на меня ответственность. У меня есть кое-что на душе, что я могу
высказать лишь самым избранным из вас: надеюсь, что они  не  откажутся  дать
мне совет, которому я заранее обещаю последовать, - скажут ли они мне, что я
должен приготовиться нести на себе тяжесть короны, или же согласятся избрать
другого, на которого я укажу, им и повелят мне служить ему верой и  правдой,
как я служил Эдуарду Исповеднику.
     В кротких глазах Альреда, обращенных на  графа,  выразились  участие  и
одобрение.
     - Ты избрал верный путь, - проговорил он,  -  мы  сейчас  же  удалимся,
чтобы избрать из своей среды тех, которым  ты  можешь  открыться  и  целиком
довериться.
     Все собрание вышло из комнаты.
     - Неужели  ты  хочешь  сознаться  в  клятве,  данной  тобой  Вильгельму
норманнскому, дядя? - спросил Гакон.
     - Да, это мое намерение, - ответил сухо Гарольд.
     Гакон  хотел  отговорить  его  от  этого  намерения,  но  граф   сказал
решительно:
     -  Если  я  обманул  против  воли  норманна,  то  не  хочу  сознательно
обманывать англичан... Оставь меня, Гакон.  Твое  присутствие  действует  на
меня, как загадочность Хильды, оно вводит  меня  невольно  в  заблуждение...
Иди, дорогой мой... я не виню тебя, а сознаю, что во всем виновата  фантазия
человека, поддавшегося нехотя глупому суеверию... Позови ко  мне  Гурта:  он
мне нужнее всех в эту торжественную минуту, когда  в  моей  судьбе  настанет
перелом.
     Гакон молча удалился, и через несколько минут в комнату вошел Гурт.
     Немного  спустя  вернулся  и   Альред   с   шестью   старшими   танами,
отличившимися умом, знаниями и опытностью.
     - Ближе, Гурт, ко мне, - шепнул Гарольд. - Мое признание нелегко!  Одна
твоя близость поддержит мое мужество.
     Он оперся рукой на плечо  брата  и  в  красноречивых  словах  рассказал
танам,  слушавшим  его  с  величайшим  вниманием,  что  произошло  с  ним  в
Нормандии.
     Различны были ощущения, вызванные словами  Гарольда  в  слушателях,  но
больше всего преобладал испуг.
     Для танов произнесение ложной клятвы не имело  существенного  значения.
Самая большая ошибка саксонского законодательства состояла в том, что их при
малейшем поводе заставили  произносить  такую  массу  клятв,  что  они,  так
сказать, обратились в привычку. Да кроме того клятва, какую произнес  против
желания граф, бывала постоянно нарушаема всеми мятежными вассалами,  и  даже
сам Вильгельм нарушал ее то и дело против Филиппа французского.
     Танов смущало только, что подобная клятва была произнесена над  костями
умерших.  Они  переглянулись  с  недоумением,  когда  Гарольд  окончил  свою
повесть, и отнеслись с негодованием к  желанию  Вильгельма  принудить  графа
силой к измене против отечества.
     - Я очистил свою совесть перед вами, - продолжал Гарольд, - и  объяснил
единственную причину, которая  удерживала  меня  принять  ваше  предложение.
Достойнейший наш  Альред  освободил  меня  от  клятвы,  вынужденной  у  меня
хитростью. Буду ли я королем или останусь подданным - я  заглажу  свою  вину
добросовестным исполнением своих  обязанностей.  Теперь  вы  должны  решить:
можете ли вы, принимая к сведению то, что вы сейчас  узнали,  настаивать  на
своем прежнем желании видеть меня королем или  вы  обратите  свой  выбор  на
другого!
     Гарольд сошел с эстрады и удалился с Гуртом в соседнюю молельню.
     Взгляды танов обратились на Альреда, и  он  начал  излагать  им,  какое
различие между произнесением вынужденной клятвы и исполнением ее, и доказал,
что первое может быть прощено, второе же - никогда. Он  сознался  при  этом,
что именно данное  обстоятельство  и  пробудило  его  подумать  об  избрании
Этелинга,  который  между  тем  оказался  вовсе   не   способным   управлять
государством даже в обыкновенное, мирное время, не только что  охранять  его
от вторжения норманнов.
     - Если же, - добавил он, - найдется человек, не уступающий Гарольду  ни
в каком отношении, то предпочтем его.
