На закате расстаемся и на закате же снова увидимся... Смотри:  солнце
зашло, загораются звезды, тогда взойдет звезда еще  больше  и  ярче!  Когда,
открыв ларчик, ты вынешь из него готовую одежду, вспомни тогда  о  Хильде  и
знай, что она будет стоять в эту минуту над  могильной  насыпью  саксонского
рыцаря... И из этой могилы взойдет и загорится для тебя заря будущего.
     Гарольду хотелось поговорить с ней о Юдифи;  но  какой-то  необъяснимый
страх овладел его сердцем и сковал язык его; он стоял  безмолвно  у  широких
ворот деревянного дома. Вокруг горели факелы и  разливали  свет  на  суровое
лицо Хильды. Но светочи и слуги исчезли уже во  мраке,  а  он  еще  стоял  в
раздумье у ворот, пока Гурт не разбил его оцепенения,  подъехав  и  сойдя  с
запыхавшейся лошади. Он обнял Гарольда и сказал ему ласково:
     - Как это мы разъехались; зачем ты услал вперед свою дружину?
     - Я расскажу тебе все это после, Гурт, а теперь скажи мне:  не  был  ли
отец болен? Лицо его жестоко беспокоит меня.
     -  Он  не  жаловался  ни  на  какую  боль, - ответил ему Гурт, невольно
пораженный  этой неожиданностью, - но я припоминаю, что в последнее время он
очень  изменился;  он  стал  часто  гулять и брал с собой собаку или старого
сокола.
     Гарольд пошел назад, глубоко опечаленный;  он  застал  отца  в  той  же
приемной зале, в тех же парадных креслах. По правую руку его сидела Гита,  а
несколько ниже - Тостиг и Леофвайн,  которые  вернулись  прямо  с  медвежьей
травли и шумно разговаривали. Вокруг толпились таны. Гарольд не спускал глаз
с лица старого графа и  заметил  с  испугом,  что  он  не  обращал  никакого
внимания на этот шум и говор  и  сидел,  склонив  голову  над  своим  старым
соколом.


ГЛАВА III

     С тех пор, как на английский  престол  вступил  дом  Сердика,  ни  один
вассал не въезжал еще с такой пышностью в Виндзор, с  какой  явился  Годвин.
Все таны, любившие Англию, присоединились к его свите, обрадовавшись  случаю
доказать ему свое уважение. Большая  часть  из  них,  конечно,  состояла  из
стариков, так как молодые люди все еще были привержены к норманнам.  Друидов
почти не было: они придерживались монашеских обычаев норманнов  и  разделяли
негодование Эдуарда на Годвина за его приверженность к саксонской  церкви  и
за то, что он не основал ни одного храма. Со старым эрлом ехали только самые
просвещенные друиды,  поступавшие  по  убеждению,  а  не  ханжи  старавшиеся
казаться лучше, чем они были.
     В двух милях от великолепного виндзорского дворца стояло грубое здание,
выстроенное из дерева  и  римских  кирпичей,  тут  же  находился  и  недавно
отстроенный храм.
     Услышав топот коней въезжавшей на двор свиты  Годвина,  король  прервал
свои благочестивые размышления над изображениями северных богов и  обратился
к окружающим его жрецам с вопросом:
     - Что это за рать вступает в ворота нашего дворца в это мирное время?
     Какой-то жрец посмотрел в окно и доложил со вздохом:
     -  Да,  государь;  во  двор,  действительно,   въезжает   целая   рать,
предводительствуемая твоими и нашими врагами!
     - Во-первых, - пробормотал ученый  старец,  с  которым  мы  уже  раньше
познакомили читателя, - ты,  вероятно,  подразумеваешь  под  словом  "враги"
безбожного графа Годвина и его сыновей?
     Король нахмурил брови.
     - Неужели они притащили с собой такую громадную свиту? - заметил он.  -
Это скорее походит на кичливость противника, чем на преданность вассала.
     - Ах! - сокрушался один из жрецов, - я опасаюсь,  что  эти  люди  хотят
нанести нам вред; они очень способны...
     - Откиньте  опасения!  -  возразил  Эдуард  с  величавым  спокойствием,
заметив, что гости его побледнели от страха; хотя он был вообще  и  слаб,  и
нерешителен, но его нельзя было назвать трусом.
     - Не бойтесь за меня, отцы мои, - продолжал он решительно, -  я  твердо
уповаю на милосердие Божье.
