нужно добиться, через твое содействие,  английского  престола!  -
шепнул он тихо графу.
     Гарольд вскочил стремительно.
     - Английского престола, - повторил он бледнея. -  Оставь  меня,  Гакон!
Мне надобно теперь остаться одному... Уходи поскорее!


ГЛАВА VI

     После  ухода  Гакона  Гарольд  дал  полную  волю  нахлынувшим  на  него
чувствам, а они были так сильны и вместе с тем так противоречивы, что прошло
несколько часов, прежде чем он смог обдумать хладнокровно свое положение.
     Один из великих историков Италии говорит,  что  простой,  правдолюбивый
германец делался  в  обществе  итальянцев  хитрым  и  пронырливым  донельзя.
Относительно своих земляков он придерживался характеризующей его честности и
откровенности,  но  вооружался  против  итальянца,  которым   был   обманут,
величайшим  притворством.  Он  радовался  от  души,   если   ему   удавалось
перехитрить хитреца, и когда его упрекали в  этом,  то  он  наивно  отвечал:
"Разве можно поступать с вами честно? - ведь  вы  тогда  отнимете  последний
кусок хлеба!"
     Подобное превращение  произошло  в  ту  ужасную  ночь  и  с  Гарольдом.
Преисполнившись негодования, он решил следовать совету Гакона и  бороться  с
Вильгельмом его же оружием. Он оправдывал свое решение и  тем,  что  от  его
притворства зависело, при данных обстоятельствах, благо Англии, а не  только
его собственная будущность. Во имя же родины он готов был прибегать  даже  к
бесчестным средствам. Если Вильгельм думал завладеть английским  троном,  то
очень естественно, что Гарольд  был  для  него  самым  важным  препятствием.
Король Эдуард был сильно болен, а человек больной  готов  поддаться  влиянию
всякого. На это-то, вероятно, и рассчитывал  герцог  устранив  Гарольда,  он
отправился бы в Англию и непременно добился бы того, чтобы  король  назначил
его своим наследником.
     Когда  Гарольд  на  следующее  утро  снова  присоединился  к  остальной
компании, он поздоровался с герцогом как  можно  любезнее  и  веселее,  одна
бледность его лица еще свидетельствовала о страшной душевной борьбе, которую
он вынес ночью.
     Выехав из замка, Гарольд с Вильгельмом разговорились о проезжаемой  ими
местности, которая, находясь вдалеке от больших  городов,  представляла  вид
крайнего запустения. Попадавшиеся им навстречу  крестьяне  были  оборваны  и
исхудали донельзя, а хижины их походили на самые неряшливые собачьи  конуры,
чем на человеческие жилища. Гарольд заметил, что во взорах этих  несчастных,
забитых людей выражалась самая горькая  ненависть  к  рыцарям,  которым  они
между тем отвешивали  низкие,  подобострастные  поклоны.  Норманнская  знать
относилась к ним с величайшим презрением, в Нормандии  поступали  далеко  не
так, как в Англии, где общественное мнение строго осуждало дурное  обращение
с крестьянами и сеорлями, так как все сознавали,  что  рабство  противоречит
духу   религии.   Саксонское   духовенство   все-таки   более   или    менее
симпатизировало простонародью, между тем как ученые норманнские священники и
монахи удалились по мере  возможности  от  черни.  Таны  тоже  относились  с
участием  к  своим  подчиненным,  заботились,  чтобы  они  не  нуждались   в
необходимом, и слушались увещаний священнослужителей .
     Все саксонские  хроники  свидетельствуют  об  этом  гуманном  обращении
туземных вельмож с простолюдинами. Самый последний сеорль жил в  надежде  на
получение свободы и какого-нибудь угодья от своего  господина.  Норманны  же
ставили своих крестьян ниже всякого лесного зверя. Это  презрение  довершало
сходство норманнов со спартанцами.
     Неудивительно, что при подобных условиях норманнская чернь опустилась в
нравственном отношении до того, что стала отрицать все, отличающее  человека
от бессмысленного скота.
     - Как эти собаки вытаращились на нас? -  воскликнул  Одо,  указывая  на
стоявших у дороги крестьян. - Их можно только кнутом  научить  уму-разуму...
Неужели, граф Гарольд, и ваши сеорли все также тупоумны?
     - Нет, но зато они и живут в порядочных жилищах и одеваются прилично, -
ответил Гарольд. - Вообще о них там заботятся насколько можно.
