"задание".
     "Задание".  Какое  задание? Они успешно выполнили только  одно задание:
взорвали  "Мрию".  "Мрию"!  Засадили ракету в  самолет  стоимостью пятьдесят
миллионов долларов  и  об®явили:  "Мы  сдаемся".  Тимашук был ошеломлен.  На
секунды утратил всякую способность соображать. Все происходило как в тяжелом
сне,  когда силишься  нажать на спусковой крючок автомата, но вместо очереди
пули начинают выкатываться из ствола и повисать в воздухе. В полном ступоре,
окаменевший и  онемевший, он смотрел, как ракета выписывает дымную медленную
дугу, как вспухает  от  взрыва фюзеляж "Мрии", как  проседает  и рушится  на
бетон то, что еще мгновение назад было самым большим самолетом в мире.
     Онемел и генерал армии Г. Выслушав доклад Тимашука, он молчал не меньше
минуты.   Потом   начал   выспрашивать   о  подробностях,   записал  фамилии
захваченных, серийные номера оружия, обещал заняться, но все это так,  будто
не понимал, что произошло, не врубился. А когда  наконец  в®ехал, разразился
очередью крупнокалиберного мата и приказал:
     -- Вытряси из них все. Понял? Все!
     -- Как быть с отправкой? -- спросил Тимашук. -- "Мрии" нет.
     -- Срать  на  "Мрию"! Сейчас  нужно понять, что  происходит. Выверни их
наизнанку. Мы должны знать все. Что  они успели узнать. Что успели передать.
Кому. Сразу доложи. И не разводи там. Понял? Не разводи!
     Тимашук понял.
     -- Что с ними делать? -- спросил он. И уточнил: -- Потом.
     -- Не задавай мудацких вопросов! -- прикрикнул Г.
     И это  Тимашук тоже понял. Третий допрос  он провел нормально. С каждым
отдельно.  Но  это  был,  строго говоря, не  допрос.  Опрос.  Фамилия,  имя,
отчество, год и место рождения,  семейное положение, место жительства семьи,
воинское звание, место службы. Какое получили задание,  когда, от  кого, при
каких  обстоятельствах. Как добирались в  район  операции,  на  чем, сколько
времени.
     Допрос  шел  под  магнитофонную  запись.  Но  подполковнику Тимашуку не
пришлось делать расшифровку и  сравнивать показания,  вылавливая нестыковки.
Не  было  нестыковок.  Это  было  видно  навскидку.  Показания совпадали  до
мельчайших деталей. Только в одном они  гнали откровенную липу. Но гнали так
слаженно и так равнодушно, что при других обстоятельствах Тимашук, возможно,
и поверил бы.
     Воинское  звание:  рядовой  запаса. Да, служили.  Да,  были  офицерами,
вместе воевали в Чечне. В  96-м разжалованы и уволены из армии. С тех пор на
гражданке.  Пастухов  --  владелец индивидуального  частного предприятия  по
изготовлению  столярки. Перегудов  работает в  реабилитационном  центре  для
бывших  "афганцев"  и  участников  чеченской   войны.  Мухин  и  Хохлов   --
совладельцы детективно-охранного агентства. Злотников  -- безработный актер.
За что  разжалованы? За невыполнение боевого приказа. Какого приказа? Долгая
история,  подполковник. Долгая  и  темная. Запросите кадры  Минобороны,  они
лучше знают.
     У  подполковника Тимашука  не было времени  на запросы. И необходимости
тратить на это время он не видел. Легенда была нелепая, но сшита крепко.
     Да,  в их показаниях не было  мелких  нестыковок. Была одна -- большая.
Легенда о  том, что  они  -- рядовые запаса, вызванные на переподготовку, не
сочеталась с  из®ятым у них новейшим вооружением, которого  с лихвой хватило
бы не на одну, а на две таких группы. Гранатометы РГ-6. "Иглы". А "каштаны"?
Их даже  в  серию  еще  не запустили,  делают  малыми  партиями  по  заказам
спецслужб.
     Шифрограмма  из таинственного  Центра  снимала  все  вопросы.  Это  был
сильный козырь. Туз козырный.

     "За успешное выполнение задания..."

     В  этом тексте был  и  другой  смысл. Откуда  в Центре узнали,  что они
выполнили задание? Сами доложить  не могли. Его разговор с Г. перехватить не
могли --  канал  связи был защищен ФАПСИ. Спутники. Да,  только  с них могли
зафиксировать взрыв "Мрии".
     Да с чем же мы имеем дело?! Что за сила вдруг обнаружила себя?

     "Центр  --  Пастухову.  За успешное  выполнение задания  представлены к
очередным воинским званиям..."

