о, что тебе угодно, будет угодно и мне! - ответила Юдифь спокойно  и
покорно. - Распоряжайся участью моей по своему желанию.
     Не смея полагаться на силу своей воли, чувствуя, что рыдания теснят  ей
грудь, она быстро ушла, оставив Гарольда одного у кургана.


ГЛАВА V

     Когда Гарольд на  следующее  утро  вошел  в  вестминстерский  дворец  с
намерением повидаться с королевой, он нечаянно встретился  со  своим  отцом,
который, взяв его под руку, серьезно сказал:
     - Сын мой, я имею многое на душе, касающееся тебя и всего нашего  дома,
о чем бы я и хотел поговорить с тобой.
     - Позволь мне после прийти к тебе,  -  возразил  молодой  граф,  -  мне
сейчас необходимо видеть сестру, пока она еще не занята своими  просителями,
жрецами.
     - Успеешь еще, - заметил отрывисто старик. - Юдифь теперь в молельне, и
мы успеем обсудить наши светские дела, прежде, чем  она  будет  в  состоянии
принять тебя, чтобы рассказать тебе последнее сновидение короля, который был
бы великим человеком, если бы деятельность его, проявляющаяся  постоянно  во
сне, проявилась бы и наяву... Идем!
     Не желая раздражать отказом отца, Гарольд со вздохом последовал за  ним
в ближайший покой.
     - Гарольд, - начал Годвин, тщательно заперев  дверь,  -  ты  не  должен
допускать, чтобы король дольше удерживал тебя  здесь  ради  своих  капризов:
твое присутствие необходимо в подвластном тебе графстве. Тебе ведь известно,
что эти ост-англы, как мы их называем, состоят большей частью  из  датчан  и
норвежцев  -  упрямого,  своевольного  народа,  который  сочувствует   более
норманнам, чем саксонцам. Моя власть основана не только на том, что я одного
происхождения со свободным народом Эссекса, но и на том обстоятельстве,  что
я старался всеми способами утвердить свое влияние над датчанами. Скажу тебе,
Гарольд, что тот, кто не сумеет  смирить  англо-датчан,  не  будет  в  силах
поддержать власть, которую я приобрел над саксонцами.
     - Это я знаю, батюшка, - ответил Гарольд, - и я вижу  с  удовольствием,
что эти храбрые пришельцы, смешавшись с более кроткими саксонцами, действуют
на них благотворным образом в том отношении,  что  передают  им  свои  более
здравые взгляды, между тем как сами постепенно утрачивают свою дикость.
     Годвин одобрительно улыбнулся; но потом лицо его стало опять серьезно.
     - Это так, но подумал ли ты, что Сивард  омрачает  славу  нашего  рода,
овладевая  умами  народонаселения  берегов  Гомбера,  между   тем   как   ты
бездействуешь в этих палатах.  Подумал  ли  ты  хоть  раз,  что  вся  Мерция
находится  в  руках  нашего  соперника  Леофрика  и  что  сын  его   Альгар,
управляющий во время моего отсутствия Эссексом, сделался очень  популярен  в
этой местности?.. Если б я вернулся годом позже, то все  голоса  были  бы  в
пользу Альгара, но  не  в  мою...  Чернь  легкомысленна!..  Помоги  же  мне,
Гарольд! Сердце мое полно тоски, и я не могу один работать...  Я  никому  не
говорил еще, как трудно мне было лишиться Свена.
     Старик замолк; губы его судорожно подергивались.
     - Один ты, Гарольд, -  продолжал он после минутной паузы, - благородный
юноша,  не  постыдился   стать на его сторону перед Витаном... Да, один... и
как горячо я благословлял тебя в ту минуту. Но вернемся опять к нашему делу:
помоги мне, Гарольд, докончить начатое мной! Власть упрочивается единственно
поддержкой  сильных  союзников! Что стало бы со мной, если б я не нашел себе
жену  в   доме   Канута   Великого?  Ведь  это-то обстоятельство и дает моим
сыновьям  полное   право   надеяться   на  любовь  датчан.  Английский  трон
перешел   потом,   благодаря  мне,  снова  к саксонской линия, и я поверг на
холодное  ложе  короля Эдуарда свою прекрасную Юдифь. Если бы от этого брака
были  дети,  то внук  Годвина,  происходящий  из двух королевских домов, был
бы  наследником  английской   короны.   Я  ошибся  в расчете и теперь должен
начать   дело  сначала.  Твои  брат,  Тостиг,  женившись  на  дочери   графа
Балдуина,   придал  нашему  дому  больше  блеска,  чем   силы: иностранец не
имеет  почти  никакого  значения в Англии... Ты, Гарольд,  должен дать новые
опоры нашему роду... Я лучше желаю видеть тебя женатым на  дочери одного  из
наших   опасных  соперников,  чем  на  какой-нибудь   иностранной принцессе.
