чтобы  подозревать
его без оснований.  Разве  Вильгельм  не  имеет  повода  относиться  к  тебе
недружелюбно? Я еще помню, как при дворе ходили слухи, что он имеет какие-то
виды на английский престол и что Эдуард поощрял его претензии. Положим,  что
со стороны герцога было бы чистым безумием иметь подобные надежды и  теперь,
но все же он, вероятно, не отказывается от мысли возвратить свое влияние над
королем, которое утратил  в  последнее  время.  Он  знает,  что  вся  Англия
потрясется с одного конца до другого, если он задержит тебя, и что тогда ему
будет очень удобно половить рыбу в мутной воде. Со  мной  же  он  ничего  не
сделает, потому что мое отсутствие в Англии не принесет ему никакой  пользы,
да он и не посмеет тронуть меня, так как ты  состоишь  главой  всего  нашего
войска и жестоко отомстил бы за брата...
     - Но он же удерживает Гакона и Вольнота -  так  почему  не  удержать  и
тебя? - перебил Гарольд.
     - Потому что он удерживает их в качестве заложников, а я явлюсь к  нему
просто как гость и посол... Нет, мне не может угрожать никакая опасность,  и
я убедительно прошу тебя, Гарольд, послушаться разумного совета.
     - О, дорогой, возлюбленный сын. послушайся брата! -  воскликнула  Гита,
обнимая колена Гарольда. - Не допусти, чтобы тень Годвина пришла  ко  мне  в
ночной тьме и я бы услышала его грозный голос: жена, где Гарольд?
     Здравый ум графа не мог не признать основательность этих  слов.  Притом
же предостережения короля тревожили его  более,  чем  он  сознавался.  Но  с
другой стороны, были  такие  причины,  которые  не  дозволяли  ему  уступить
убеждениям брата и матери. Первыми и сильнейшими из них были его  врожденное
мужество и благородная гордость,  мешавшая  ему  согласиться  на  то,  чтобы
другой подвергся опасности. Кроме того, он  не  был  уверен,  увенчается  ли
успехом поездка Гурта  в  Нормандию,  так  как  ненависть  молодого  тана  к
норманнам была хорошо известна в  Руане.  Сверх  того,  Гарольд  предполагал
заручиться дружбой Вильгельма, который мог бы со  временем  быть  ему  очень
полезным.
     Он вовсе не предполагал, чтобы герцог, не имея приверженцев  при  дворе
Исповедника, мог иметь виды на английскую  корону,  и  рассчитывал,  что  он
поможет  ему  отстранить  других  претендентов:  сына  Этелинга  и  храброго
норвежского короля Гардраду, - если задобрить его, а это можно было сделать,
только лично съездив к нему. Потом Гарольду никак нельзя было  надеяться  на
верность Тостига, который, состоя в родстве с Вильгельмом,  непременно  стал
бы настраивать последнего против брата, если б тот даже и  сделался  наконец
королем английским -  новая  причина  для  Гарольда  постараться  перетянуть
Вильгельма на свою сторону. В голове его  мелькнуло  еще  одно  соображение:
герцог сумел поставить Нормандию наряду с Францией и Германией, так можно ли
человеку, желающему возвысить Англию во всех  отношениях,  упустить  удобный
случай узнать, какими средствами герцогу удалось  совершить  подобное  чудо?
Все эти соображения побудили графа решиться ехать самому. Но тут  как  будто
какой-то тайный голос  начал  шептать  ему,  что  не  следует  ехать,  и  он
находился в страшном разладе с самим собой, когда голос Гурта вывел  его  из
задумчивости.
     - Советую тебе, - сказал серьезно юный тан, -  принять  в  соображение,
что хотя ты и можешь располагать собой по своему произволу, но ты не  имеешь
права навлекать  бедствия  на  свое  отечество,  а  это  случится,  если  ты
отправишься в Нормандию, вспомни слова короля!
     Граф задрожал.
     - Дорогая матушка и ты, благородный Гурт, вы  почти  победили  меня,  -
проговорил Гарольд, с чувством обнимая их, - но дайте мне только два дня для
обсуждения этого важного дела, я же обещаю не поступать легкомысленно.
     Это было последним словом Гарольда, и Гурт заметил не без удовольствия,
что он отправился к Юдифи, которая,  по  его  мнению,  непременно  отговорит
Гарольда от поездки, так как она, в качестве владычицы сердца его, должна же
иметь над ним больше влияния, чем король, мать и брат.
     Между  тем  Гарольд  отравился  в  римскую  виллу  и   он   чрезвычайно
обрадовался, когда встретился в лесу с предсказательницей, где она  собирала
какие-то травы и листья.