     - Ну, а правда, что каждый саксонский  крестьянин  может,  если  только
захочет, сделаться дворянином?
     - Может, у нас ежегодно бывают подобные случаи. Чуть  ли  не  четвертая
часть наших танов происходит от землепашцев или ремесленников.
     -  Каждое  государство   имеет   свои   законы,   -   начал   Вильгельм
примирительным  тоном,  -  и  мудрый,  добродетельный  государь  никогда  не
изменяет их. Мне очень жаль, Гарольд,  что  тебе  пришлось  увидеть  больное
место моего герцогства! Сознаю, что положение наших крестьян требует реформ,
но во время моего детства они раз взбунтовались так, что пришлось употребить
самые крутые меры для их усмирения,  поэтому  обоюдное  недоверие  господ  и
крестьян, вызванное тем  печальным  происшествием,  должно  сперва  улечься.
Тогда только можно будет приступить к преобразованию, о  чем  я  и  Ланфранк
давно уже думаем. Мы и теперь позволяем многим из  крестьян  переселяться  в
большие города, где они могут заниматься  ремеслами  и  торговлей,  развитие
которых больше всего способствует процветанию государства.  Если  наши  поля
опустели, то хоть города увеличиваются и богатеют с каждым днем.
     Гарольд  поклонился  и   погрузился   в   размышления.   Пришлось   ему
разочароваться еще в одном отношении: цивилизация, которой он так удивлялся,
простиралась только на высшие классы норманнов.
     Вдали уж виднелись башни Байе, когда герцог  приказал  остановиться  на
берегу речки, под тенью дубов и кленов. Для него и  Гарольда  была  устроена
палатка, в которой они отдохнули немного и позавтракали. Встав из-за  стола,
Вильгельм взял графа под руку и пошел с ним вдоль  берега,  пока  не  увидел
перед собой совершенно уединенное, прелестное  местечко,  вроде  тех  мирных
уголков, которые  избирались  для  жительства  отшельниками.  У  самой  реки
находилась дерновая скамья, на которую герцог предложил сесть Гарольду и сел
сам рядом с ним. Он рассеянно начал черпать воду горстью  и  снова  лить  ее
обратно в руку,  на  поверхности  которой  от  этого  образовывались  круги,
постепенно расширявшиеся и потом исчезавшие в общей массе воды.
     - Гарольд, - начал наконец герцог, - ты, вероятно, думал, что я  просто
из каприза не ответил на твое нетерпеливое желание вернуться на родину. Но у
меня  есть  одно  дело,  очень  важное  для  нас  обоих,   о   котором   нам
предварительно следует поговорить. Когда-то, много лет тому назад,  на  этом
самом месте сидели двое юношей, то были твой  король  Эдуард  и  я.  Король,
находясь в самом мирном настроении, под влиянием прелести этого  уединенного
местечка и благовеста, издали доносившегося до нас, выразил  желание  навеки
остаться отшельником. Тогда у него  было  очень  мало  надежды  вступить  на
престол Альфреда. Я же обладал более воинственным духом и, заботясь о  благе
Эдуарда столько же, сколько о своем собственном,  старался  отвлечь  его  от
мысли о храме и  обещал,  что  употреблю  все  находящиеся  к  моим  услугам
средства, чтобы при случае  помочь  ему  завладеть  английской  короной,  на
которую он имел право  по  своему  рождению...  Ты  слушаешь  меня,  дорогой
Гарольд?
     - Как же, герцог! Я слушаю не только ушами, но и всем сердцем.
     - Ну, Эдуард пожал мне руку со словами благодарности, как я теперь  жму
твою, и, в свою очередь,  обещался  передать  мне  в  наследство  английскую
корону, если он, сверх всякого чаяния, когда-либо будет обладать ею и если я
переживу его... Ты отнимаешь руку?
     - Я поражен ... Продолжай, герцог, продолжай.