У    Стиварда    нет    дочерей-девушек,    но   зато   у    Альгара    есть
очаровательная дочь; сделай ей предложение, чтобы превратить врага в  друга.
Посредством этого союза мы подчиним себе Мерцию а чего  доброго,  покорим  и
непокорных валлийцев, что весьма  возможно,  так  как  Альгар  породнился  с
валлийским королевским домом. С помощью Альгара ты будешь иметь  возможность
покорить Марков, которые так плохо  защищаются  Рольфом,  норманном.  Альгар
сообщил мне на днях, когда я встретился с ним, что он  намерен  выдать  свою
дочь за Гриффита, мятежного короля, вассала  Северного  Валлиса.  Поэтому  я
советую тебе не упускать драгоценного случая, а свататься скорее. Не  думаю,
чтобы Гарольд со своим  красноречием  получил  отказ,  -  добавил  Годвин  с
улыбкой.
     - Батюшка, - ответил Гарольд, предвидевший, к чему клонится речь отца и
призвавший на помощь все свое  самообладание,  чтобы  скрыть  овладевшее  им
волнение, - я чрезвычайно обязан тебе за твои заботы  о  моей  будущности  и
надеюсь извлечь пользу из твоих мудрых советов: я попрошу  короля  отпустить
меня к моим ост-англам. Я соберу там народное собрание, буду проповедовать о
народных правах, разберу все недоразумения и постараюсь  угодить  не  только
танам, но и сеорлям... А Альдита, дочь Альгара, никогда не будет моей женой!
     - Почему? - спросил Годвин спокойно, пытливо устремив на Гарольда  свои
ясные глаза.
     - Потому что она не нравится мне,  несмотря  на  всю  свою  красоту,  и
никогда не смогла бы привлечь меня к себе; потому еще,  что  мы  с  Альгаром
постоянно были соперниками, как на поле брани,  так  и  в  Совете,  а  я  не
принадлежу к тем людям, которые способны продать свою любовь,  хотя  и  умею
сдерживать свою ненависть. Граф Гарольд сумеет и без помощи  брака  привлечь
к себе войска и создать несокрушимую власть...
     - Ты сильно ошибаешься, - возразил Годвин холодно. - Я знаю,  что  тебе
нетрудно было бы  простить  Альгару  все  причиненные  тебе  неприятности  и
назвать его своим тестем, если бы ты чувствовал к Альдите  то,  что  великие
люди называют глупостью.
     - Разве любовь - глупость, батюшка?
     - Непременно, - ответил старый  граф  не  без  грусти.  -  Любовь  есть
безумие, в особенности для тех, кто убедился, что жизнь состоит из  забот  и
вечной борьбы... Неужели ты думаешь, что я любил свою первую жену, надменную
сестру Канута? А Юдифь, твоя сестра, любила ли Эдуарда, когда  он  предложил
ей разделить с ней престол?
     - Ну так пусть Юдифь и будет единственной жертвой нашего честолюбия.
     - Для нашего "честолюбия", пожалуй, и действительно достаточно  ее,  но
не  для  безопасности  Англии...  -  проговорил   невозмутимый   старик.   -
Подумай-ка, Гарольд, - твои лета, твоя слава,  твое  общественное  положение
делают тебя свободным от всякого контроля  со  стороны  отца,  но  от  опеки
родины ты избавишься только  тогда,  когда  будешь  лежать  в  могиле...  Не
упускай этого из виду, Гарольд!.. Не забудь, что после моей смерти ты будешь
обязан укрепить свою власть для пользы Англии, и  спроси  себя  по  совести:
каким еще способом притянешь ты на свою сторону Мерцию и что может быть  для
тебя опаснее ненависти Альгара? Не  будет  ли  для  тебя  этот  враг  вечным
препятствием на пути к достижению полного величия - ответь же  на  это  хоть
самому себе, положа руку на сердце.
