коленях.  Когда  она
привстала, он мог только сказать:
     - Сестра не будет более настаивать, Юдифь!
     - Я еще не давала этого обещания, - заметила ему поспешно королева.
     - А если бы и так, - добавил граф Гарольд, - то не забудь,  Юдифь,  что
ты дала мне слово под ясным сводом неба, в самом древнем  из  храмов  нашего
милосердного всеобщего Отца!
     Сделав это внушение, он ушел торопливо из спальни королевы.


ГЛАВА VII

     Гарольд вышел в прихожую. Ожидавшее тут собрание  было  немногочисленно
по сравнению с толпой, которую мы встретим в приемной короля, так  как  сюда
ходили исключительно избранные, просвещенные люди, а число их,  конечно,  не
могло быть значительно в это далекое время.  Сюда  не  приходили  обманщики,
стекавшиеся толпой к королю для того, чтобы воспользоваться его  легковерием
и расточительностью. Пять  или  шесть  друидов,  печальная  вдова,  скромное
дарование и немощное горе - вот и все, что являлось в покои королевы.
     Взгляды всех обратились с любопытством на графа, когда он только  вышел
из спальни королевы; все дивились его пылающим щекам и суровому взгляду.  Но
всем, приходившим к королеве Юдифи, был  дорог  граф  Гарольд;  просвещенные
люди уважали его за ум и за ученость, несмотря на его мнимое пренебрежение к
некоторым достоинствам, а вдовы и сироты знали его  за  непримиримого  врага
всякой несправедливости.
     Среди этого мирного собрания в Гарольде пробудилась врожденная  доброта
его сердца, и он остановился, чтобы сказать  мимоходом  сочувственное  слово
каждому из присутствующих.
     Сойдя по наружной лестнице, - в эту эпоху даже  в  королевских  дворцах
все главные лестницы возводились снаружи, - Гарольд вышел в  обширный  двор,
где сновало значительное число телохранителей. Войдя  вновь  во  дворец,  он
пошел к особым покоям короля, окружающим зал, называемый  иначе  расписанной
палатой и служивший Эдуарду опочивальней при торжественных случаях.
     Толпа уже наводнила обширную прихожую  короля.  Во  всех  углах  сидели
жрецы и пилигримы. Считая  бесполезным  терять  время  на  этих  ненавистных
людей, граф прошел через толпу  и  был  без  замедления  допущен  к  королю.
Проводив его злобными завистливыми взглядами, жрецы стали шептаться.
     - Норманнские любимцы короля чтили, по крайней мере, наших богов!..
     - Да, - ответил на это замечание друид, - и если бы  не  разные  важные
обстоятельства, то я предпочел бы норманнов саксонцам.
     - Какие обстоятельства? - спросил молодой, честолюбивый друид.
     - Во-первых, - ответил с ударением друид, - норманны не умеют  говорить
на понятном для нас языке и, кажется, не любят духовного сословия. Другая же
причина, - продолжал он лукаво, - заключается в том, что они люди скрытные и
не любят вина!  Прошу  держать  в  руках  человека,  который  не  склонен  к
болтовне.
     - Да, это мудрено, - подтвердил коренастый друид с лоснящимся лицом.
     - Как может человек открыть свои погрешности,  если  не  облегчить  ему
подобное сознание, - продолжал первый жрец. - Я успокоил многих  за  фляжкой
вина, и не одно пожертвование  досталось  в  пользу  храма  за  приятельской
пирушкой сметливого друида с заблудшими овцами. Это что? -  обратился  он  к
человеку, вошедшему в это время в прихожую, за которым  мальчик  нес  легкий
сундучок, накрытый полотном.
     - Отец, - ответил тот, - это  просто  сокровище,  и  казначей  Гюголайн
способен целый год коситься на меня: не любит он, злодей, выпускать  из  рук
золото короля!
     При этом простодушном замечании мирянина друиды и присутствующие злобно
взглянули на него, исподлобья, так как у всех и каждого было немало замыслов
против кассы Гюголайна.
     - Сын Мамона! - воскликнул с озлоблением друид, - не думаешь ли ты, что
наш добрый король дорожит побрякушками, уборами и прочим. Отправляйся-ка  ты
со своим вздорным товаром к Балдуину Фландрскому или к щеголю Тостигу,  сыну
Годвина.