     Жрецы перемигнулись с насмешливой улыбкой: они боялись не за его особу,
а лично за себя.
     Альред,  эта  единственная  и  сильная  опора   быстро   разрушавшегося
саксонского язычества, вмешался в разговор:
     - Не очень-то честно с вашей  стороны,  братья,  чернить  тех,  которые
заботятся доказать всеми способами усердие к  государю;  лучше  всех  должен
быть  отличен  королем  тот,  кто   приводит   к   нему   наибольшее   число
верноподданных.
     - С твоего позволения, брат Альред,  -  перебил  его  Стиганд,  имевший
основание не заступаться за Годвина, -  каждый  верноподданный  приносит  со
своей  личностью  и  голодный  желудок,   который,   разумеется   приходится
наполнять, а ведь король не может растратить  всю  свою  казну  на  голодных
гостей. Если бы я осмелился, то я бы посоветовал  своему  государю  обмануть
ожидания  хитрой  лисицы  Годвина,   которому   так   хочется   похвастаться
значительным числом своих приверженцев на королевском пире
     - Я понимаю, что ты хочешь сказать, отец мой! - проговорил король. -  И
одобряю мысль твою. Этому дерзкому графу не придется торжествовать:  мы  ему
докажем, что он напрасно кичится своей громадной свитой  приверженцев.  Наше
нездоровье послужит предлогом не являться на пир... Да к чему эти  пиршества
именно  в  этот  день?..  Это  совершенно  излишне...  Гюголайн,  предупреди
Годвина, что мы будем поститься до вечерней звезды и  тогда  подкрепим  наше
бренное тело яйцами, хлебом и рыбой. Попроси его с сыновьями  разделить  эту
скромную трапезу с нами.
     Король откинулся на спинку  кресла  с  каким-то  глухим  смехом.  Жрецы
употребили все силы, чтобы подражать ему,  между  тем  как  Гюголайн,  очень
обрадованный тем, что избавился от приглашения к "скромной трапезе", выходил
из приемной.
     - Годвину и сыновьям его все-таки оказана честь, -  заметил  Альред  со
вздохом, - но зато остальные графы  и  таны  будут  сожалеть  об  отсутствии
короля на пиру.
     - Я отдал приказание: оно должно исполниться! -  отвечал  Эдуард  очень
сухо и холодно.
     - А молодые графы претерпят унижение! - заметил один жрец с глубочайшим
злорадством. - Вместо того, чтобы сидеть за  столом  наряду  с  королем,  им
придется прислуживать ему в качестве простых слуг.
     - Во-первых, - произнес тот же ученый жрец, - хотелось  бы  мне  видеть
это со стороны!.. Этот  Годвин,  действительно,  очень  опасный  человек!  Я
советую королю не забывать об участи, постигшей его брата.
     Король с невольным ужасом вздрогнул и закрыл лицо руками.
     - Как ты смеешь напоминать  об  этом  злодеянии!  -  воскликнул  Альред
негодующим голосом. - Разве ты можешь  говорить  с  такой  уверенностью  при
отсутствии улик?
     - Улик! - повторил глухим голосом король. -  Тот,  кто  не  содрогается
перед  убийством,  тот  не  отступит,  конечно,  и   перед   вероломством!..
Положительных  доказательств,  конечно,  не  представлено,  зато  Годвин  не
выдержал ни одного искуса на так называемом грозном божьем суде; нога его не
переступила через борозду плуга, а рука не хватала  каленого  железа...  Да,
почтенный отец, ты напрасно напомнил об этом  кровавом  случае!..  Глядя  на
личность Годвина, мне все будет казаться, что я вижу  за  ней  окровавленный
труп Альфреда!
     Король встал взволнованный и  стал  ходить  по  комнате.  Потом  махнул
рукой, давая знать, что аудиенция окончена.
     Все тотчас же  ушли,  исключая  Альреда,  который  подошел  тихонько  к
Эдуарду.
     - Прогони от себя эти мрачные мысли, государь! - сказал он ему  кротко.
- Прежде, чем ты обратился к Годвину за поддержкой и  повенчался  с  дочерью
его, тебе было известно, что его винило и что его оправдывало. Ты знал,  что
твоя чернь его подозревала, а дворянство твое оправдало.  Теперь  уж  поздно
выказывать ему такое недоверие, тем более, что время его близится уж к концу
     - Гм! Ты хочешь сказать, чтобы я предоставил Богу вершить над ним  суд:
пусть же будет по-твоему! - ответил король.