     Спокойное лицо Гарольда омрачилось: он начал понимать теперь, что  отец
прав, и не нашел, что возразить ему. Старик видел, что  победа  осталась  за
ним, но счел благоразумным не выказывать этого. Он закутался в свой  длинный
меховой плащ  и  направился  к  двери;  только  на  пороге  ее  обернулся  и
проговорил:
     - Старость дальновидна, потому что богата опытом, и я, старик,  советую
тебе не пренебрегать представляющимся удобным случаем, если  ты  не  желаешь
раскаяться впоследствии. Если ты не будешь владеть Мерцией,  то  все  будешь
находиться на краю глубокой  бездны,  хотя  бы  ты  и  занял  самое  высокое
положение в обществе... Ты теперь, как я подозреваю, любишь другую,  которая
служит преградой твоему честолюбию; если ты не откажешься  от  нее,  то  или
разобьешь ей сердце, или же всю жизнь будешь  мучиться  угрызением  совести.
Любовь умирает, как скоро удовлетворится; честолюбию же  нет  пределов:  его
ничем не удовлетворишь.
     - Я не обладаю подобным  ненасытным  честолюбием,  батюшка,  -  ответил
Гарольд серьезно, - мне не знакома эта безграничная любовь к власти, которая
кажется вполне естественной у тебя... Я не имею...
     - Семидесяти лет!  -  перебил  старик,  договаривая  мысль  сына.  -  В
семьдесят лет каждый человек,  познакомившийся  с  прелестью  власти,  будет
говорить так, как говорю я, а верно каждый испытал на своем веку  и  любовь?
Ты не честолюбив. Гарольд... ты еще не знаешь самого себя, или не имеешь  ни
малейшего понятия о честолюбии... Я предвижу  впереди  необходимую  награду,
ожидающую тебя, но не дерзаю, не могу назвать ее... Когда время положит  эту
награду на кончик твоего меча, тогда скажи: "Я не честолюбив!"... Подумай  и
решайся.
     Гарольд долго думал и соображал, но решил  не  так,  как  хотел  старый
граф. Он не имел еще семидесяти лет, а награда была еще  сокрыта  в  глубине
гор, хотя гномы уже занимались ковкой  золотого  венца  на  своих  подземных
наковальнях.


ГЛАВА VI

     Пока Гарольд обдумывал слова старого  графа,  Юдифь  сидела  на  низкой
скамейке у ног английской королевы* и слушала почтительно,  но  с  тоской  в
душе, ее увещевания.
     Спальня королевы, так же  как  и  кабинет  короля,  примыкала  с  одной
стороны к молельне, а с другой к обширной прихожей; нижняя часть  стен  была
оклеена обоями; пурпурный свет, проходящий через цветные стекла  высокого  и
узкого окна в виде саксонской арки, озарял  наклоненную  голову  королевы  и
разливал по ее бледным щекам яркий румянец. В данную минуту она вполне могла
служить изображением молодой красоты, увядающей в расцвете.

     ----------------------------------------------------------
     * Супруги первых  английских  королей  не  носили  титулов  королев,  а
назывались Ladies of England, то  есть  госпожами;  супругу  короля  Эдуарда
нельзя было в свое время величать иначе, как Ediht the lady.
     ----------------------------------------------------------

     Королева говорила своей юной любимице:
     - Отчего ты  колеблешься?  Или  ты  воображаешь,  что  свет  даст  тебе
счастье? Увы! Оно живет только одной надеждой и угасает с ней!
     Юдифь только вздохнула и склонила печально свою прекрасную головку.
     - А жизнь жрицы - надежда!  -  продолжала  королева.  -  Жрица  в  этой
надежде не знает настоящего, а живет в одном будущем, и  ей  слышится  пение
невидимых  духов,  какое  слышал  Дунстан  при  рождении  Эдгара.  Душа   ее
возносится высоко над землей к обителям Водена.
     - А где носится сердце ее? - воскликнула Юдифь с глубокой тоской.
     Королева умолкла и положила с нежностью  свою  бледную  руку  на  грудь
молодой девушки.
     - Дитя! Оно не бьется суетными надеждами и  мирскими  желаниями,  точно
так, как мое, - сказала королева. - Мы вольны заключить  всю  нашу  жизнь  в
душе и не слушаться сердца; тогда горе и  радость  исчезают  для  нас...  Мы
смотрим равнодушно на все земные бури... Знай, милая Юдифь: я сама  испытала
величие и падение; я проснулась в чертогах английской королевой, а солнце не
успело закатиться за горы, как король уже сослал меня  без  всякого  почета,
без слова утешения во мрак вервельского храма. Отец мой, мать и братья  были
внезапно изгнаны, и горькие слезы мои лились не на грудь мужа.
