материалы  этого  дела,
которое  поначалу не предвещало никаких  неожиданностей.  Он хорошо знал все
эти материалы.  Но  теперь появился новый ракурс. Покушение на  генерального
директора ЗАО "Феникс" Ермакова выводило эту второстепенную фигуру на первый
план.

     "Ермаков  Михаил  Матвеевич. Родился  в 1946  году  в Москве.  Отец  --
генерал-майор  артиллерии,  до увольнения в  запас  -- старший преподаватель
Академии бронетанковых войск.
     Русский.  Член КПСС  с  1966  по 1991  год.  Жена Галина, в  девичестве
Приходько, искусствовед. Дети: дочь Екатерина 1972  года рождения,  сын Юрий
1974 года рождения.
     1964--1968. Курсант Высшего общевойскового командного училища. Диплом с
отличием. Присвоено воинское звание "старший лейтенант".
     1968--1974.  Ленинградский  военный  округ.  Командир взвода.  Командир
роты.  Начальник  штаба  батальона.  Заместитель  начальника   штаба  полка.
Присвоены воинские звания "капитан", "майор".
     1974--1979. Слушатель  Академии Генерального  штаба.  Присвоено  звание
"подполковник".
     1979--1990.  Берлин. Западная  группа  войск.  Последняя  должность  --
заместитель командующего. Генерал-майор.
     1990--1996.  Министерство   обороны.  Заместитель  начальника   главка.
Начальник главка. Присвоено звание "генерал-лейтенант".

     Нифонтов остановил текст.
     Уверенная  карьера.  Очень уверенная. Стартовые условия были,  конечно,
нерядовые. Все-таки  сын генерала.  Но это был только начальный импульс,  не
более того.  Фронтовой офицер, преподаватель академии -- этого недостаточно,
чтобы вывести сына на такую орбиту. Карьера Михаила Ермакова питалась другой
энергией.  И  Нифонтов понимал  какой.  Ермаков  был,  несомненно, человеком
сильного  характера  и  незаурядных  способностей.  Но  главное  -- он  умел
оценивать ситуацию и обращать ее себе на пользу.
     В  сухой анкетной  справке  опытный  глаз Нифонтова сразу  выделил  два
ключевых момента.
     Жена. В девичестве Приходько.  Кому-то эта фамилия  ничего не говорила.
Но  Нифонтову  говорила. Контр-адмирал  Приходько  был  начальником Главного
политического управления Балтийского флота как раз  в те годы, когда старший
лейтенант  Нифонтов  начинал  службу  в  военной  разведке. Их база  была  в
Кронштадте.  При  одном упоминании  Приходько цепенели  местные замполиты, а
старшие командиры в бессильной ярости скрипели зубами. И в своей компании не
упускали   случая    позубоскалить   над   скандальными   похождениями   его
великовозрастной дочери, худой, как цыганская лошадь, и страшной, как первая
мировая  война, девицы богемной  и  неравнодушной к  молодым  офицерам.  Она
предпочитала моряков, но не  обошла вниманием и бравого сухопутного капитана
Ермакова. А он, судя по  всему,  понял, что  второго такого шанса у  него не
будет. И не упустил его.
     Может быть,  конечно,  это была  и  любовь, чем  черт не шутит. Но факт
оставался фактом: женитьба  на дочери контр-адмирала открыла Ермакову дорогу
в Академию Генштаба.
     Вторым  ключевым  моментом  был,  конечно,  Берлин.  Нифонтов  не  знал
подробностей службы Ермакова в Западной  группе войск, но не сомневался, что
именно  там  он  примкнул  к команде,  обеспечившей дальнейшее движение  его
карьеры.  Это  была  сильная, спаянная  команда во  главе  с  генералом  Г.,
которому суждено было стать самой трагифарсовой фигурой в истории российской
армии.
     "Дайте мне десантный полк, и я наведу в Грозном порядок за два часа".
     "Это самый лучший, понимаешь, министр обороны".
     Ермаков  был типичным человеком команды.  В отличие от  одиночек, людей
дела,  про  которых американцы  говорят "человек,  сделавший  сам  себя", он
принял правила командной игры и четко их выполнял. Он делал то, что  полезно
команде,  потому  что  в  конечном  счете  это  было  полезно  ему.  Так   в
многодневном велосипедном  марафоне гонщики время от времени выходят вперед,
принимая  на себя  силу  встречного  ветра, а потом  возвращаются  в плотную
группу за спиной лидера.
     Одиночка обречен на проигрыш. Команда обречена на победу.
     Пока она не превращается в стаю.