     - Когда же мне были присланы заложники Годвина,  который  один  мог  бы
воспротивиться желанию Эдуарда, то я  счел  это  за  подтверждение  обещания
короля, тем более что и правитель кентерберийский,  которому  были  известны
самые сокровенные мысли Эдуарда, был того же мнения. Вследствие  этого  я  и
задержал аманатов, несмотря на требования Эдуарда.  Я  ведь  понял,  что  он
настаивал   на   их   возвращении   по    твоей    инициативе.    Провидение
благоприятствовало моим надеждам, что Эдуард  сдержит  свое  обещание.  Одно
время казалось, будто он позабыл наш договор, потому что он послал за  своим
законным наследником,  Этелингом,  но  этот  умер,  оставив  за  себя  сына,
которого обойдут, если Эдуард умрет прежде его  совершеннолетия,  что  очень
вероятно. Я слышал даже, что Эдуард вообще не будет способен держать тяжелый
английский скипетр. Со  времени  твоего  отъезда  король  стал  подвергаться
частым болезненным припадкам, так что не пройдет, должно быть, и  года,  как
вестминстерский храм обогатится его гробницей.
     Вильгельм остановился, наблюдая украдкой за выражением лица Гарольда.
     - Я вполне убежден, - продолжал он затем, - что  твой  брат  Тостиг,  в
качестве моего довольно близкого родственника, не откажется  поддержать  мои
притязания, если он сделается, вследствие твоего удаления из Англии,  главой
Годвиновой партии. Чтобы доказать тебе,  как  мало  я  ценю  помощь  Тостига
сравнительно с твоим содействием и как  сильно  я  на  тебя  рассчитываю,  я
рассказал тебе все откровенно - чего тонкий политик не сделал  бы,  конечно.
Перейду теперь к главному: так как я выкупил тебя из плена, то смело мог  бы
задержать тебя здесь до тех пор, пока не вступил бы  на  английский  престол
без твоей помощи... понимая, что ты теперь единственный  человек  в  Англии,
который захотел бы оспаривать мои справедливые притязания. Тем  не  менее  я
открываю тебе свое сердце, потому  что  желаю  быть  только  тебе  обязанным
успехом. Договариваюсь с тобой не как с вассалом, а как  с  равным  мне:  ты
должен занять Довер своим войском, чтобы впустить мой флот,  когда  настанет
время. Ты должен расположить в мою  пользу  Витан,  чтобы  он  признал  меня
наследником  Эдуарда.  Скажи  народному  собранию,  что  я  намерен  править
государством согласно его законам, нравам, обычаям и желаниям.  Я  настолько
уверен в себе,  что  могу  смело  сказать:  короля,  способного  лучше  меня
защитить Англию от датчан и увеличить благосостояние страны, ты  не  найдешь
во всем мире.  За  твое  содействие  я  предлагаю  тебе  в  супружество  мою
прелестнейшую  дочь  Аделицу,  с  которой  мы  и  обручим   тебя   в   самом
непродолжительном времени. Твоя сестра, Тира, будет отдана замуж  за  самого
знатного моего барона. За тобой останутся все твои имения, графство  твое  и
должности, которые ты сейчас занимаешь, а если, как я предполагаю, Тостиг не
сумеет удержать в своих руках Нортумбрию, то и она перейдет к тебе. Все, что
ты ни пожелаешь, я сделаю для тебя, чтобы ты мог так же  свободно  управлять
своими графствами, как управляют, например, графы де-Прованс или д'Анжу,  то
есть ты только для вида будешь моим вассалом, а  на  самом  же  деле  будешь
иметь равную со  мной  власть...  ведь  я  тоже  считаюсь  вассалом  Филиппа
французского только pro forma. Таким образом,  ты  ничуть  не  потеряешь  со
смертью Эдуарда, а, напротив, выиграешь многое, потому  что  я  помогу  тебе
покорить всех твоих соперников и вообще употреблю все усилия, чтобы доказать
тебе свою любовь и благодарность... Ты, однако  ж,  долго  заставляешь  меня
ждать ответа, граф Гарольд!
     Граф сделал над собой громадное  усилие,  чтобы  не  изменить  решению,
принятому им прошедшей ночью, и сказал:
     - Все, что ты мне предлагаешь,  превосходит  самые  смелые  ожидания  и
превышает мои заслуги... но я могу только сказать тебе,  что  ни  Эдуард  не
может самовольно передавать английский трон по  наследству,  ни  я  не  могу
содействовать тебе, потому что трон зависит от Витана.