     - Гарольд незаменим! - воскликнули все таны, и старейший добавил:
     - Если Гарольд придумал всю эту историю, чтобы добиться  трона,  то  он
рассчитал даже очень недурно... Мы теперь уж зная, что  Вильгельм  точит  на
нас зубы, не можем отказаться от единственного человека, который в состоянии
избавить нас от норманнского ига... Гарольд произнес клятву?.. Кто же из нас
не произносил такого же рода клятвы и потом не отказывался от ее исполнения,
очистив свою совесть богатым вкладом в храм? Избирая  Гарольда  королем,  мы
избавляем его  от  всякой  возможности  поддаться  искушению  сдержать  свою
присягу. Это убедит герцога, что король Эдуард не имел вовсе  права  обещать
ему трон.
     Эта речь успокоила окончательно танов.  Совещание  скоро  кончилось,  и
Альред пошел за Гарольдом. Братья горячо молились, и старик умилился, увидев
их смирение именно в ту минуту, когда над домом их уж почти сияла английская
корона. По приглашению Альреда,  они  вышли  к  собранию.  Гарольд  выслушал
сообщение, что совещание кончилось в его пользу, и ответил спокойно:
     - Да будет ваша воля! Если вы уверены, что я в качестве короля  принесу
больше пользы родине, чем оставаясь подданным, то я согласен принять на себя
эту тяжелую обязанность. Так как вы теперь знаете мою тайну,  то  прошу  вас
навсегда остаться моими советниками. Одному мне не под силу будет нести  всю
ответственность,  и  я  постоянно  буду  слушаться  вас:  итак,  я  принимаю
предлагаемый мне венец.
     Таны протянули Гарольду руки и согласились остаться его советниками.
     -  Теперь  необходимо  прекратить   раздоры,   происходящие   в   нашем
государстве, -  сказал  старый  тан.  -  Надо  примирить  с  нами  Мерцию  и
Нортумбрию, чтобы вместе быть готовым встретить норманна, если  он  вздумает
припожаловать к нам. Ты, Гарольд,  поступил  умно,  отказавшись  от  всякого
вмешательства в дело  Тостига,  и  мы  надеемся,  что  ты  предоставишь  нам
восстановить мир и согласие между нашими храбрецами.
     - И ты согласен будешь с нашим решением - какого  бы  свойства  оно  ни
было? - спросил Альред задумчиво.
     - Буду согласен, если оно послужит на пользу Англии, - ответил искренно
граф.
     Альред улыбнулся загадочной улыбкой.


ГЛАВА VII

     Гакон всеми силами старался действовать на вождей  в  пользу  Гарольда.
Его слушались не только как чрезвычайно глубокомыслящего человека,  имевшего
какую-то особенную  способность  проникать  в  суть  дела,  но  и  как  сына
первородного сына Годвина. Выросши при норманнском дворе, он  рано  научился
всем тонкостям политики и применял теперь свои знания на  практике.  Он  был
уверен, что проживет недолго, что слава которой должно было закончиться  его
короткое  земное  поприще,  будет  зависеть  исключительно   от   возвышения
Гарольда, и потому он, честолюбивый от природы, употреблял все свое  влияние
для того, чтобы Гарольду был предоставлен престол. Гарольд был  единственной
привязанностью его  мрачной  и  безотрадной  жизни.  Понятно,  что  он  жил,
чувствовал и мыслил для одного его.
     Все  особы,  влиявшие  на  карьеру  Гарольда,  как  будто  олицетворяли
какую-нибудь идею: Юдифь - правды, Гурт - долга, Хильда -  поэзии,  а  Гакон
был олицетворение человеческой предусмотрительности, которая проглядывала во
всех его действиях. Он  устранял  все  препятствия,  встречавшиеся  на  пути
Гарольда, - то совещаясь с друзьями дяди и  Альреда,  то  переговариваясь  с
Эдвином и Моркаром, то шепчась с больным королем. Он твердой рукой уравнивал
неровности, приводил все в гармонию. Особенно  занимался  он  одной  особой,
сердце которой сильно билось, когда он передавал ей свои планы и цели.


ГЛАВА VIII

     На другой день после посещения танов Гарольд получил письмо от Альдиты.
Она жила,  с  своей  дочерью,  при  одном  из  оксфордских  храмов,  куда  и
приглашала  его  прийти.  Граф  принял  приглашение,  обрадовавшись   случаю
порассеяться от своих бесчисленных забот.