     - Тогда, королева, - подхватила Юдифь, покраснев  от  гнева,  -  тогда,
верно, в тебе заговорило сердце?
     - О, да, - произнесла невольно королева, сжимая руку девушки, - но душа
взяла верх и подсказала мне: "Счастливы страждущие!", и я тогда обрадовалась
этому испытанию, так как Воден испытывает только тех, кого любит.
     - Но все твои достойные и изгнанные родственники, эти  храбрые  витязи,
которые возвели короля на престол?
     - Я утешилась мыслью, - ответила  на это королева, - что моления мои за
них будут угоднее Водену, долетая к  нему не из царских чертогов... Да, дитя
мое, я испытала почет и унижения  и  научила сердце  смиряться безразлично в
обеих этих крайностях.
     - Тебе дана нечеловеческая сила! - воскликнула Юдифь. - Я слышала,  что
ты с молодых своих лет была такой же  кроткой  и  чуждой  земных  желаний  и
скорбей?
     Королева невольно взглянула на Юдифь. В глазах ее явилось сходство с ее
отцом, признак души,  привыкшей  владеть  своими  чувствами.  Более  опытный
наблюдатель,  чем  молодая  девушка,  задумался  бы  невольно  над  взглядом
королевы и задался бы вопросом: не скрывалась ли под всем этим  спокойствием
затаенная страсть?
     - Юдифь, -  проговорила  королева  с  чуть  заметной  улыбкой,  -  есть
мгновения, когда все то, что  дышит,  подчиняется  общим  стремлениям  жизни
человечества. В моей суетной молодости и  я  читала,  размышляла  и  мечтала
только об одних знаниях... Я бросила потом эти ребяческие мечты и призраки и
если  вспоминаю  их,  то  только  для  того,   чтобы   озадачить   школьника
головоломными загадками науки... Но ведь я  не  за  тем  послала  за  тобой,
дорогая Юдифь; еще раз умоляю тебя повиноваться  воле  нашего  властелина  и
обречь свою молодость на служение храму.
     - Не могу и не смею... Это мне не по силам! - прошептала Юдифь,  закрыв
лицо руками.
     Королева взяла эти нежные руки ее и, посмотрев на бледное встревоженное
личико, спросила печально:
     - Так ты не хочешь, милая? Сердце  твое  привязано  к  суетным  мирским
благам? И к мечтам о любви?
     - Вовсе нет, - отвечала уклончиво Юдифь, - но я дала уж слово  не  быть
никогда жрицей.
     - Ты дала его Хильде?
     - Хильда, - отвечала ей с живостью Юдифь, - не дозволит мне  этого!  Ты
знаешь ее твердость и ненависть...
     - К законам  нашей  веры?  Да,  это-то  заставило  меня  приложить  все
старания, чтобы оградить тебя от  этого  влияния...  Но  ты  дала,  конечно,
обещание Хильде?
     Юдифь не отвечала.
     - Кому ж ты обещала: женщине или мужчине? - пристала королева.
     Но прежде, чем Юдифь успела ей ответить, дверь прихожей  отворилась:  в
нее вошел Гарольд. Быстрым спокойным взглядом окинул он двух женщин, и Юдифь
вскочила с места; прекрасные глаза ее засверкали от радости.
     - Добрый день, сестра! - сказал граф королеве. - Я пришел к тебе в роли
непрошеного гостя! Нищие и друиды не дают тебе времени беседовать с братом.
     - Это упрек, Гарольд?
     -  Нет!  -  ответил  он  дружески,  посмотрев  на  сестру   с   видимым
состраданием. - Ты одна только искренна посреди лицемеров, окружающих  трон,
но ты и я расходимся в способах поклонения Создателю вселенной:  я  чту  его
по-своему!
     - По-своему, Гарольд? -  спросила  королева,  качая  головой,  голосом,
отзывавшимся гордостью и нежностью.
     - Да, как я научился от тебя же, Юдифь, когда я стал благоговеть  перед
делами греков и доблестных римлян и решил в душе поступать, как они.
     - Правда, правда! - созналась печально королева. -  Я  совратила  душу,
которая, быть может, нашла бы себе иные предметы подражания...  Не  улыбайся
так недоверчиво, брат; поверь мне, что в житии убогого и  смиренного  нищего
кроется больше мужества, чем в победах Цезаря и поражении Брута!