     Еще минута-другая -- и  текст исчезнет. Навсегда.  Оборвется  выход  на
этот проклятый Центр.
     "Думай! -- приказывал себе Тимашук. -- Думай, думай!"
     Что  может ответить на такую  шифровку военный человек? Только одно. Но
больно уж очевидно.  Слишком просто.  А если нет? Если нормально? Они же  не
журналюги,  чтобы играть  словами. И  не умники с "западного" и "восточного"
факультетов "консерватории",  смотревшие  сверху  вниз на курсантов третьего
факультета,  которым,  в  их числе  и Тимашуку,  предстояло  не кайфовать  в
Лондонах  и  Кайрах  под  дипломатическим прикрытием, а пахать, как Карлы, в
разведуправлениях военных округов и флотов.
     Десантники. Рабочая  сила. Офицеры-десантники.  Были, как следовало  из
шифрограммы: капитан,  старший лейтенант,  лейтенант. Стали: майор, капитан,
старлей.  Для  старшего,  Перегудова, майор -- нормально. Для  остальных  --
много. Особенно для Пастухова. Майор в двадцать восемь лет -- очень неслабо.
Сам  Тимашук стал  майором  только  в  тридцать  два  года.  И помнил, какой
сатанинской гордостью обожгло душу.
     Должны ответить. Не могут не ответить.
     И Тимашук решился. Быстро набрал:
     "Пастухов -- Центру. Служим России".
     Нажал кнопку  шифратора и  отошел от  рации  в  дальний угол  бокса, за
станину сверлильного станка. На случай, если сработает самоликвидатор.  Черт
его знает, сколько там взрывчатки. Может, пшикнет. А может и рвануть.
     Минута.
     Две.
     Четыре.
     Секундная  стрелка  двигалась   по  дымчатому   циферблату  сверхточных
швейцарских часов "Радо", скрытому за сапфировым стеклом.
     Упругими толчками.
     Как кровь в виске.
     Как бы преодолевая сопротивление времени.
     Шесть.
     Обманчивый  круговорот  жизни.  Время идет  по кругу. А  жизнь идет  по
прямой.
     Семь.
     От старта к финишу. Но выигрывает не тот, кто достигает финиша раньше.
     Восемь.
     А тот, кто позже.

     "Селена" пискнула. На дисплее появилось:
     "Центр --  Пастухову. Выходить на  связь только в крайнем случае. Могут
запеленговать. Ждите дальнейших распоряжений".