     Она сняла уже траур по Гриффиту и в  своем  роскошном  наряде  казалась
Гарольду и моложе прежнего. У ног ее сидела дочь, которая была потом в числе
предков Стюартов, так как вышла замуж за  Фленса,  с  которым  нас  знакомит
Шекспир в одном из своих гениальных творений. Рядом с ней сидел Гакон.
     Как ни горда была Альдита, но при виде Гарольда волнение пересилило  ее
самообладание. Понемногу она разговорилась с ним о том, что она выстрадала в
супружестве с Гриффитом, замечая при этом, что жалела о  нем  только  как  о
короле, потерявшем жизнь при таких ужасных обстоятельствах, а не как о муже.
Она слегка  коснулась  известной  распри  Тостига  с  ее  братьями  и  тонко
намекнула, что последние добиваются теперь благосклонности Гарольда.
     В это время Эдвин и Моркар, как будто  невзначай,  вошли  в  комнату  и
раскланялись с графом не без сознания собственного  достоинства,  хотя  и  с
почтительным видом. Они были настолько деликатны, что  ни  одним  словом  не
упомянули о собрании в Витане, где должен был решиться вопрос: останутся  ли
они при своих графствах или будут осуждены на изгнание.
     Гарольду они очень понравились, и он принял в  них  особенное  участие,
когда вспомнил трогательную  сцену,  происходившую  между  ним  и  их  дедом
Леофриком у трупа Годвина. Он не мог не  сознаться,  глядя  на  их  молодые,
красивые лица и статные фигуры и слыша их здравые суждения, что нортумбрейцы
и мерцийцы умели избирать себе  достойных  предводителей.  Но  когда  беседа
прекратилась, Гарольд распростился со всеми, и братья пошли провожать его  к
выходу.
     - Что же вы не хотите протянуть дяде  руку?  -  спросил  у  них  Гакон,
причем губы его нервно подергивались, как  будто  он  старался,  но  не  мог
улыбнуться.
     - Почему не хотеть, - ответил Эдвин,  младший  из  братьев,  обладавший
весьма поэтичной натурой, - почему не сочувствовать достоинствам  соперника,
если граф согласится принять руки людей, которые надеются, что их не доведут
до того, чтобы поднять знамя против Англии!
     Гарольд протянул им руки, что  было  в  то  время  равносильно  прямому
уверению в дружбе.
     - Ты напрасно заставил меня протянуть руку Эдвину и Моркару,  Гакон,  -
сказал Гарольд, когда они прошли уже  несколько  далее,  -  ты  позабыл  мои
отношения к ним?
     - Да, но дело-то заранее уже решено в их пользу, - ответил Гакон,  -  а
тебе необходимо вступить с ними в союз.
     Гарольд не отвечал: тон юноши задел его, но потом он подумал, что Гакон
мог бы быть теперь на его месте, если бы проступки Свена не закрыли ему всех
путей к возвышению.
     Вечером того же дня к  Гарольду  явился  гонец  из  римской  виллы.  Он
передал ему два письма, из которых одно было от Хильды, другое от Юдифи.
     "Тебе снова угрожает опасность в  образе  добра,  -  писала  первая.  -
Берегись зла, являющегося под маской дружбы!"
     Письмо Юдифи дышало  беспредельной  любовью  к  нему  и  заставило  его
позабыть предостережение валы. Мысль о том, что он скоро  достигнет  власти,
которая даст ему наконец возможность соединиться  брачными  узами  со  своей
возлюбленной,  оттеснила  заботы,  и  сон  графа  в  ту  ночь  был  исполнен
заманчивых и светлых видений.
     На другой день происходило  открытие  Витана.  Прения  оказались  менее
бурными, чем можно было  ожидать,  потому  что  большинство  членов  приняло
решение заранее, а факты, обвинявшие Тостига, были  так  многочисленны,  что
мнения на его счет почти вовсе не  разделялись.  Даже  король,  на  которого
Тостиг особенно надеялся, восстал против него, благодаря стараниям Альреда и
Гакона.
     Враждебные партии обязались письменно не доходить относительно  Тостига
до крайних мер, а только отнять у него графское  достоинство,  не  подвергая
его изгнанию. Эдвина же и Моркара утвердили общей подачей голосов  в  звании
графов Мерции и Нортумбрии.
     После  объявления  этого  решения,  которое  было  встречено   всеобщим
одобрением, Тостиг выехал со всем своим  домашним  штатом  из  Оксфорда.  Он
заехал к Гите за своей  высокомерной  женой  и,  после  долгих  совещаний  с
матерью, отправился во Фландрию.