     "Июнь  1996  года.  Уволен  с  должности  начальника главка Минобороны.
Основание: личное заявление.
     Август  1996  года  --  заместитель  генерального  директора   компании
"Госвооружение".
     Январь 1997 года -- генеральный директор ЗАО "Феникс".

     Июнь 96-го. Нифонтов мог бы сказать точней: между первым и вторым туром
президентских выборов. Генерал Лебедь  отдал  Ельцину восемнадцать процентов
голосов  своих избирателей -- "ключи от Кремля". Взамен потребовал голову Г.
И получил.  Министр  обороны, непотопляемый, как броненосец, был отправлен в
отставку под ликование демократической общественности и свободной российской
прессы.  Вместе  с ним вышел в отставку и генерал-лейтенант Ермаков. Это был
жест верности своей команде. И он не проиграл. Проиграл Лебедь. Через четыре
месяца  после  второго  тура  Ельцин  снял  его  с  поста  секретаря  Совета
безопасности. Считалось, что он  не смог простить генералу своей зависимости
от него. Но это было не так. Увольнение Лебедя  означало  совсем другое: то,
что команда экс-министра обороны по-прежнему  в  силе. И  стала еще сильней.
Генерал   армии   Г.   был   назначен   представителем   президента   в   ГК
"Госвооружение".  Уйдя  с  открытых публике подмостков, его  команда  заняла
ключевые позиции  в важнейшем деле -- в торговле оружием.  Под ее  контролем
были огромные финансовые потоки -- источник власти.
     Демократическая общественность и  свободная российская  пресса умылись.
Но не знали об этом.

     Без четверти три. Телефоны  молчали.  Уличные фонари сквозили в молодой
листве тополей.
     Нифонтов выключил компьютер и повернулся к полковнику Голубкову:
     --  О  чем.  задумался,  Константин  Дмитриевич?  Голубков  помедлил  с
ответом.
     -- О ребятах. О Пастухе. Представляю, как они сейчас нас матерят.
     -- Нас? -- переспросил Нифонтов. -- Думаешь, догадываются?
     -- Могут. Не дураки. Главное, чтобы не говорили об этом.
     -- Главное -- что не знают, -- поправил Нифонтов. -- Догадки не в счет.
Разговоры  и  мысли  никакими  полиграфами  и скополаминами  из  сознания не
извлекаются.
     --  А  если  просто  пытки?  --  спросил   Голубков.  --  Обыкновенные,
физические?
     Нифонтов тяжело помолчал, кивнул:
     -- Я тоже про это думаю. Еще помолчал. Сказал:
     -- Можно остановить.
     Он знал, что ответит полковник Голубков.  Но  хотел услышать. Ему нужно
было подтверждение,  что все  правильно.  Что у них просто  не  было другого
решения. Слишком быстро развивались события. И сейчас его тоже нет.
     И услышал:
     -- Нельзя.

     Разговор угас. Снова медленно потянулось время.