     Он круто повернулся, и это обстоятельство заставило  Альреда  удалиться
из комнаты.
     Тостиг  страшно  неистовствовал,  когда  выслушал  весть  Гюголайна,  и
перестал кипятиться только благодаря строгому приказу отца. Но  старый  граф
долго не мог забыть, что Тостиг  издевался  над  Гарольдом,  что,  вот  мол,
могущественному графу Гарольду придется прислуживать как простому  слуге.  С
тяжелым сердцем вошел Годвин к королю Эдуарду и был принят им сухо.
     Под королевским балдахином стояли два кресла: для короля и  Годвина,  а
Тостиг,  Леофвайн,  Гурт  и  Гарольд  должны  были  поместиться   за   ними.
Древнесаксонский обычай требовал, чтобы  молодые  прислуживали  старикам,  а
вожди - королям,
     Годвин, уже выведенный из терпения  давешней  сценой  между  сыновьями,
огорчался еще более при виде холодности своего государя. Очень  естественно,
что человек всегда чувствует  некоторую  привязанность  к  тем,  которым  он
оказывал услуги; Годвин же возвел Эдуарда на трон, и никто не  мог  обвинить
его в непочтительности к королю. Несмотря на то,  что  власть  Годвина  была
очень велика, едва ли кто-нибудь решился утверждать, что для Англии было  бы
хуже,  если  бы  Годвин  сильнее  влиял  на  короля,  а  жрецы  и   норманны
пользовались бы меньшей милостью Исповедника.
     Итак, гордое сердце старого графа  страдало  невыразимо  в  эту  минуту
Гарольд, особенно сильно любивший отца, наблюдал за мельчайшими переменами в
лице его; он видел, что оно покрылось ненормальным и зловещим румянцем и что
старик делает над собой невероятные усилия, чтобы вызвать на лице  спокойную
улыбку.
     Король отвернулся и потребовал  вина.  Гарольд  поспешил  поднести  ему
кубок, причем поскользнулся одной ногой, но все-таки устоял на  другой,  что
подало Тостигу повод поглумиться над неловкостью брата.
     Годвин заметил это и, желая дать обоим  сыновьям  легкий  урок,  сказал
добродушно:
     - Видишь, Гарольд, как одна нога выручила другую; так-то  и  один  брат
должен помогать другому!
     Эдуард поднял голову.
     - Да, так-то помогал бы теперь и мне Альфред, если бы ты не лишил  меня
этой помощи, Годвин, - проговорил король.
     Этих слов было достаточно, чтобы  переполнить  меру  терпения  Годвина;
щеки его покрылись еще гуще румянцем, и глаза налились кровью.
     - О, Эдуард! - воскликнул он. - Ты уж не в первый раз намекаешь на  то,
что я сгубил Альфреда!
     Король не дал ответа.
     - Пусть же я подавлюсь этой крошкой хлеба, - воскликнул громким голосом
Годвин, - если я виноват в смерти твоего брата!
     Но едва он успел прикоснутся губами к королевскому  хлебу,  как  взгляд
его померк; какой-то хриплый звук вылетел из груди,  и  он  рухнул  на  пол,
пораженный внезапным ударом апоплексии.
     Гарольд и Гурт бросились торопливо к отцу и подняли его.
     Гарольд прижал его с отчаянием к себе и звал его по  имени,  но  Годвин
уже не слышал голосов сыновей.
     - Это суд Божий... унесите его! - произнес король. Он встал из-за стола
и с печальной торжественностью удалился из комнаты.


ГЛАВА V

     Пятеро суток Годвин лежал без всякого сознания, и Гарольд не отходил от
его постели. Доктора не решались пустить ему кровь, потому что это  было  во
время морского  прилива  и  полнолуния.  Они  терли  ему  виски  отваром  из
пшеничной муки и молока, положили на грудь  свинцовую  дощечку  с  какими-то
таинственными руническими изображениями; но все это не  помогло,  и  светила
науки потеряли надежду возвратить пациенту сознание и движение.
     Невозможно описать, какое действие произвело  при  дворе  это  грустное
происшествие, а в особенности -  предшествующие  ему  обстоятельства.  Слова
короля, сказанные Годвину за столом, переходили с чудовищными изменениями  и
прибавлениями из уст в уста. Народ теперь  уже  не  сомневался  больше,  что
Годвин был убийцей Альфреда, потому  что  он,  действительно,  не  проглотил
кусок хлеба, которым хотел доказать свою  невинность,  а  в  то  время  было
принято испытывать подозреваемых в каком-нибудь преступлении  именно  куском
хлеба: если они проглатывали  его  не  поморщась,  то  считались  безусловно
невинными, в противном  же  случае  виновность  подозреваемого  признавалась
доказанной.