ГЛАВА IX

     Было далеко за полночь. Гурт с Гарольдом вели весьма оживленную беседу,
когда к ним вошел Альред. Гарольд при первом же взгляде заметил, что  старик
пришел к нему по делу.
     - Гарольд, - начал Альред,- настал час доказать, что  ты  действительно
намерен принести своей родине любую жертву, которая от тебя  потребуется,  и
готов слушаться советов тех, которые видят в тебе надежду государства.
     - Продолжай, отец Альред, - проговорил Гарольд, побледневший  при  этом
торжественном вступлении, - я даже готов, если угодно  советникам,  остаться
только подданным и способствовать избранию достойнейшего короля.
     - Ты не понял меня, Гарольд: я  не  требую,  чтобы  ты  отказывался  от
короны, но чтобы  ты  совершенно  смирился  духом.  Витан  передал  сыновьям
Альгара Мерцию и Нортумбрию, и мы можем назвать Англию  скорее  соединенными
графствами,  чем  монархией;  Мерция  имеет  своего  князя  и  свои  законы;
Нортумбрия имеет особого вождя и управляется датскими законами...  Для  того
чтобы предупредить междуусобную войну, надобно,  во  что  бы  та  ни  стало,
отнять у этих княжеств возможность нам противиться. Только подобным  образом
мы можем сломить силу  наших  внешних  врагов.  Что  будет,  если  Мерция  и
Нортумбрия откажутся признать  тебя  королем?  Ведь  они  заключили  союз  с
Карадоком, сыном Гриффита. Представь себе, что  валийцы  соскочат  со  своих
гор, шотландцы выползут из своих болот, а нам нужно будет собрать  всю  свою
силу против норманна:  как  тогда  быть?  Малькольм  шотландский  -  союзник
Тостига. Подданные же его симпатизируют Моркару. Мне кажется, что все  этого
достаточно, чтобы поставить в затруднение короля -  даже  помимо  опасности,
угрожающей со стороны норманна.
     - Ты говоришь мне истину, но я вперед уж знал, что тот,  кто  принимает
корону, должен отказаться от всякого спокойствия.
     - Гм!.. Есть одно средство, только одно, которым  ты  можешь  устранить
ссоры и разлад в государстве, привлечь на свою сторону Моркара и Эдвина, так
что последний будет охранять тебя от шотландцев, а первый - от  валлийцев...
одним словом: ты должен войти в родство с этими графами  и  жениться  на  их
сестре, Альдите.
     Гарольд вскочил дрожащий и бледный от испуга.
     - Нет, нет! - воскликнул он. - Я этого не сделаю!..  Я  готов  принести
всякую жертву, только не эту. Я лучше откажусь от  короны,  чем  от  сердца,
которое так доверчиво отдалось мне!.. Я помолвлен с Юдифью, не могу, не хочу
жениться на другой... эта жертва немыслима!
     Альред ожидал заранее отказа со стороны Гарольда, но не такого резкого.
     - Сын мой, - сказал он мягко. - Так говорим мы все в минуту испытания -
что готовы принести всякую жертву, только не  ту,  которую  требует  от  нас
долг. Отказаться от короны тебе уже нельзя,  так  как  Англия  станет  тогда
гнездом раздора и легкой добычей для хищного норманна. От  своих  же  земных
привязанностей ты  обязан  отречься:  Юдифь  тебе  родня.  Закон  и  совесть
требуют, чтобы король был во всем образцом для своего народа. Каким  образом
будешь ты искоренять пороки, если ты сам подашь дурной пример другим?
     Гарольд закрыл лицо заметно трепетавшими, холодными руками.
     - Помоги мне, Гурт! -  проговорил  Альред.  -  Ты  безупречен  во  всех
отношениях и любишь брата: помоги  же  мне  смягчить  это  сердце,  покорное
только голосу страсти.
     Гурт сделал над собой усилие, чтобы  скрыть  свое  волнение,  встал  на
колена возле Гарольда и старался простыми, задушевными словами убедить его в
необходимости покориться. Гарольд сам  сознавал,  что  благо  государства  и
обязанности, которые он принял на себя, настойчиво требуют Тот него принести
в жертву любовь... но сердце отвергало все доводы рассудка.