     Спрыгнув поспешно с коня, он подбежал к ней.
     - Хильда, - начал он тихо, - ты часто говорила мне, будто мертвые могут
подавать совет живым, и потому прошу  тебя  вызвать  при  мне  дух  усопшего
героя, похороненного возле друидского жертвенника...  я  желаю  убедиться  в
справедливости твоих слов, в которых еще наполовину сомневаюсь.
     - Так знай же, - ответила Хильда, -  что  мертвые  показываются  глазам
непосвященных  только  по  доброй  воле.  Мне-то  они  покажутся,  когда   я
предварительно произнесу известные заклинания, но не  ручаюсь,  чтобы  и  ты
увидел их. Я, впрочем, исполню твое желание, и ты будешь стоять возле  меня,
чтобы слышать и видеть все, что будет происходить в ту торжественную минуту,
когда мертвый восстанет из своего гроба. Да  будет  тебе  известно,  что  я,
желая успокоить тревогу Юдифи,  узнала  уже,  что  горизонт  твой  омрачился
мимолетной тучей. Гарольд рассказал все, что волновало его. Хильда выслушала
его и пришла тоже к тому заключению, что опасения  короля  неосновательны  и
Гарольду необходимо сделать все от него зависящее,  чтобы  овладеть  дружбой
герцога норманнского.
     Таким образом, ответ ее не был способен переменить  его  первоначальное
решение, но все же она попросила его  исполнить  свое  намерение:  выслушать
совет мертвеца и поступать только сообразно с ним.
     Очень  довольный  тем,  что  ему  придется  увериться  в  существовании
сверхъестественной силы, Гарольд распростился с пророчицей и тихо  продолжал
свой путь, ведя коня  за  повод.  Не  успел  он  еще  дойти  до  холма,  как
почувствовал прикосновение чьей то руки. Оглянувшись, он увидел перед  собой
лицо Юдифи, выражавшее самую нежную любовь и сильнейшую тревогу.
     - Сердце моего сердца, что случилось с тобой? чего ты так печалишься? -
воскликнул он.
     - С  тобой  не  произошло  никакого  несчастья?  -  пролепетала  Юдифь,
пристально смотря ему в глаза.
     - Несчастья? Нет, дорогая моя! - ответил граф уклончиво.
     Юдифь опустила глаза и, взяв его  под  руку,  пошла  вперед.  Дойдя  до
места, откуда не видно было колонн друидского храма, вызывавших в  ней  этот
день какой-то непонятный ужас, она вздохнула свободнее и остановилась.
     - Что ж ты молчишь? - спросил Гарольд, склонившись к ней. -  Скажи  мне
хоть что-нибудь!
     - Ах, Гарольд, - ответила она. - Ты давно знаешь,  что  я  живу  только
тобой и для тебя... я верю бабушке, которая говорит, что  я  -  часть  тебя,
верю потому, что каждый раз чувствую: ожидает ли тебя радость или горе.  Как
часто, во время твоего отсутствия, на меня нападала  веселость,  и  я  знала
тогда, что ты благополучно избег какой-нибудь грозившей тебе  опасности  или
победил врага... Ты спрашивал меня, чем я взволнована в настоящий момент, но
я сама не знаю этого - и могу сказать только, что эта печаль, которую я не в
силах преодолеть, происходит от  предчувствия,  что  тебе  предстоит  что-то
ужасное.
     Видя уныние  своей  невесты,  Гарольд  не  осмеливался  сообщить  ей  о
предстоявшей поездке. Он  притянул  ее  к  себе  и  просил  не  беспокоиться
напрасно. Но утешения его не подействовали на  нее.  Казалось,  на  душе  ее
тяготело нечто, чего нельзя объяснить  одним  предчувствием  и  чего  ей  не
хотелось рассказать. Когда же Гарольд настойчиво попросил ее  сообщить  ему,
на чем она основывает свое опасение, она скрепя сердце произнесла:
     - Не смейся надо мной, Гарольд, ты  еще  не  можешь  представить  себе,
какую нравственную  пытку  перенесла  я  в  течение  этого  дня.  О,  как  я
обрадовалась, как увидела Гурта!.. Я просила его ехать к  тебе  -  видел  ты
его?
     - Видел... Но продолжай.
     - Ну, когда Гурт оставил меня, я машинально пошла на холм, где  мы  так
часто сидели с тобой. Когда я села у  склепа,  мной  начал  овладевать  сон,
против которого я боролась всеми силами, но  он  одолел  меня  и  я,  уснув,
увидела, как из могилы восстал бледный,  мерцающий  образ...  я  видела  его
совершенно ясно... о, я как будто и теперь вижу его перед тобой... этот  лоб
восковой белизны... эти ужасные глаза с неподвижным, мутным взором!..