     - Как бы не так! - сказал  насмешливо  торговец.  -  Что  даст  мне  за
сокровище неверующий Балдуин или тщеславный Тостиг!.. Да не смотрите же  так
сурово, отцы, а лучше постарайтесь приобрести эту редкость - это  древнейшее
изображение Водена! Один почтенный друид купил его для меня в Висби  за  три
тысячи фунтов серебра; а я прошу сверх их только  пятьсот  за  хлопоты.
     Все  окружили  с  завистью  сундучок  и  торговца. Почти в ту же минуту
раздался гневный голос, и рослый тан влетел в эту толпу жрецов, как сокол  в
стаю воронов.
     - Не думаешь ли ты, - кричал тан на наречии,  обличавшем  датчанина,  -
что король будет тратить такой громадный куш,  когда  крепость,  построенная
Канутом при устье Гомбера, почти совсем  в  развалинах  и  нет  в  ней  даже
ратника, чтобы наблюдать за действиями норвежских кораблей?
     - Мой почтенный министр, - возразил торговец с приметной иронией, - эти
почтенные отцы объяснят  тебе,  что  изображение  Водена  лучше  защитит  от
норвежцев, чем каменные крепости.
     - Защитит устье Гомбера лучше сильного  войска?!  -  проговорил  тан  в
раздумье.
     - Разумеется, - сказал друид, вступаясь за торговца. - Да ты  разве  не
помнишь, что на достопамятном соборе  тысяча  четырнадцатого  года  поведено
было положить оружие против твоих соотечественников и положиться  на  защиту
Водена? Стыдись, ты не достоин звания вождя королевских полков. Покайся  же,
сын мой, а иначе король узнает обо всем...
     - Волки в овечьей шкуре! - бормотал датчанин, отступая назад.
     Торговец улыбнулся.
     Но нам пора последовать за Гарольдом, ушедшим в кабинет короля.
     Войдя в этот  покой,  граф  тотчас  же  увидел  человека  еще  цветущей
молодости, богато одетого, в вышитой гонне и с богато вызолоченным ятаганом;
широкое и длинное платье, длинные усы и  проколотые  на  коде  знаки  и  ело
показывали, что он был из числа ревнителей саксонской старины.  Глаза  графа
сверкнули: он узнал в посетителе отца Альдиты, графа Альгара, сына Леофрика.
Два вождя очень холодно раскланялись друг с другом.
     Противоположность между ними была разительна. Датское племя было вообще
рослее саксонского, и хотя Гарольд во всех отношениях был  чистый  саксонец,
но наследовал, как и все его братья, рост и железное сложение своих  предков
по матери,  древних  морских  королей.  Альгар  же  был  невысок  и  казался
тщедушным в сравнении с Гарольдом. Голубые глаза его  были  очень  блестящи;
губы всегда в движении; его длинные  волосы  имели  очень  яркий  золотистый
отлив, и его густые непокорные кудри противились прическе, бывшей в то время
в моде; живость его движений, несколько резкий голос и торопливая речь  были
в резком контрасте с внешностью Гарольда, с его спокойным взглядом,  кроткой
величественной осанкой, с пышными волосами,  спадавшими  до  плеч  роскошной
волной. Природа наделила того и другого умом  и  силой  воли,  но  и  в  них
проявлялась та же резкая разница.
     -  Добро  пожаловать,  Гарольд,  -  проговорил  король  без   привычной
сонливости, взглянув на графа, будто на избавителя. - Почтенный  наш  Альгар
обратился к нам с просьбой, которая потребует,  конечно,  размышления,  хотя
она проникнута стремлением к земным благам, чуждым его отцу, который раздает
все свое достояние на пользу святых храмов, за что  ему  и  будет  заплачено
сторицей.
     - Все это так, король мой, - заметил Альгар, - но нельзя не подумать  о
вещественных благах ради своих наследников и возможности  следовать  примеру
моего  достойного  отца!..  Одним  словом,  Гарольд,  -  продолжал   Альгар,
обращаясь уже к графу, - вот в чем суть всего  дела.  Когда  наш  милостивый
государь  и  король  согласился  принять  управление  Англией,  ему  в  этом
содействовали твой отец и мой; быв издавна врагами, они  забыли  распри  для
блага страны. С той поры твой отец  прибавлял  постепенно  одно  графство  к
другому, словно звено к звену; теперь почти вся Англия находится в руках его
сыновей; мой же отец остался  без  земель  и  без  денег.  Когда  ты  был  в
отсутствии, король поручил мне управлять вашим  графством,  и,  по  всеобщим
отзывам, я правил добросовестно. Твой отец возвратился,  и  хотя  я  бы  мог
(глаза его блеснули, и он непроизвольно взялся за ятаган) удержать  графство
силой оружия, но я отдал его без возражения, по воле короля. Я пришел теперь
к моему государю и просил его указать мне земли, которые он может уделить  в
своей Англии мне, бывшему графу Эссекскому и сыну Леофрика, который проложил
ему  свободный  путь  к  престолу...  Король  в  ответ  на  это  прочел  мне
наставление о суетности всех материальных благ, но ты не презираешь, как он,
этих благ... Что же скажешь ты, граф, на желание Альгара?