     - Все это может быть, -  ответил  ей  Гарольд,  -  но  из  одного  дуба
вытачивается и дротик и костыль, и руки, недостойные владеть первым из  них,
владеют другим. Каждому предназначен его жизненный путь, и мой  -  давно  уж
избран... Но довольно об этом! Сообщи мне,  сестра,  о  чем  ты  говорила  с
прекрасной Юдифью, что она так  бледна  и,  видимо,  встревожена?  Берегись,
сестра, превращать ее в жрицу! Если жрицу Альгиву отдали бы за Свена, он  не
скитался бы теперь, всеми отвергнутый, на далекой чужбине.
     - Гарольд, Гарольд! - воскликнула королева, пораженная его выходкой.
     - Но, - продолжал граф голосом,  звучавшим  красноречием  взволнованной
души, - мы не рвем свежих листьев для своих очагов,  а  жжем  в  них  сухие.
Незачем губить юность; пусть она мирно слушает  звонкое  пение  птичек.  Пар
исходит от сочной зеленеющей ветки,  брошенной  в  огонь;  жгучие  сожаления
овладевают сердцем, отрезанным от мира в полном расцвете молодости.
     Королева ходила в  волнении  по  комнате.  Через  некоторое  время  она
указала Юдифи на молельню и проговорила с принужденным спокойствием:
     - Поди туда  и  стань  смиренно  на  колени;  умоли  Водена,  чтобы  он
просветил твой  рассудок  и  дал  тебе  спокойствие...  Я  хочу  на  свободе
поговорить с Гарольдом.
     Юдифь вошла в молельню. Королева смотрела с нежной лаской  на  девушку,
склонявшую свою головку для усердной молитвы. Притворив  плотно  дверь,  она
подошла к брату и спросила его тихим, но ясным голосом:
     - Ты любишь эту девочку?
     - Сестра, - ответил ей задумчиво Гарольд, - я  люблю  ее,  как  мужчина
способен любить женщину, то есть больше  себя,  но  меньше  тех  целей,  для
которых дана нам наша земная жизнь!
     -  О,  свет,  ничтожный  свет!  -  воскликнула   королева   в   сильном
негодовании. - Ты вечно жаждешь  счастья,  но  при  первом  внушении  твоего
честолюбия попираешь ногами дарованное счастье!.. Вы говорили  мне,  что  я,
ради величия и могущества вашего, должна  быть  женой  короля  Эдуарда...  и
обрекли меня жить вечно с человеком, который ненавидит меня от всей души...
     Королева замолкла и затем продолжала совершенно спокойно, как  будто  в
ней соединялись два резко противоположных друг другу существа:
     - Я уже получила награду за покорность. Конечно, не от мира. Так и  ты,
Гарольд, сын Годвина, любишь эту девушку, и она тебя любит; вы могли бы быть
счастливы, если бы счастье было возможно на земле; но, хотя Юдифь и высокого
рода, у нее нет обширных и богатых поместий, нет родни, чтобы  пополнить  ею
твои дружины!.. Она не может быть ступенью  к  достижению  твоих  тщеславных
планов, и потому ты любишь  ее  только  так,  как  мужчина  способен  любить
женщину - менее своих целей!
     - Сестра, - ответил граф, - ты говоришь так же, как говорила со мной  в
былые годы, как женщина с душой, а не кукла, покрытая власяницей жрицы. Если
ты будешь поддерживать меня, я женюсь на Юдифи, я отгорожу  ее  от  суеверий
Хильды и от могилы, в которую ее сведут живой!
     - Но отец наш... отец... с его железной волей?
     - Я не боюсь отца, а только - твоих друидов. Ты разве забыла, что Юдифь
и я состоим в отдаленном родстве, при котором брак запрещается церковью?
     - Да, правда, - отвечала с испугом королева. -  Прочь  же  и  мысль  об
этом! Заклинаю тебя: вытесни эту мысль поскорее из сердца!..
     Королева поцеловала его ласково в лоб.
     - Опять исчезла женщина и  появилась  кукла!  -  проговорил  Гарольд  с
глубокой досадой. - Ничего не поделаешь, я покоряюсь судьбе...  Но  наступит
же день, когда представитель английского престола не  будет  раболепствовать
перед упорными друидами, и тогда я, в награду  за  все  мои  услуги,  упрошу
короля, у которого будет биться живое сердце, испросить  мне  разрешение  на
мой брачный союз. Оставь же мне, сестра, хоть эту надежду и не губи Юдифь  в
расцвете ее жизни!
     Королева молчала, и Гарольд, считая это не совсем добрым знаком,  пошел
прямо  к  молельне  и  отворил  ее  дверь;  но  он  невольно  остановился  в
благоговении перед невинной девушкой, стоящей  еще  на