     Подполковник Тимашук перевел  дух. Получилось. Сумел не спугнуть удачу.
Сумел!
     Этот раунд  он выиграл. Теперь Центр  подвязан. Открыта возможность для
функельшпиля. И  он сыграет с  ними в эту  старую  игру. Как  только получит
информацию, необходимую для результативного функельшпиля. А он ее получит.
     Заглянул Сивопляс, доложил:
     -- Полковник Тулин. К вам. Пустить или одно из двух?
     Тимашук кивнул:
     -- Пусть войдет.
     Вид  у  полковника   Тулина   был  пришибленный.   От  шквала  событий,
обрушившихся на вверенный ему об®ект, он как втянул голову в плечи, да так и
остался.  И  еще  больше  стал  похож  на  перестоявший гриб-боровик.  Перед
встречей с  Тимашуком  он накручивал  себя, накачивался решимостью  и теперь
выпалил заранее приготовленные фразы, будто боялся, что решимость исчезнет:
     --  Олег Николаевич,  все.  Больше  тянуть не могу. Ни  минуты.  Обязан
доложить в округ. Иду и докладываю. Не обессудьте.
     --  Вы  доложите  тогда,  когда я вам об  этом скажу,  -- сухо  ответил
Тимашук.
     -- Я понимаю. Все понимаю. У вас свои проблемы. Понимаю. Но  вы  и меня
поймите.  Такое ЧП! Командующий шкуру  с меня спустит! Я обязан был доложить
еще... -- Он посмотрел на часы и ужаснулся: -- Еще восемь часов назад!
     -- Успокойтесь, полковник. Всю ответственность я беру на себя.
     -- Вы не знаете командующего! У него всегда на первом месте: "Почему не
доложили  немедленно?"  Все, Олег Николаевич.  Иду  и докладываю. И будь что
будет.
     Тимашук нахмурился.  Это  был  очень опасный момент.  Прилетят  люди из
контрразведки  округа и заберут арестованных. Их тут же переправят в Москву,
закрутится  машина  следствия. Или не закрутится, если успеет  вмешаться  их
Центр.  Судьба  диверсантов не  волновала  Тимашука.  Волновало  другое:  он
останется ни  с чем. С взорванной  "Мрией". С невыполненным приказом.  Ни  с
чем. И главное:
     только он будет виноват в  том, что произойдет утечка информации. Этого
ему не простят. И тут пахнет не понижением в должности. Тут пахнет случайным
дорожно-транспортным  происшествием со  смертельным  исходом  или  внезапным
инфарктом.
     --  Сказать  вам,  что будет? --  спросил Тимашук.  Полковник обреченно
махнул рукой.
     -- Сам  знаю. Кончилась моя служба.  Пойду  на пенсию. Что делать. Рано
или поздно это должно было случиться. И так полтора года переслужил.
     -- Вы  не  на пенсию пойдете, -- возразил Тимашук.  --  Вас  вышибут из
армии  без всякой пенсии. И  это в лучшем случае. А скорей всего --  пойдете
под трибунал. А как  вы хотели?  Чем должна  заниматься ваша часть? Охранять
об®ект.  Так  вы его охраняете? Пять сопляков парализуют  огромный аэродром.
Пять! А у вас целый полк!
     --  Они не сопляки, -- хмуро сказал полковник. --  Они диверсанты. И не
просто диверсанты. И еще не известно, пять их или не пять.
     -- Это вы расскажете трибуналу. И добавите, что взяли их мои люди, а не
ваши.  Потому что ваших мудаков они перебили бы  и ушли.  Все, полковник.  У
меня нет времени вас уговаривать. Идите и докладывайте. Запретить не могу.
     Полковник снял форменную фуражку и большим клетчатым платком вытер лоб.
     -- Что же делать, Олег Николаевич? -- растерянно спросил он. -- Никогда
в  такую  передрягу  не  попадал. Много  чего повидал, но чтобы  такое. Даже
сейчас не могу прийти в себя.
     --  Скажите  спасибо,  что обошлось  без трупов.  Тут  бы вам  точно не
избежать  трибунала.  Ничего  не  делать.  Сошлетесь  на  меня.  Я  запретил
докладывать. Речь  идет о сохранении гостайны.  Эта обязанность возложена на
меня. Закончен разговор. Свободны, полковник.
     Тулин потоптался, нахлобучил фуражку и вышел.
     Гриб  червивый. Как он  до  полковника дослужился? В молодости,  видно,
рвал удила. И вот, пожалуйста. Итог жизни. Боже сохрани от такой судьбы.
     Тимашук вызвал охранника и приказал принести из красного  уголка или из
телевизорной кресло. Любое. Лишь бы с подлокотниками и  с высокой спинкой. И
крепкое. Охранник кинулся выполнять приказ. Бегом. В  команде Сивопляса  все
приказы выполнялись  бегом.  Как и положено в  армии.  Здесь  вразвалочку не
ходили. Если бы такой порядок был во всей армии, это была бы другая армия. И
другая страна.
     Тимашук сел  на верстак и закурил. Обычно  он старался курить не больше
пяти-шести  сигарет  в  лень.  Эта  была  уже  десятая. Или  двадцатая.  Да,
последняя   в  пачке.  Черт.  Сейчас  бы  вернуться  в  гостиницу,  сбросить
пропотевший  камуфляж,  принять  на   грудь  полноценные  сто   пятьдесят  и
завалиться  спать.  Часов  на  двенадцать. Добрать за  недосып двух минувших
сумасшедших суток. Но  некогда  было спать. Нужно было выжимать из удачи все
до последней капли.
     В  кейсе,  который он принес  с  собой из гостиницы,  была видеокамера,
диктофон и недопитая бутылка  "Блэк лэйбла". Но пить было нельзя. Предстояла
очень непростая работа. Допросить пять человек.  На это может уйти вся ночь.
Не просто допросить. Вынуть из них все, что они знают. Для этого нужна ясная
голова.