     В 3.15 Нифонтов проговорил:
     -- У меня такое ощущение, Константин Дмитриевич, что в этом деле у тебя
есть какой-то личный интерес. Я не ошибаюсь?
     Голубков хмуро усмехнулся.
     -- Еще бы нет. Прямой материальный стимул.  Если за каждую операцию нам
будут давать по звезде...
     -- Я не о том, -- возразил Нифонтов.
     -- Не знаю, -- помедлив, отозвался Голубков. -- Может быть. Но точно не
знаю. Я уже вторую неделю об этом думаю.
     -- О чем?
     -- Ты веришь в случайные совпадения?
     -- В нашем деле любая случайность выглядит подозрительно.
     -- Я не о работе. О жизни. Вообще.
     --  В  молодости не  верил.  Сейчас  верю.  Каждая  случайность  всегда
прорастает из прошлого. И чем дольше живешь, тем больше этих ростков. Почему
ты спросил?
     -- Включи-ка свою машину, -- попросил Голубков.
     Нифонтов   щелкнул   пусковой  клавишей,   подождал,   пока   компьютер
загрузится, вопросительно посмотрел на Голубкова.
     -- "Антей", -- подсказал тот. -- Материалы технической экспертизы.
     -- Что конкретно?
     -- Пленку из "черного ящика". Переговоры экипажа.
     Пока Нифонтов извлекал из памяти  нужный  файл, Голубков стоял  за  его
спиной, мял в пальцах незажженную сигарету.
     На  экране появилась  расшифровка магнитозаписи,  сделанной в пилотской
кабине "Антея" системой оперативного контроля СОК.
     Голубков кивнул:
     -- Дальше. Еще дальше. Немного  назад. Стоп. Нифонтов остановил  текст.
Голубков показал сигаретой:
     -- Вот.
     Нифонтов прочитал:
     "2.34.  Первый  пилот Веденеев: "Встретил однажды  друга  детства.  Еще
пацанами  вместе голавлей ловили. На Кубани, под Белореченкой. Он и говорит:
"У тебя всегда рыба была крупней". А мне казалось, что у него".
     Нифонтов   непонимающе,   снизу,  взглянул   на  сосредоточенное   лицо
Голубкова:
     -- И что?
     -- Лет  десять  назад, мы только-только  в  Москву переехали, жена  мне
говорит: к тебе человек заходил, сказал, что  заглянет позже. Какой человек?
Не назвался. Ну  человек и человек. Часа через полтора --  звонок. Открываю.
Стоит мужик. В штатском. Моих лет. Улыбается: не  узнаешь? А  я  смотрю и не
могу вспомнить. Точно знакомый. Но кто? Он и говорит: "Вовка Стрижик. Теперь
узнал?"  Боже ты мой,  мы не виделись целую вечность! Нашел мой  адрес через
родню.  Его  сын  служил  под  Москвой. Приехал  проведать.  Заодно  и  меня
попросить, чтобы  присмотрел.  И помог,  если что.  Первогодку  служить, сам
понимаешь...
     -- Ну-ну? -- поторопил Нифонтов.
     --  Ну,  с®ездили  к его  сыну, вечером  посидели.  Рассказал  о  себе.
Закончил в Ейске летное училище, потом  институт гражданской авиации. Летать
любил,  поэтому  рос  быстро,  стал  начальником  Краснодарского авиаотряда.
Повспоминали детство. Он родом из села Вечное, есть такое под Белореченском.
На  речушке Белой.  Тогда она нам  казалось  большой,  самим-то было  лет по
семь-восемь,  совсем  мелюзга.  Мы  там  рыбачили.  На  кузнечиков.  Наловим
плотвичек, нанижем на  кукан и идем домой. Гордые. А если голавль попадется,
так вообще. Мать рыбу жарит, нахваливает: кормилец. Время-то  было  несытое.
--  Голубков прикурил  и поморщился: --  Нужно бросать  курить.  А  как  тут
бросишь?
     -- Не отвлекайся, -- сказал Нифонтов.
     --  Так вот,  я ему и говорю: я тебе завидовал, у  тебя  голавли всегда
были в локоть, а у меня так, с ладошку. Он удивился. Да нет же, говорит, это
у тебя голавли  были в локоть!  Посмеялись.  Потом  он  уехал. Больше  мы не
встречались. Созванивались иногда, открытку к празднику...
     --  Минутку! --  прервал  Нифонтов.  --  Помолчи. Ты хочешь  сказать...
Господи  милосердный! Ты  хочешь  сказать,  что  друг  детства, про которого
говорил командир "Антея" Веденеев, -- это ты?!
     Голубков  долго  щурился  на  сигаретный  дым,  тер  подбородок.  Потом
ответил:
     --  Я  бы в  этом не  сомневался.  Когда  я  первый  раз  прочитал  эту
расшифровку, меня будто теплом обдало. Есть только одно "но". Фамилия  моего
друга детства не Веденеев. Фамилия у него  -- Стрижов.  Отсюда и прозвище --
Стрижик.
     -- Не мог сменить?
     -- С чего?
     -- Звонил ему?
     -- Раз десять. Телефон не отвечает.
     -- Ты же с Урала. Как ты мог оказаться на Кубани?
     --  Мать   возила  меня  туда  на  лето.  Она   работала  техничкой   в
железнодорожном техникуме,  проезд был  бесплатный.  Вот и ездили в Вечное к
дальней родне.
     -- Мне не нравится эта путаница с фамилиями. Голубков кивнул:
     -- Мне тоже.
     -- Могли им давать другие документы?
     -- Смысл? Они  же не диверсанты, которых забрасывают во вражеский  тыл.
Обыкновенная гражданская авиация.
     -- Странная история, -- пробормотал Нифонтов.
     --  Очень  странная,  --  согласился Голубков.  Он взглянул  на  часы и
озабоченно покачал головой. -- Пора бы уже Евдокимову об®явиться.

     ...Капитан Евдокимов вернулся в управление в четыре часа утра. С порога
доложил:
     -- Водитель убит. Прямое попадание в голову. Ермаков ранен в ногу. Пулю
извлекли, опасности для жизни нет.
     Нифонтов кивнул:
     -- Проходи. Садись. И давай с начала. Со всеми подробностями.