     - Образ витязя? - спросил граф в сильном смущении.
     - Да,  витязя,  вооруженного  по-старинному,  очень  похожего  на  того
витязя, которого вышивают для тебя девушки Хильды. Я видела совершенно ясно,
как он в одной руке держал длинный дротик, а в другой корону.
     - Корону?!.. Дальше, дальше!
     - Тут я совершенно заснула, и после  многих  неясных,  перепутывавшихся
образов, представившихся мне во сне, я ясно увидела  следующее  видение:  на
высокой  скале  стоял  как  будто  ты,  но  окруженный  небесным  сиянием  и
походивший скорее на духа, чем на человека. Между скалой и долиной протекала
бурная река, волны которой начали вздыматься все выше и выше, так что  скоро
достигли духа, в это время распускавшего крылья, как бы  желая  улететь.  Но
вот из расщелин скалы выползли страшные гады, другие свалились с облаков,  и
все вместе вцепились в его крылья, чтобы помешать его полету... Тут раздался
чей-то голос, говоривший: "Разве ты не  видишь,  что  на  скале  стоит  душа
Гарольда-гордого, что волны поглотят его, если он не успеет улететь? Встань,
правда, и помоги душе храброго!.." Я хотела бежать к  тебе,  но  была  не  в
состоянии двинуться с места... Тут  мне  показалось,  что  я  опять,  словно
сквозь туман, вижу развалины друидского храма, возле которого  я  уснула,  и
будто Хильда сидит у саксонского  кургана  и  держит  в  руках  человеческое
сердце, вливая в него черные капли  из  хрустального  сосуда.  Понемногу  из
сердца вырос ребенок, который  вскоре  превратился  в  печального,  мрачного
юношу. Он пошел к тебе и начал что-то шептать, причем изо  рта  его  клубами
валил кровавый дым, под влиянием которого крылья твои совершенно высохли.  И
вот снова заговорил прежний голос: "Хильда, ты уничтожила доброго  ангела  и
вызвала из отравленного сердца искусителя!" Я громко вскрикнула, но было уже
поздно: волны хлынули над тобой, а над ними всплыл железный шлем, украшенный
той короной, которую я видела в руках привидения...
     - Этот сон, однако, недурен! - заметил Гарольд весело.
     - Тут я очнулась, - продолжала Юдифь. - Солнце стояло высоко  и  воздух
был  совершенно  тих...  И  тут  я  увидела,  уже  наяву,  ужасную   фигуру,
напомнившую  мне  рассказы  наших  девушек  о   колдунье,   которая   иногда
показывается в лесу. Она походила не то на  мужчину,  не  то  на  женщину...
скользя  между  колоннами,  она  обернулась  ко  мне,  и  я  увидела  на  ее
отвратительном лице выражение злорадства и торжества...
     - Ты не спрашивала у Хильды значения этих видений?
     - Спрашивала, но она  пробормотала  только:  "Саксонская  корона!"  Мне
кажется, что они предвещают величайшую  опасность  -  гибель  твоей  души...
Слова, слышанные мной, должны означать, что твоя храбрость  имеет  для  тебя
значение крыльев... а добрый дух, которого  ты  лишился,  по  моему  мнению,
был... о нет, это было бы уж слишком!
     - Ты хочешь сказать, что этот сон,  между  прочим,  означает,  будто  я
потеряю правду, а вместе с ней и  тебя?..  Советую  тебе  помнить,  что  был
только сон, моя бесценная!.. Все другое может быть покинуто мной, но  правда
всегда останется со мной, так же как и любовь моя к тебе сойдет  со  мной  в
могилу - и этого будет достаточно, чтобы поддержать меня в борьбе со злом!
     Юдифь долго смотрела на своего жениха с чувством благоговения  и  потом
крепко, крепко прижалась к его груди.


ГЛАВА V

     Мы уж видели, что Хильда,  расспрашивая  оракулов  о  судьбе  Гарольда,
постоянно поражалась двусмысленностью их ответа, но, вследствие своей  любви
к Юдифи и Гарольду, которые в ее глазах составляли одно  существо,  она  все
темные намеки истолковывала в хорошую сторону.
     Как ни были извращены ее  понятия  мистическим  учением,  которому  она
предалась душой и телом, она все же  не  была  лишена  некоторого  душевного
благородства,  которое  невольно  внушало   к   ней   симпатию.   Она   была
представительницей исчезавшего язычества, одиноко стояла на рубеже новой эры
и,  отстаивая  всеми  силами  свои  верования,  тем  не   менее   относилась
снисходительно к убеждениям молодого поколения.