     К счастью, Гарольду ничего не было известно об этих толках черни. Утром
шестого дня ему показалось, что больной шевелится. Он поспешно откинул полог
кровати: старый граф лежал с широко открытыми глазами,  и  багровый  румянец
его уступил место страшной, почти мертвенной бледности.
     - Как ты чувствуешь себе, дорогой мой отец? - спросил его Гарольд.
     Годвин улыбнулся и хотел что-то сказать,  но  голос  отказался  служить
ему. Он собрал последние силы, чтобы приподняться; пожав руку  Гарольда,  он
припал к его груди и испустил дыхание.
     Гарольд тихо опустил безжизненное тело на подушки кровати, закрыл  отцу
глаза, поцеловал в холодные губы и, став возле него смиренно на колени, стал
усердно молиться за упокой его души. Окончив моление, он сел немного поодаль
и закрылся плащом.
     В это самое время в комнату  вошел  Гурт,  который  очень  часто  сидел
вместе с Гарольдом у постели отца. Тостигу было некогда разделять их заботы:
предвидя смерть Годвина, он хлопотал занять его место в Эссексе.
     Увидев Гарольда, сидящим как статуя, и с закрытым  лицом,  Гурт  тотчас
догадался, что все уже кончено; взяв со стола лампу, он смотрел  долго-долго
на лицо мертвеца.
     Казалось, будто Годвин помолодел с минуты расставания с жизнью; морщины
на лице его исчезли без следа и на устах застыла блаженная улыбка.
     Гурт, как и Гарольд,  поцеловал  усопшего,  сел  потом  на  полу  возле
старшего брата и безмолвно припал к  нему  на  плечо  головой.  Желая  знать
причину неподвижности брата, он заглянул  ему  в  лицо:  по  нему  струились
слезы.
     - Утешься, бедный брат, - проговорил он нежно. - Отец наш жил для славы
и видел все свои желания исполненными.  Посмотри,  как  спокойно  его  лицо,
Гарольд!
     Гурт взял Гарольда за руку и повел как ребенка прямо к  одру  умершего.
Взгляд Гарольда нечаянно упал на ящик, принесенный  его  матери  Хильдой,  и
какая-то странная, нервная дрожь пробежала внезапно по всему его телу.
     - Сегодня, как мне помнится, идет шестой день уже от поездки в Виндзор?
- обратился он к Гурту.
     - Да, шестой, это верно.
     Не медля ни минуты, Гарольд открыл сундук: в нем  были  белый  саван  и
какая-то рукопись. Он развернул ее; в ней заключалось следующее:
     "Слава Гарольду, сыну Годвина Великого и  Гиты,  урожденной  принцессы!
Послушавшись Хильды, ты теперь узнал, что глаза ее проникают в  таинственную
завесу будущего. Склонись же перед ней и не  доверяйся  мудрости,  способной
уразуметь только обыденные вещи. Подобно храбрости воина и пению менестреля,
мудрость пророчицы не от мира сего: она изменяет течение  дел  и  превращает
воздух в материю. Преклонись же перед Хильдой. Из могилы вырастают  цветы  и
из горя проистекает радость".


ГЛАВА VI

     Приемная дома Годвина была полна посетителями, пришедшими справиться  о
здоровье старого графа.  Гурт  вышел  к  ним  и  пригласил  их  взглянуть  в
последний раз на героя, который  твердой  рукой  восстановил  на  саксонском
престоле род Сердика. Гарольд стоял безмолвно у изголовья  покойника:  много
пришлось ему в этот день видеть слез и слышать вздохов,  посвященных  памяти
его усопшего отца. Многие из  танов,  вполовину  верившие,  что  Годвин  был
убийцей Альфреда, шептали друг другу
     - Кто умирает с такой улыбкой, не может быть виновен в убийстве.
     Дольше всех у  трупа  остался  граф  Мерции  Леофрик.  Когда  остальные
удалились, он схватил бледную руку усопшего и проговорил:
     - Старый враг, мы постоянно соперничали с тобой: и в Витане, и на  поле
брани; но мало есть друзей у Леофрика, которых он оплакивал бы так искренне,
как тебя! Англия снисходительно будет судить твои грехи, как бы  велики  они
ни были, потому что сердце твое билось только  для  Англии,  и  голова  твоя
заботилась только о ее благосостоянии.