     Капитан Евдокимов пришел в оперативный  отдел управления  из МВД, и его
доклад  о покушении на  генерального директора ЗАО "Феникс" Ермакова был  по
форме и сути милицейским -- без выводов, с точной фиксацией обстоятельств.
     Место происшествия: П-образный двор  девятиэтажного дома постройки 50-х
годов.  Восемнадцать  под®ездов.  В®езд  во двор  -- через  четыре арки и по
боковым асфальтовым проездам.  В  центре двора  -- сквер, детские площадки и
гаражи.  В  пятидесяти метрах от третьей арки, в  глубине  сквера,  -- выход
вентиляционной шахты метро.
     Время происшествия:  ориентировочно 23.10. Вызов на пульт "02" поступил
в  23.16  от  жителя  дома,  прогуливавшего  собаку.  Он  заметил  человека,
лежавшего  возле водительской  двери автомобиля "вольво".  Сначала он принял
его за пьяного, потом заметил разбитое ветровое  стекло и кровь. ПМГ прибыла
на  место  происшествия в  23.22.  Экипаж  обнаружил  возле автомобиля  труп
водителя,  а  в  под®езде  -- человека  с  огнестрельным  ранением  в  ногу.
Оперативно-следственная группа  и  отряд  быстрого  реагирования  прибыли  в
23.28.  Дом был оцеплен, раненому оказали первую помощь, на  "скорой помощи"
он  был отправлен в  Центральную  клиническую больницу.  В  23.50  на  место
происшествия прибыли прокурор  Москвы, начальник МУРа, заместитель  министра
МВД, начальник московского управления ФСБ.
     Несмотря на обилие высокого  начальства и неизбежно возникающую в таких
случаях    суматоху    и    бестолковую    суету,   дежурным    следователем
Мосгорпрокуратуры было установлено следующее.
     Водитель автомашины "Вольво-940", он же -- телохранитель Ермакова,  был
убит в  тот момент, когда  заглушил  двигатель и  открыл дверцу автомобиля с
намерением  выйти  и проводить  хозяина  до квартиры. Пуля пробила  ветровое
стекло и попала водителю в левую височную кость. Он вывалился из машины  уже
мертвым.
     Вторая  пуля,  выпущенная,  вероятно, вслед  за первой, настигла самого
Ермакова, когда он поднимался по ступенькам крыльца.
     Характер ранения Ермакова и  разбитое пулей ветровое стекло  автомашины
давали  основания  предположить,  что  стрельба  велась со стороны дворового
сквера. Оперативники обследовали вентиляционную будку метро, однако замок на
ней  оказался  нетронутым  и  внутри  не  было  никаких   следов  чьего-либо
присутствия. При более тщательном осмотре с тыльной стороны будки на решетке
были обнаружены свежие царапины, а на земле -- углубления  от обуви примерно
сорок второго размера. Это заставило оперативников обследовать крышу  будки.
Здесь было  найдено орудие преступления -- снайперская  винтовка германского
производства "аншутц"  калибра 5,6 мм с  глушителем и  оптическим прицелом с
лазерным наведением. Две стреляные гильзы были обнаружены в кустарнике возле
будки.
     Это  позволило   следователю   восстановить   картину  происшедшего.  С
наступлением  темноты  преступник  занял позицию на крыше  будки, защищенной
листвой  деревьев,  дождался появления  автомобиля  Ермакова и  произвел два
выстрела.  После  чего  спрыгнул  с  крыши,  обогнул  гаражи  и до появления
милицейского  оцепления  уехал  на  поджидавшей  его  машине, предварительно
оставленной,  вероятно,  в  боковом  проезде.  Установить  марку  машины  не
удалось.   Никаких   отпечатков  пальцев   на   оружии  не  обнаружено.  Все
свидетельствовало о том, что работал профессионал.
     Члены семьи Ермакова показали,  что он никогда  сам  не садился за руль
служебной  машины, ездил  только  на заднем сиденье  справа.  Таким образом,
предположение следователя  о том, что преступник ошибся в  выборе жертвы, не
подтвердилось.  Сам  Ермаков,  допрошенный  в  больнице  после  операции  по
извлечению  пули из мышечной ткани в районе  левого  тазобедренного сустава,
заявил, что не представляет, кто и с  какой целью мог устроить  покушение на
него.  Он высказал предположение, что преступник спутал его с кем-то другим,