     - Что подобная просьба совершенно законна, - ответил граф  спокойно,  -
но заявлена только не достаточно почтительно.
     -   Тебе   ли,   подкреплявшему   требования   оружием,   говорить    о
почтительности! - воскликнул граф Альгар - Тебе ли учить тех, чьи отцы  были
графами, когда твои еще пахали мирно землю?.. Чем был бы твой дед,  Вольнот,
без измены Стреона?
     Кровь бросилась в лицо  надменному  Гарольду  при  этом  оскорблении  в
присутствии короля, который, несмотря на собственную слабость, любил,  чтобы
его таны проявляли бы силы друг  против  друга.  Гарольд,  несмотря  на  всю
дерзость Альгара, ответил хладнокровно:
     - Сын Леофрика, мы живем в стране, где происхождение хотя и  уважается,
но не дает без помощи более веских прав, преимуществ ни  в  советах,  ни  на
поле сражения. К чести нашей страны, люди в ней ценятся по достоинству, а не
по тому, чем были когда-то наши предки. Так водится давно в нашей саксонской
Англии, где предки мои по отцу могли быть и сеорлями, но то же повторяется у
воинственных датчан, где предки мои по матери Гите сидели на престоле.
     - Да, тебе не мешает искать опоры в происхождении матери, -  проговорил
Альгар, кусая губы, - нам, саксонцам, нет дела до  ваших  северных  королей,
этих морских разбойников; ты владей богатыми доходными землями, но дай и мне
получить то, что я заслужил.
     - Один только король,  а  не  его  слуга,  властен  давать  награды,  -
произнес Гарольд, отодвинувшись в сторону.
     Взглянув на Эдуарда, Альгар тотчас заметил,  что  король  погружался  в
один из тех припадков сонливой задумчивости, в которых он  искал,  казалось,
вдохновения в непредвиденных случаях. Он подошел к Гарольду и шепнул ему  на
ухо:
     - Нам не для чего ссориться, я каюсь в своей вспыльчивости... извини же
меня! Отец твой человек чрезвычайно умный и  ищет  нашей  дружбы.  Послушай,
дочь моя считается красавицей; сочетайся с ней браком и  убеди  короля  дать
мне под предлогом свадебного подарка графство,  упразднившееся  с  изгнанием
твоего брата Свена и разделившееся между множеством мелких танов, с которыми
нетрудно будет справиться... Ну, что же? Ты колеблешься?
     - О, нет, я не колеблюсь, - ответил Гарольд, задетый за живое.  -  Хотя
бы ты дал всю Мерцию в приданое Альдите, я не женился бы на дочери  Альгара,
не сделался бы зятем человека, который презирает мой  род,  унижаясь,  между
тем, перед моим могуществом.
     Лицо графа Альгара исказилось от злости.  Не  промолвив  не  слова,  он
подошел к королю Эдуарду, который посмотрел на него тупым сонливым взглядом.
     - Государь и король, - произнес он почтительно, - я высказал тебе  свое
желание по праву человека,  сознающего  справедливость  своих  требований  и
верящего в благодарность своего властителя? Три  дня  я  буду  ждать  твоего
решения, на четвертый же уеду. Да хранят боги твой королевский  престол.  Да
соберут к тебе лучших твоих  защитников  -  тех  благородных  танов,  предки
которых бились под  знаменами  Альфреда  и  Этельстана.  Все  шло  хорошо  в
благословенной Англии, пока ноги датских королей не прикоснулись к почве ее.