     - А Витан зависит от тебя! - произнес Вильгельм резко. -  Я  не  требую
невозможного, так как знаю, что ты имеешь громадное влияние в Англии, а если
я ошибаюсь в этом отношении, то это потеря только на моей стороне!  Чего  ты
тут раздумываешь?.. Я вовсе не желаю угрожать тебе, но ты ведь сам  стал  бы
смеяться надо мной, если бы я теперь, когда ты узнал мои планы, отпустил  бы
тебя, не взяв с тебя слово, что ты не изменишь мне...  Ты  любишь  Англию  -
люблю ли я ее? Ты считаешь меня за чужестранца, так вспомни же, что норманны
и датчане одноплеменники. Тебе, конечно, известно, что Канут был очень любим
английским народом, - отчего же и Вильгельм не мог бы сделаться  популярным?
Канут завоевал себе английский трон мечом, а я сделаюсь королем твоей родины
в силу своего родства с Эдуардом, его обещания,  согласия  Витана,  добытого
через тебя, отсутствия других достойных наследников и в  силу  родства  моей
супруги с Альфредом, так что в лице моих детей  на  английском  троне  будет
восстановлена саксонская линия во всей своей  чистоте.  Приняв  все  это  во
внимание, скажешь ли ты, что я недостоин английского престола?
     Гарольд все еще молчал, и увлекшийся герцог продолжал убеждать:
     - Может быть, мои условия недостаточно заманчивы для моего  пленника  -
сына великого Годвина, которого вся Европа, пожалуй по  ошибке,  считает  за
убийцу моего родственника Альфреда и всех сопровождавших принца  норманнских
рыцарей!.. Или же ты сам добиваешься английского трона и я открыл мою  тайну
сопернику?
     - Нет, - проговорил Гарольд скрепя сердце, - ты переубедил меня, и я  -
весь к твоим услугам!
     Герцог радостно воскликнул и начал повторять все  статьи  договора,  на
что Гарольд отвечал ему только наклоном головы. Затем они обнялись  и  пошли
обратно к ожидавшим их спутникам.
     Пока подводили коней, Вильгельм оттащил Одо  в  сторону  и  шепнул  ему
что-то, вследствие чего прелат поспешил доехать до Байе ранее всех.
     Целые сутки скакали гонцы по всем замечательнейшим церквям и монастырям
Нормандии. Им приказано было привезти все, что требовалось  для  предстоящей
церемонии, о которой будет рассказано ниже.


ГЛАВА VII

     Вечером был дан великолепный пир,  который  показался  Гарольду  адской
оргией. Ему казалось, будто на всех лицах написано торжество  над  тем,  что
герцогу удалось купить душу Англии. Смех  присутствующих,  вызванный  просто
естественной веселостью, звучал в его  ушах  подобно  демонскому  злорадному
хохоту. Так как все его чувства были напряжены до той степени, когда человек
не столько слышит и видит, сколько догадывается о том, что происходит вокруг
него, то малейший шепот Вильгельма с Одо действовал на  Гарольда  как  самый
громкий крик, а чуть заметный обмен взглядами разжигал его фантазию.  Вообще
он находился в сильнейшем лихорадочном состоянии, чему немало способствовала
его рана, к которой он относился слишком небрежно.
     После пира его повели в покой, где сидела герцогиня с Аделицей и  своим
вторым сыном Вильгельмом. У последнего  были  рыжие  волосы  и  замечательно
свежий цвет лица. Подобно  своим  предкам,  датчанам,  он  обладал  какой-то
особенной красотой и был постоянно  одет  в  самые  фантастические  костюмы,
покрытые драгоценными каменьями и богатой вышивкой; впоследствии страсть его
к роскоши и причудливым нарядам  дошла  до  того,  что  он  сделался  просто
посмешищем народа.
     Гарольд был формально представлен Аделице, и тут последовала церемония,
на которую Гарольд смотрел как на карикатуру обручения - между  средних  лет
мужчиной  и  маленькой  девочкой.  Мимо  ушей   его   жужжали   бесчисленные
поздравления, потом перед его почти  помутившимся  взглядом  мелькнул  яркий
свет от факелов, и он опомнился только в коридоре, по которому  шел  сам  не
зная куда за герцогом и Одо.
     Вот он наконец в своей комнате, обитой богатыми  обоями...  пол  усыпан
цветами, в нишах стоят  перед  ним  изображения  различных  святых.  Пробило
полночь.
     Гарольд задыхался. Он  отдал  бы  все  свое  графство,  чтобы  вдохнуть
чистый, ароматичный воздух своей родины. Узкое окно комнаты  было  проделано
так высоко в массивной стене, что он не мог достать его. В это окно проникал
с трудом не  только  воздух,  но  даже  свет,  потому  что  оно  заслонялось
громадной колокольней  соседнего  монастыря.  Гарольд  подбежал  к  двери  и
отворил ее. На свинцовом потолке коридора  качался  фонарь.  Под  ним  стоял
чрезвычайно высокий, сильный  часовой,  ревниво  охраняя  железную  решетку,
заграждавшую выход из коридора.