так как в их под®езде живут многие серьезные бизнесмены.
     Там  же,  в приемном  отделении  ЦКБ, после того  как  выяснилось,  что
опасности  для  жизни  Ермакова нет, его жена  сделала  заявление, в котором
утверждала, что  организаторов  этого покушения следует искать  среди  мужей
женщин,  с  которыми ее  супруг имел  интимные отношения. Она назвала восемь
фамилий и заявила, что преступника нужно посадить не за то, что он стрелял в
ее мужа, а за то, что не отстрелил ему того, что следовало отстрелить.
     С  учетом  личности  потерпевшего   и  его  причастности   к  важнейшим
государственным   секретам   расследование   этого   преступления   поручено
Федеральной службе безопасности.
     -- Что означает, что о результатах его мы  никогда ничего не узнаем, --
подвел итог своего доклада капитан Евдокимов и замолчал, ожидая вопросов.
     Вопросов по существу не было. Нифонтов лишь поинтересовался:
     -- Сам-то не засветился?
     --  Нет. Даже удостоверения не пришлось пред®являть. Начальство думало,
что я из опергруппы, а опера -- что я с кем-то из начальства.
     -- Куда, говоришь, его ранило? -- уточнил Голубков.
     -- В  мышечную ткань в районе  левого тазобедренного сустава, сзади, --
повторил Евдокимов.
     -- В жопу, что ли?
     -- Можно сказать и так.
     -- На Ермакове был бронежилет?
     -- Нет.
     -- Ты сам на будку залезал?
     -- Не преминул.
     -- И что?
     --  Позиция  -- лучше  не бывает. Под®езд  -- как  на  ладони. Всего  в
пятидесяти метрах. Хорошо освещен. Стрельба лежа с упора. При желании он мог
бы пристрелить человек пять. С полной  гарантией. И никто не  успел  бы даже
понять, что происходит.
     -- Спасибо, отдыхай, -- кивнул Нифонтов. -- Рапорт напишешь завтра.
     Капитан Евдокимов вышел. Нифонтов обернулся к полковнику Голубкову:
     -- Понял?
     --  Да.  Снайперский  "аншутц"  с  лазерным  наведением.  Это  было  не
покушение.
     -- Что?
     -- Похоже на предупреждение.
     -- Но водитель убит.
     -- Значит, очень серьезное предупреждение.
     -- О чем?
     Полковник Голубков только пожал плечами:
     -- Знать бы.
     Нифонтов поднялся из-за стола,  постоял у окна,  за  которым разгорался
свежий  майский  рассвет,  и  вернулся  в кресло.  Еще  раз  прочитал текст,
застывший на экране монитора:
     "2.34.  Первый  пилот  Веденеев: "Встретил однажды  друга детства.  Еще
пацанами вместе голавлей ловили. На Кубани, под Белореченкой..."
     Странная история. Очень странная. Что-то в ней было не то.
     Нифонтов решительно проговорил:
     -- Вот что, Константин Дмитриевич. Сегодня же летишь в Краснодар. Прямо
сейчас. Борт  возьмем у  военных.  Два часа туда, два  часа  там,  два  часа
обратно.  Самолет будет  тебя ждать. Мы  сейчас не в  том  положении,  чтобы
отмахиваться от любых мелочей.
     Голубков кивнул:
     -- Согласен. Я и сам хотел это предложить.

     Через двадцать  минут все  было  улажено.  Полковник Голубков уехал  на
аэродром. Нифонтов выключил компьютер.
     Ночь кончилась. Длинная была ночь. Можно было ехать домой и  пару часов
поспать.

     Но  перед тем как  выйти из кабинета,  он сжег  в камине шифрограмму от
Пастухова.
     Взглянул  на часы.  5.30. В Забайкалье  -- 11.30. Группа  Пастухова уже
должна быть на подходе к об®екту.
     Глава IV
     Об®ект  обнаружил  себя слабым  свечением облаков, скопившихся на южной
стороне  перевала. Источник  света  лежал  где-то  очень далеко, внизу,  был
размытым, неявным.  Так за  многие километры дает  о  себе знать присутствие
большого города.
     С цифры "480" стрелка высотомера  долго сползала на  "430", потом спуск
стал круче: "380", "З00", "160". Наверху остались мертвые  скалы,  словно бы
источавшие дикий мороз, накопленный за бесконечную зиму. Помутнел, а потом и
вовсе исчез ледяной диск луны. Стало теплей. Камни на осыпях уже не звенели,
а глухо  шуршали  под  ногами.  Пелена  облаков,  казавш