     Когда Альгар вышел, король лениво встал и сказал на нормано-французском
языке, на котором привык говорить с приближенными:
     - Возлюбленный мой друг, в каких пустых делах король осужден  проводить
свою жизнь, в то время когда важные и почти  безотлагательные  дела  требуют
неотступно моего попечения: там,  в  прихожей,  ждет  купец  Эдмер,  который
принес мне сокровище, а этот забияка  пристает  ко  мне  со  своим  шакальим
голосом и рысьими глазами и требует награды!.. Не хорошо, не хорошо... очень
не хорошо!
     - Государь мой король, - возразил Гарольд, - мне, конечно,  не  следует
давать тебе советы, но это изображение ценится слишком дорого, а берега наши
слабо защищены и, вдобавок, в то время, когда датчане заявляют права на твое
королевство... Потребуется с лишком три тысячи фунтов серебра на исправление
одной лондонской и саутваркской стены.
     - Три тысячи фунтов! - возопил король.  -  Помилуй,  Гарольд,  ведь  ты
спятил! В казне моей найдется едва шесть тысяч фунтов, а кроме  изображения,
принесенного Эдмером, обещали еще зуб великой святой!
     Гарольд только вздохнул.
     - Не тревожься, король, - произнес он печально, - я позабочусь  сам  об
обороне  Лондона;  благодаря  тебе  доходы   мои   велики,   а   потребности
ограниченны. Теперь же я  пришел  испросить  позволения  мне  уехать  в  мое
графство. Подчиненные возмущаются моим долгим отсутствием;  во  время  моего
изгнания возникло много сильных  злоупотреблений,  и  я  обязан  нравственно
положить им конец.
     Король почти с испугом посмотрел на Гарольда; он был в эту минуту очень
схож с ребенком, которому грозят оставить в неосвещенной комнате.
     - Нет, нет, я не могу отпустить тебя, брат! - ответил он поспешно. - Ты
один смиряешь этих строптивых танов и даешь мне  свободно  приносить  жертвы
Богу; к тому же отец твой... я не хочу остаться один с твоим отцом!..  Я  не
люблю его!
     - Отец мой уезжает по  делам  в  свое  графство,  -  заявил  Гарольд  с
грустью, - и из нашего дома при тебе остается только наша Юдифь!
     Король  побледнел  при  последних  словах,  которые  вмещали  упрек   и
утешение.
     - Королева Юдифь, - сказал он после недолгой паузы, - и кротка и добра;
от  нее  не  услышишь  слова  противоречия;  она  избрала  себе  в   образец
целомудренную Бренду, как и я, недостойный. Но, - продолжал король  голосом,
зазвучавшим против обыкновения каким-то сильным чувством, -  можешь  ли  ты,
Гарольд, человек вполне ратный, представить себе  муку  видеть  перед  собой
смертельного врага, того, из-за которого  целая  жизнь  борьбы  и  страданий
превратилась в воспоминание, исполненное горечи и желчи?
     -  Моя  сестра  -  твой  враг?  -  воскликнул  граф  Гарольд  с   живым
негодованием. - Она, которая никогда не роптала на твое равнодушие и провела
всю юность в молениях за тебя и твой царский престол?.. Государь, не во  сне
ли я слышу эту речь?
     - Не во сне, чадо плоти! - ответил король с глубокой досадой. -  Сны  -
дары эльфов и не посещают таких людей, как ты... Когда в цвете юности,  меня
силой заставили видеть перед  собой  молодость  и  красоту,  и  человеческие
законы и голос природы твердили безотвязно: "Они принадлежат тебе!"... разве
я не почувствовал, что борьба была внесена в мое  уединение,  что  я  кругом
опутан светскими обольщениями и что враг  человечества  сторожит  мою  душу?
Говорю тебе: вождь, ты не знаешь борьбы, которую я вынес;  ты  не  одерживал
тех побед, которые мне пришлось одержать... И  ныне,  когда  борода  моя  уж
совсем поседела и близость смерти заглушила во мне все былые  страсти,  могу
ли я без горечи и без чувства стыда смотреть на живое воспоминание пережитой
борьбы и искушений, дней, проведенных в мучительном воздержании от  пищи,  и
ночей, посвященных бдению и молитвам?.. Тех дней, когда  в  лице  женщины  я
видел сатану?..
     При этой тяжкой исповеди на лице Эдуарда разгорелся румянец; голос  его
дрожал и звучал страшной ненавистью.  Гарольд  смотрел  в  молчании  на  эту
перемену; он понял, что ему разоблачили тайну, которая не раз сбивала его  с
толку, что Эдуард хотел стать выше человеческой преходящей любви, и  обратил
ее невольно в чувство ненависти, в воспоминание пытки.