     Гарольд приблизился  к  Леофрику,  обнял  его  и  прижал  к  себе.  Это
растрогало доброго старика: он положил свои дрожащие руки на голову Гарольда
и благословил его.
     - Гарольд, - сказал он, - ты наследник славы и могущества  отца;  пусть
же его враги будут твоими  друзьями.  Победи  свое  горе,  -  этого  требуют
отечество, честь твоего дома и память покойного.  Я  знаю,  что  многие  уже
строят козни против тебя и твоего рода;  ходатайствуй  у  короля,  чтобы  он
признал твои права на графство умершего отца; я поддержу тебя перед Витаном.
     Молодой человек с чувством стал жать руку Леофрику и сказал, поднося ее
к губам:
     - Пусть наши дома пребывают в мире отныне и навеки!
     Самонадеянный Тостиг сильно ошибался, предполагая, что некоторая  часть
партии Годвина согласится отдать ему преимущество перед Гарольдом. Не меньше
ошибались  и  жрецы,  воображавшие,  что  со  смертью  Годвина   прекратится
могущество его дома. Не один Витан был расположен  в  пользу  Гарольда;  вся
Англия сознавала, что Гарольд - единственный человек, которому  смело  может
ввериться государство. Сам король не  относился  к  Гарольду  враждебно,  а,
напротив, чрезвычайно ценил и уважал его.
     Вскоре Гарольд был провозглашен  графом  эссекским  и  немедленно  стал
выбирать человека, которому мог бы передать свое  прежнее  графство.  Одолев
свою ненависть к Альгару, он решился избрать его на свое место; несмотря  на
большие недостатки Альгара, он  все-таки  был  самым  подходящим  преемником
Гарольда.  К  тому  же  избрание  его  избавило  государство  от   громадной
опасности, так как он в пылу  гнева  соединился  было  с  королем  Гриффитом
валлийским, самым грозным врагом Англии.
     По наружности  дом  Леофрика,  владевший  теперь  сильнейшими  уделами,
Мерцией и страной Восточных Англов, стал важнее дома Годвина; потому  что  в
последнем только Гарольд владел значительным графством, братья  же  Гарольда
получили прежние небольшие графства;  но  не  имей  даже  графства,  Гарольд
все-таки был бы первым в Англии по своему уму и характеру. Он  сам  по  себе
был настолько велик, что не нуждался ни в каком пьедестале.
     Наследник  основателя  дома  всегда  получает  в  глазах  света  больше
значения, чем предшественник его,  если  только  он  сумеет  поддержать  это
значение и пользоваться им. Продолжая начатое  прежде  его,  он  не  рискует
ежеминутно наталкиваться на врагов или подвергнуться несправедливым упрекам.
Так и Гарольд был избавлен от всех врагов, стоявших на пути отца, и не  имел
на своем имени ни малейшего пятна. Даже Тостиг должен был вскоре  сознаться,
что Гарольд имеет перед ним громадное преимущество, и уступить  ему  дорогу.
Он убедился, что  все  могущество  дома  Годвина  сосредоточивалось  лишь  в
Гарольде  и  что  без  помощи  его  ему,  Тостигу,   никогда   не   придется
удовлетворить свое честолюбие.
     - Отправляйся в свое графство, - сказал ему Гарольд, - и не сетуй,  что
Альгара предпочли тебе. Подумай, что было бы очень неприлично,  если  бы  мы
забрали в наши руки все владения в Англии. Старайся всеми  силами  заслужить
любовь твоих вассалов.  В  качестве  сына  Годвина  ты  со  временем  можешь
добиться многого, если только будешь поступать разумно и  умеренно.  Надейся
на  Гарольда,  но  и  на  себя  уповай:  тебе  недостает  лишь  терпения   и
настойчивости, чтобы быть равным первому графу Англии. Перед трупом  отца  я
дружески обнял его врага; так не  отдадим  ли  мы  его  памяти  лучшую  дань
уважения, если и мы с тобой будем любить друг друга?
     - Я не подам больше  повода  к  вражде,  -  ответил  Тостиг  покорно  и
спокойно уехал в свое графство.


ГЛАВА VII

     Хильда стояла на холме, любуясь прекрасным заходом солнца. Невдалеке от
нее сидела Юдифь и  лениво  выводила  по  воздуху  какие-то  знаки.  Молодая
девушка сделалась еще  б