     Тимашук  умел делать эту работу. Не сказать, что любил, нечего там было
любить, но уважал в себе умение профессионала. Он не раз делал ее в Берлине.
Накануне вывода  из  ГДР Западной группы  войск Берлин  был  затянут  густым
туманом  предательства.  Рушилось  незыблемое,  от  хваленой  дисциплины  не
осталось  и  следа.  Солдаты продавали  и пропивали  домкраты  и  запчасти к
грузовикам,  офицеры --  сами  грузовики,  а  генералы  --  автоколонны. Для
западных  разведок открылся Клондайк.  Особисты работали как грузчики. Какие
там  агентурные  разработки  и  тонкие  оперативные  комбинации.  Нужен  был
результат. Сегодня,  сейчас.  Подозрение  приравнивалось  к  обвинению.  Под
подозрением были все.  А сам Тимашук? Не затронула его  душу всеобщая гниль,
не обжигал искус? Еще  как  обжигал. И ему было с чем уйти на Запад. Он даже
знал как. Сами собой, бесконтрольно складывались в  сознании профессионально
просчитанные схемы. Химеры бессонницы. Ночная игра  ума. И кто  знает, какой
малости не хватило, чтобы воспринять эту игру как практическую задачу.
     В  душевном  смятении покидали советские  офицеры со своими  притихшими
семьями обжитые военные городки уплывающей в историческое небытие Германской
Демократической  Республики.  После  благополучной  жизни  в  ГДР  их  ждала
незнакомая, страшная,  разрушенная  Россия.  Подполковник Тимашук  улетал  с
облегчением. Он выстоял. Он остался верным присяге. Вот только того, чему он
присягал, больше не существовало. На этом  месте в душе была пустота. Прошло
время, прежде чем она заполнилась новым смыслом.

     Ладно. Все это лирика. Нужно работать.

     Принесли кресло. Тимашук осмотрел, покачал. Годится. Поставил в глубине
бокса, спинкой  к  глухой  стене.  Установил  в  углу,  на  инструментальном
стеллаже, видеокамеру, об®ективом на кресло. Потом проверил пистолет, вернул
его в кобуру и вызвал Сивопляса:
     -- Давай сюда Пастухова!