     Через некоторое время король совладал с расходившейся бурей и  произнес
с величием:
     - Одни высшие силы должны были бы знать тайны семейной жизни...  что  я
тебе сказал. Сорвалось у меня невольно с языка; сохрани это в сердце... Если
нельзя уж иначе, так поезжай, Гарольд; приведи свое  графство  в  надлежащий
порядок, не забывай храмов и старайся вернуться поскорее ко мне... Ну, а что
же ты скажешь насчет просьбы Альгара?
     - Я сильно опасаюсь, - отвечал Гарольд, в котором справедливость всегда
торжествовала над личной  враждой,  -  что  если  не  уважить  его  законной
просьбы, он, пожалуй, прибегнет к чересчур  резким  мерам.  Он  вспыльчив  и
надменен, но зато храбр в сражении  и  любим  подчиненными,  которые  вообще
ценят открытый нрав. Благоразумно было бы  уделить  ему  долю  и  власти,  и
владений, не отнимая их, конечно, у других, - тем более, что он  заслуживает
их, и отец его был тебе добрым слугой.
     - И пожертвовал более на пользу наших храмов, чем кто-либо из графов, -
добавил король. - Но Альгар не похож  на  своего  отца...  Но  мы,  впрочем,
подумаем о твоем совете. А между тем, прощай, милый друг мой и брат!  Пришли
ко мне сюда торговца... Древнейшее изображение в мире! Какой ценный  подарок
для только что оконченного, величавого храма!


 * ЧАСТЬ ПЯТАЯ *
     СМЕРТЬ И ЛЮБОВЬ

ГЛАВА I

     Гарольд, не повидавшись больше с Юдифью и не простившись даже с  отцом,
отправился в Дунвичче, столицу своего  графства.  В  отсутствие  его  король
совершенно позабыл об Альгаре, а единственный  удел,  оставшийся  свободным,
алчный Стиганд без труда выпросил себе. Обиженный Альгар на четвертый  день,
собрав всех вольных ратников, бродивших вокруг столицы, отправился в Валлис.
Он взял с собой и  дочь  свою  Альдиту,  которую  венец  валлийского  короля
утешил, может быть, в утрате прекрасного графа, хотя поговаривали  стороной,
будто она уже давно отдала сердце врагу своего отца.
     Юдифь,  выслушав  назидательное  увещание  от  короля,  возвратилась  к
Хильде; королева же не возобновляла более разговора о  вступлении  в  жрицы;
только при прощании она сказала:
     - Даже в самой юности может порваться  серебряная  струна  и  разбиться
золотой сосуд - в юности скорее даже, чем в зрелых летах; когда  почерствеет
твое сердце, ты с сожалением вспомнишь о моих советах.
     Годвин отправился в Валлис; все сыновья его были  по  своим  уделам  и,
таким образом, Эдуард остался один со своими жрецами.
     Так прошло несколько месяцев.
     Старинные английские короли имели обыкновение назначать три раза в  год
церемониальный съезд, на котором  они  появлялись  в  короне;  это  было  25
декабря, в начале весны и в середине лета. Все их дворянство  съезжалось  на
это торжество; оно сопровождалось роскошными пирами.
     Так и весной тысяча  пятьдесят  третьего  года  Эдуард  принимал  своих
вассалов в Виндзоре, и Годвин с сыновьями, и множество  других  высокородных
танов оставили свои поместья и уделы, чтобы ехать к государю. Годвин  прибыл
сначала в свой лондонский дом, где должны были собраться сыновья его,  чтобы
идти оттуда в королевский дворец с  подвластными  им  танами,  оруженосцами,
телохранителями, соколами, собаками и всеми атрибутами их высокого сана.
     Годвин сидел с женой в одной  из  комнат  дома,  выходившей  окнами  на
широкую Темзу, и поджидал Гарольда,  который  должен  был  приехать  к  нему
вечером.  Гурт  поехал  встречать  любимого  брата,  а  Тостиг  и   Леофвайн
отправились в Соутварк испытывать собак, спустив их на медведя, приведенного
с севера несколько дней назад и отличавшегося ужасной  свирепостью.  Большая
часть танов и телохранителей, молодых графов, ушла за ними, так что Годвин с
женой оставались одни. Мрачное облако заволокло лоб графа; он сидел у огня и
смотре