     - Невозможно! - бормотал  он,  не  раскрывая  лица.  -  Она  так  долго
доверяла мне, доверяет и теперь еще... вся ее молодость прошла в  терпеливом
ожидании... и я должен теперь от нее отказаться! и  отказаться  притом  ради
другой?!.. Нет,  возьмите  обратно  вашу  корону!..  возложите  ее  на  сына
Этелинга... мое  мужество  поддержит  его...  только  не  требуйте  от  меня
невозможного!..
     Было бы слишком утомительно, если бы мы передали всю эту бурную  сцену.
Прошла ночь, а Альред с Гуртом все еще  уговаривали  Гарольда  оказаться  от
своей любви. Представляя ему неопровержимые доказательства, они умоляли его,
бранили, но он все не отступал от своего решения, не мог вырвать  из  сердца
чувство к своей невесте. Тогда они решились уйти от  него  в  надежде,  что,
оставшись наедине с собой, он скорее поддастся внушениям рассудка. Во  дворе
их сейчас же встретил Гакон.
     - На чем же вы покончили? - спросил он с испытывающим взглядом.
     - Человек на этот раз оказался бодр телом, а  слаб  духом!  -  произнес
Альред со вздохом.
     - Прости мне, отец мой, - продолжал Гакон, - но сама Юдифь станет твоим
союзником в этой трудной борьбе, именно  потому,  что  она  вполне  искренно
привязана к Гарольду. Ей стоит только доказать, что  этого  разрыва  требуют
его безопасность, величие и честь - тогда она употребит все свое влияние  на
него, чтобы побудить его покориться тебе.
     Альред познал из опыта всевластие честолюбия, но был  плохой  знаток  в
чувствах женского сердца. Он отвечал Гакону нетерпеливым  жестом,  но  Гурт,
обвенчавшийся недавно с милой и достойной девушкой, отнесся совсем  иначе  к
замечанию Гакона.
     - Гакон прав! - сказал он. - И мы не  можем  требовать,  чтобы  Гарольд
нарушил, без ведома Юдифи, их взаимный обет. Она из-за  него  отказалась  от
многих и блистательных  партий  и  любила  его  с  беспредельной  нежностью.
Отправимся к Юдифи, а еще того лучше, поедем и расскажем все дело королеве и
порешим заранее подчиниться во всем ее верховной воле.
     - Идем! - сказал Гакон, прочтя неудовольствие  на  лице  старика.  -  А
достойный Альред останется с Гарольдом, чтобы придать ему мужество к  победе
над его настоящей слабостью.
     - Ты рассудил умно, мой сын, - ответил Альред. - Переговорить  об  этом
деле с королевой приличнее вам, молодым светским людям,  чем  мне,  дряхлому
старику.
     - Идем, Гакон, нечего медлить, - произнес  Гурт.  -  Знаю,  что  наношу
моему любимому брату страшную рану, которая долго не заживет...  но  он  сам
научил меня ценить Англию так же высоко, как римляне ценили Рим.


ГЛАВА Х

     Взаимная любовь придает нам необыкновенное спокойствие, но  мы  большей
частью сознаем это только тогда,  когда  наше  счастье  уж  разрушено:  пока
сердце не смущено возможностью разлуки, мы бываем энергичны и деятельны,  мы
идем неуклонно по однажды начертанному пути и стремимся к цели, поставленной
нам честолюбием или долгом, хотя и не замечаем, что, собственно, влечет  нас
вперед и вперед.
     Но стоит объявить самому трудолюбивому человеку,  что  он  уже  лишился
любимого предмета и все, что имело цену в его глазах, теряет для него  былое
значение. Очнется он от прежних честолюбивых снов и воскликнет с тоской: "На
что мне слова, когда сердце разбито?"
     Так точно и Гарольд теперь только увидел  громадное  значение,  которое
имела  для  него  любовь  Юдифи.  Это  чистое  чувство  сделалось  для  него
существенной потребностью, и вот, когда он думал, что одолел  препятствия  к
увенчанию его, - от него стали требовать, чтобы он вырвал  его  хладнокровно
из  сердца!  До  сих  пор  он  заглушал  голос  страсти  мыслью,  что  Юдифь
скоро-скоро будет его женой, будет украшать его трон, а теперь блеск  короны
померк в его глазах, трон перестал ему казаться достойным обладания и долг к
родине представлялся грозным, отвратительным пугалом.
     Как-то вечером сидел он лицом к лицу с этим  страшилищем,  и  губы  его
шептали:
     -