     Отдавая приказ переодеть арестованных в солдатские робы и рассадить  по
отдельным камерам,  подполковник Тимашук  преследовал две цели. Первая  была
практическая:   осмотреть  камуфляж,  прощупать  --  нет  ли  вшитых  ампул,
радиозакладок, определить тип  изделия, хотя бы примерный год выпуска. Могла
обнаружиться фабричная  метка или даже,  если повезет, штамп воинской части.
Вторая цель была психологическая: вырвать диверсантов из привычной жизненной
среды, лишить малейшей иллюзии защищенности,  оставить один на один с собой.
В темноте. Темнота всегда безнадежна.
     В  швах  ничего не  нашлось, никаких  меток и штампов тоже.  Но покрой,
качество  ткани, форма  разгрузочных жилетов, вспененные прослойки  выдавали
тип экипировки. "Танкер"  или  усовершенствованная "Выдра". Тонкое шерстяное
белье.  Ручной вязки шерстяные носки. Прыжковые ботинки  из  мягкой воловьей
кожи,  облегающие  ногу  лучше  фирменного  "Адидаса".  В  такой  одежке  не
промокнешь и не вспотеешь, не замерзнешь даже на голой земле. И стоит она --
как  хорошая тройка от "Ле  Монти". Простых десантников в такую униформу  не
обряжают.
     Что ж, с формой все ясно. Посмотрим, что у них с содержанием.
     Загремела дверь,  врезанная в  железные  ворота  бокса.  Два  охранника
втолкнули  Пастухова.  Руки  в наручниках  впереди,  придерживают  спадающие
штаны. Гимнастерка  без пуговиц. На  ногах -- ссохшиеся  кирзовые сапоги. Но
вряд ли он чувствовал себя особенно  дискомфортно. А если и чувствовал, виду
не показывал.
     Спокойное молодое  лицо. Спокойные  серые глаза. Щурится после темноты,
помаргивает  от света люминесцентных  ламп. Ни страха,  ни  настороженности.
Так, обычный интерес к тому, куда это его привели. Немытые волосы со следами
хорошей  стрижки. Темная щетина.  В  камуфляже он  казался  крепче, крупней.
Обычный  парень.  Почему,  интересно,  он  командир  этой пятерки?  Вряд  ли
случайно.
     По знаку Тимашука "черные" подвели диверсанта к креслу и вышли.
     -- Садитесь,  -- кивнул  Тимашук. --  Наручники не сниму. Чтобы вас  не
отвлекали ненужные мысли.
     Пастухов продолжал стоять.
     --  Моя  фамилия  Тимашук.  Подполковник  ГРУ  Тимашук.  Я  отвечаю  за
безопасность об®екта. Вас накормили?
     -- Да, спасибо.
     -- Есть жалобы на обращение?
     -- Нет. Есть вопрос. Что с нашим товарищем? Его фамилия Мухин.
     -- С ним все в порядке. Пищевое отравление. Сделали промывание желудка,
дали снотворное.
     -- Я хочу убедиться.
     -- Прикажете отвести вас к нему? -- с иронией поинтересовался Тимашук.
     -- Пусть его осмотрит Перегудов. Он врач.
     -- Мы этим займемся. После нашего разговора.
     -- Нет. Сейчас.
     Тимашук почувствовал раздражение. Это было плохо, неправильно. Нужно не
раздражаться,  а настроиться на волну  допрашиваемого, синхронизироваться  с
его биополем. Он взял себя в руки. Лишь позволил себе заметить:
     -- Не думаю, Пастухов, что вы можете ставить условия.
     -- Могу. Иначе никакого разговора не будет.
     -- Уступаю, -- подумав, сказал Тимашук. -- Цените.
     Он  вызвал  Сивопляса,  приказал  отвести  арестованного  Перегудова  в
санчасть, потом доставить сюда.
     Только после  этого Пастухов сел. Поерзал, устраиваясь. Положил ногу на
ногу.  Без вызова. Просто  положил  ногу  на ногу.  Потому что ему  так было
удобней.  И  Тимашук вдруг понял, что  этот парень  ему не нравится.  Резко.
Активно. И понял почему.
     Он знал этот тип людей. Первачи. Мажоры.  Такие были в "консерватории".
Их отбирали из молодых  офицеров-"афганцев", хорошо показавших себя  в боях.
Потом отчислили всех. Они были неуправляемыми. Не потому, что не подчинялись
приказам. Нет, подчинялись. Прекрасно проходили все виды тестирования. Но от
них исходило чувство превосходства  над окружающими. Оно  было  не явным, не
вызывающим. Это была не гордыня,  а скорей снисходительность.  Словно бы они
знали что-то такое, чего не знали и не  могли знать другие. И не потому, что
они убивали. Многие убивали. Но даже матерые полковники ГРУ с двадцатилетним
опытом работы в  поле с сожалением констатировали: не  наш материал, не наш.
Хороший материал, но JHC наш.
     Таким был и этот Пастухов. Он и  в солдатском хэбэ третьего срока носки
выглядел  так, будто на плечах  у него  офицерские  погоны.  Капитан. Майор.
Такие к сорока становятся генералами. Этот не станет.
     Тимашук постарался заглушить в себе неприязнь.
     --  Не будем терять  время, -- сказал он. -- У меня  его очень мало. Вы
человек военный,  должны  меня  понимать. Я  выполняю приказ. И  только.  Вы
сделали свое дело, я должен сделать свое. И я его сделаю. Все, что мне нужно
узнать, я узнаю. Каким образом -- это зависит от вас. Что вы на это скажете?
     -- А что я должен сказать? -- спросил Пастухов.
     -- Вы неправильно сформулировали вопрос, --  поправил  Тимашук. --  Вам
следовало спросить: "Что я могу сказать?"
     --  Что  я  могу   сказать?   --  повторил  Пастухов.   --  Я  понимаю,
подполковник, чего вы от меня ждете. Вы  хотите узнать, кто нас сюда послал.
Что это  за  Центр.  Я сам очень хочу это узнать. Но все, что  знали, мы уже
сказали.
     -- Вы сказали, что не знаете ничего.
     -- Это так и есть.
     Тимашук  помолчал.  Пока  все  шло  нормально. Нормально пока все  шло.
Полного контакта нет.  Но  нет  и  активного  противодействия. Сейчас  нужен
плавный переход.
     -- Значит ли это, что вы готовы со мной сотрудничать? -- спросил он.
     -- Мы сотрудничаем с вами  с самого  начала. Вспомните. Вы спросили  на
горе: где остальные? Мы вам честно ответили: нет никаких остальных.
     -- Их действительно нет? Пастухов усмехнулся:
     --  Если  бы  они  были, вы бы  уже  об  этом  узнали. Нормально. Можно
разворачиваться.
     --  Каждый  человек знает гораздо больше  того,  что  ему  кажется,  --
проговорил Тимашук. -- Только  не  всегда  понимает,  что именно он знает. В
некотором смысле человек всеведущ.  Он  знает  даже свое будущее.  Вспомните
бытовое: "Я как знал!", "Я как чувствовал!" Вы согласны со мной?
     -- Да, -- кивнул Пастухов. -- Мне и самому это приходило в голову.
     -- Тогда давайте поговорим. Попытаемся  выяснить, что вы знаете. Как вы
на это?
     -- Давайте, -- согласился Пастухов. -- Почему бы и нет?
     За  дверью  послышалась  возня,  лязг  железа.  Сивопляс  ввел  в  бокс
Перегудова. Он  был  в такой  же линялой  робе, как и Пастухов, в солдатских
ботинках  без шнурков. Руки в наручниках за  спиной.  Гимнастерка на крепких
плечах потемнела от  дождя, блестели залысины. Рядом с коренастым, затянутым
в черную униформу Сивоплясом с его шрамом на угрюм