     Граф запер свою дверь и упал на  кровать,  закрыв  лицо  руками.  Кровь
кипела в его жилах, и все тело горело  лихорадочным  огнем.  Ему  пришли  на
память пророческие слова Хильды, которые побудили его презреть мольбы Гурта,
опасения  Юдифи,  предостережения  Эдуарда.  Вся  ночная  сцена   на   холме
неотвязчиво стояла перед его глазам, путала и сбивала его мысли, как  только
он хотел сосредоточить их на чем-нибудь разумном. Он злился на себя, что мог
так глупо поддаться суеверию, но потом  вспоминал  о  блестящей  будущности,
предсказанной  ему, и - успокаивался. Особенно сильно врезались ему в память
следующие слова Хильды: "С хитрым будь хитрым!" Они беспрестанно  звучали  в
его ушах, как будто желая напомнить ему единственный исход из  его  ужасного
положения.
     Долго просидел он так, не думая раздеваться, не прислоняясь даже  ни  к
чему, пока его не одолел беспокойный сон, от которого он  полностью  очнулся
только около шести часов утра, когда раздался  благовест  в  монастыре  и  в
замке засуетились люди.
     Тут вошли к Гарольду Годрит и Гакон. Первый осведомился,  действительно
ли граф назначил свой отъезд с герцогом на этот день.
     - Сейчас приходил ко мне главный конюший герцога, - рассказывал  он,  -
чтобы уведомить меня, что герцог намерен сегодня вечером  проводить  тебя  с
блестящей свитой до Арфлера, где уж готов  корабль  для  твоего  переезда  в
Англию.  В  настоящую  минуту  постельничий  герцога  разносит  нашим  танам
подарки: соколов, золотые цепи, вышитые наряды и тому подобное.
     - Все это верно, -  подтвердил  Гакон,  встретив  выразительный  взгляд
Гарольда.
     - Так ступай же, Годрит, и постарайся привести все в порядок, чтобы  мы
были готовы к отъезду  при  первом  звуке  сигнальной  трубы!  -  воскликнул
Гарольд, вскочив с живостью на ноги.  -  Этот  сигнал,  предвозвещающий  мое
возвращение на родину, будет для меня  приятнее  самой  роскошной  музыки...
Поторопись, Годрит, поторопись!
     Годрит  удалился,  от   души   сочувствуя   восторгу   Гарольда,   хотя
продолжительное пребывание при блестящем норманнском дворе вовсе не казалось
этому простодушному рыцарю ужасным..
     - Ты последовал моему совету, дорогой дядя? - спросил Гакон.
     - О, не спрашивай об этом, Гакон! Будь проклято воспоминание обо  всем,
что здесь происходило со мной!
     - Не увлекайся, дядя! - предостерегал Гакон серьезно. - Не дальше,  как
несколько минут тому назад, я, стоя незаметным в углу  двора,  слышал  голос
герцога. Он говорил Роже Биготу, начальнику темничной стражи: "Около полудня
собери всю стражу в коридор, который находится под залой Совета, как  только
я топну ногой, то спеши ко мне наверх и не удивляйся,  когда  я  вручу  тебе
нового пленника, а постарайся дать  ему  приличное  помещение".  Тут  герцог
замолк, а Бигот спросил: "Куда же прикажешь пометить  его,  повелитель?"  На
это герцог ответил вспыльчиво: "Куда, как не ту самую башню, где Мальвуазень
испустил последний вздох?.." Видишь, дядя: тебе еще рано забывать хитрость и
коварство Вильгельма!
     Вся природная веселость Гарольда, которая было пробудилась  в  нем  при
словах Годрита и отразилась на его прекрасном лице, исчезла  моментально,  а
взгляд  принял  то  странное,  непонятное   выражение,   которое   постоянно
замечалось в глазах Годвина, ставя в тупик самого опытного физиономиста.
     - "С хитрым будь хитрым!" - пробормотал он чуть слышно.
     Он крепко задумался, потом вздрогнул, как будто под  влиянием  какой-то
ужасной мысли, сжал кулаки и улыбнулся.
     Немного с