     После разговора с Гарольдом она всю ночь  бродила  по  лесу,  продолжая
собирать  растения  и  листья,  имеющие  какие-то   особенные   таинственные
свойства.  Возвращаясь  на  рассвете  домой,  пророчица  заметила  в   кругу
языческого храма какой-то неподвижный предмет, лежавший возле  могилы  давно
усопшего витязя, и подошла к нему. Это было человеческое  существо,  которое
по его неподвижности, по страшной бледности лица можно было счесть за  труп.
Морщинистое лицо этого создания было отвратительно и выражало адскую  злобу.
По особому странному запаху, который издавало тело, Хильда узнала в нем одну
из тех страшных  ведьм,  которые,  по  убеждению  народа,  могли  с  помощью
особенных мазей и втираний отрешить на время душу  от  тела,  причем  первая
отправлялась на шабаш к князю тьмы.
     Увлекаемая любопытством, Хильда села возле колдуньи, чтобы дождаться ее
пробуждения. Прошло уж немало  времени,  когда  лежавшая  перед  ней  начала
корчиться судорогами и через несколько секунд  приподнялась,  дико  озираясь
вокруг.
     - Что побудило тебя странствовать в эту  ночь,  Викка?  -  спросила  ее
Хильда.
     Викка  обратила  злобный  взгляд  на  пророчицу  и  отвечала  протяжным
голосом:
     - Приветствую Хильду, Мортвирту!  Зачем  ты  удаляешься  от  нас...  не
хочешь побывать на наших прекрасных оргиях?.. Весело плясали  мы  сегодня  с
Фаулом и Зевулом*!.. Но мы будем веселиться еще более,  когда  поведут  твою
внучку к брачному ложу. Хороша Юдифь, и я любовалась  ею  вчера,  когда  она
спала на этом самом месте... я дула ей  в  лицо  и  бормотала  стихи,  чтобы
смутить ее сновидения... Еще прекраснее покажется она, когда будет покоиться
возле своего повелителя!.. Ха-ха-ха!
     - Каким образом можешь ты узнать эту тайну,  которая  скрыта  даже  для
меня  туманной  завесой?!  -  воскликнула  Хильда,   испуганная   тем,   что
собеседнице ее известны все ее мечты и желания. - Разве  ты  можешь  сказать
наверное, когда и где внучка скандинавских королей  уснет  на  груди  своего
супруга?
     Колдунья испустила какой-то хриплый звук, походивший на злорадный смех,
и, вставая, проговорила:
     - Ступай к своим мертвецам, Мортвирта, и спроси их!.. Ты ведь  считаешь
себя  гораздо  мудрее  нашей  сестры,  мудрее  бедной  колдуньи,  с  которой
советуются одни сеорли, когда чума нападает на их  стада.  У  нас  нет  даже
человеческого жилища, а укрываемся  мы  в  лесах,  в  пещерах,  в  зловонных
болотах...  и  ты,  благородная,  ученая,  богатая   Хильда   не   стыдишься
пользоваться знанием мерзкой дочери Фаула.
     - Я хорошо знаю,  что  великие  Норны  не  разоблачают  перед  тобой  и
подобными тебе будущее, - ответила Хильда надменно. - Знаю и то, что  ты  не
умеешь заклинать духов, читать в звездах и никогда не  видишь  ничего  того,
что вижу я... Удивляюсь только, что тебе за  охота  погружаться  в  подобную
тину, между тем как я возношусь высоко над всем миром!

     --------------------------------------------------------------------
     * Фаулом называется злой дух, а Зевул считался почти дьяволом.
     --------------------------------------------------------------------

     - Ого, наше могущество гораздо больше твоего, хотя мы не знаем  никаких
заклинаний и не умеем читать в звездах... Помни,  что  укус  бешеной  собаки
смертелен - наше проклятие тоже умерщвляет человека! Да будет тебе известно,
что презираемая  тобой  ведьма  в  сто  раз  проницательнее  тебя!  Ты  сама
говоришь, что есть тайны, сокрытые и от твоих взоров... они раскроются  тебе
только тогда, когда все твои надежды будут уничтожены, гордость  твоя  будет
уничтожена, и ты сама превратишься в  древнюю  развалину  -  подобную  этой,
которая находится перед нами... тогда-то  мы  с  тобой  встретимся  на  краю
безбрежного и бездонного озера!
     Несмотря  на  свое  высокомерие  и  презрение  к  уходившей   колдунье,
знаменитая вала долго смотрела ей  вслед,  до  глубины  души  пораженная  ее
зловещими словами. Не успели, однако, еще обсохнуть  капли  росы  на  пышных
цветах, как Хильда сн