е  колки  и  заросли  кустарников  вдоль  обочин,
подернутые зеленым флером свежей листвы.

     По  моим прикидкам,  до  Читы было  часа три-четыре  езды,  но  "пазик"
неожиданно  свернул с  шоссе  к  широко  раскинувшемуся  селу  с  добротными
бревенчатыми избами и высокими, как  по всей Сибири, воротами.  Возле одного
из окраинных домов автобус остановился, Сивопляс вышел  и стукнул по калитке
массивным железным  кольцом.  На  стук  вз®ярились собаки,  потом  появилась
дородная  хозяйка,  эдакая  ядреная   забайкальская  казачка  в   кацавейке,
выслушала  пирата и  согласно  покивала. По  знаку  Сивопляса двое  "черных"
подхватили носилки с Мухой и потащили к выходу.
     -- Эй! А это зачем? -- потребовал я об®яснений.
     -- Зачем нужно, --  об®яснил Сивопляс. -- Будешь спрашивать, когда тебя
спросят.
     Пришлось удовлетвориться. Поворот событий был странным, но угрозы,  как
мне показалось, не содержал. Муху втащили в дом, "черные" вернулись, автобус
выехал из села и затрясся по грунтовке,  вскоре свернувшей  к берегу широкой
спокойной реки.
     --  Наводит на  размышления, -- заметил  Док. Возможно, он имел в  виду
отделение Мухи от коллектива,  но скорей то, что эта грунтовка не могла быть
дорогой в областной центр.
     Так и  оказалось.  "Пазик"  скатился по крутому с®езду и  остановился у
свайного  причала,  к которому был  пришвартован довольно  задрипанного вида
катер без каких-либо признаков команды. Даже вахтенного не было. Все это мне
не понравилось.
     Такой  катер  не мог принадлежать воинской части.  Скорей -- рыбоохране
или лесосплавщикам. Нас собираются транспортировать  в округ на этом катере?
В армии так не  делается. В армии на все существует четкий порядок. И всякое
отклонение от него не может не насторожить. Особенно в нашем положении.
     -- Наводит на размышления, -- повторил Док. Но предаваться размышлениям
на берегу пустынных волн нам не дали. Через три минуты мы оказались в темном
вонючем  кубрике, застучал судовой дизель,  и  по  легкой  качке  можно было
понять, что плавание началось.
     -- И куда же мы плывем? -- задал риторический вопрос Артист.
     --  Плавает  говно, --  машинально поправил Боцман по  своей  привычке,
которая осталась у него еще со времен службы в морской пехоте.
     -- И  куда же  мы плывем, как  говно?  -- откорректировал  формулировку
своего вопроса Артист.
     Я  напряг  память,  пытаясь  вспомнить  карту,  которую  мы  изучали  в
ленинской комнате с "Моральным кодексом строителя коммунизма". И вспомнил.
     -- Это Ингода, -- сказал я. -- Она впадает в Читу.
     -- Река  не  может  впадать в город,  -- рассудительно  заметил Док. Он
всегда говорил рассудительно, кроме  тех случаев, когда нужно говорить очень
быстро.  Но  в  этот  раз его  рассудительность  почему-то  вызвала  у  меня
раздражение. Я огрызнулся:
     -- Но ты понял, что я хотел сказать?
     --  Ты  хотел сказать,  что  в  нижнем  течении  этой  реки  расположен
областной центр Чита. Правильно? -- Вот именно, -- подтвердил я. -- Это  я и
сказал, но гораздо короче.  В двадцать первом веке  так будут  говорить все.
Привыкай.
     -- И  знаменитый монолог Гамлета будет звучать так: "Да или  как? Вот в
чем", --  сказал Артист. --  Если вы оба не заткнетесь, я набью вам морды из
собственных ручек.
     -- Извини, Док, -- сказал я.
     -- Все в порядке, -- сказал Док.
     Катер  неожиданно ткнулся  в берег. Дверь кубрика  открылась,  появился
Сивопляс и показал на меня стволом "калаша":
     -- На выход. Сам. Остальные на месте.
     -- Акт третий, -- прокомментировал Артист, пока я выбирался из кубрика.
     -- А сколько всего? -- спросил Боцман.
     -- В классической трагедии -- пять.
     -- Тогда еще поживем, -- заключил Боцман.

     Для  третьего  акта классической трагедии  место  действия было выбрано
подходящее.  Во  всяком  случае,  для его  обозначения  длинных  ремарок  не
требовалось.
     "Берег реки. Рыбацкий навес. Ветер".
     Даже причала не было -- мостки, с каких в деревнях полощут белье. Навес
на  высоком  берегу был  узкий  и длинный, покрытый  шифером. Между опорными
столбами были натянуты  шнуры. На  них, видно,  вялили рыбу. Место открытое,
хорошо проветривается, в стороне  от  жилья  с коровниками  и  свинарниками.
Значит, без мух.
     От мостков к навесу вела узкая крутая тропка. В одном месте я оступился
и  едва  не  потерял  равновесие, но Сивопляс поддержал меня за  плечо. И не
стволом "калаша", а рукой. Его предупредительность  так меня  удивила, что я
даже спасибо не  сказал.  Но  то, что  последовало за этим,  было  не просто
удивительно, а хрен знает что. Он указал мне на лавку:
     --  Садись, в ногах нет. --  И сел сам.  -- Даю вводные. У меня приказ:
всех вас при попытке к бегству. Это понятно?
     Это  было понятно.  Это  было уже  давно понятно.  Даже  не  нужно было
спрашивать, кто отдал этот приказ. Но я все же спросил:
     -- Генерал-лейтенант? Сивопляс подумал и кивнул:
     -- Он.
     -- Давай дальше.
     -- Сейчас мы с тобой сверимся  и сбежите, -- продолжал Сивопляс. -- Мои
не в курсе, так что вот так. Сделать все нужно чисто. Смогут твои? Мои не из
лыка мочалка, учти к сведению. Ты чего головой мотаешь, как на новые ворота?
     -- Не пройдет, командир, -- сказал я. -- Мы не будем сбегать.
     -- Это как?
     -- Не хочу облегчать  твою совесть.  Тебе придется выполнить  приказ. В
натуральном виде.  И потом на Страшном  суде  долго  и  нудно об®яснять, что
заставило  тебя  сгубить  четыре  безоружных невинных души.  Чувство  долга?
Любовь к  Родине?  Не  думаю,  что  там вообще поймут,  что  ты  этим хочешь
сказать.
     -- Это  ты про себя,  что  невинный?  --  удивился  Сивопляс. --  А кто
подполковника Тимашука и ухом не моргнул?
     -- Я-то при чем?
     --  Не  мути мне  в голове  воду. Я все видел  на пленке.  Как  сначала
маленький его,  потом  ты.  И слышал, как  ты командовал:  "Быстро,  все  по
местам". Так что давай не надо.
     -- За свои грехи я отвечу сам. А ты будешь отвечать за свои.
     -- Дурак ты и уши у  тебя  соленые! -- разозлился Сивопляс и неожиданно
заговорил  нормальным  русским языком: --  Ты что ж думаешь  --  я хочу  вас
спровоцировать на попытку к бегству?
     -- А нет? -- спросил я.
     -- Тогда зачем я вашего парня к своей бабе завез?
     -- Не знаю, -- признался я.
     -- Да  затем, что если  он в воду прыгнет, так сразу пойдет ко дну, как
колун  без ручки! Молчи и слушай. Твои парни свяжут моих в  придачу со мной.
Катер поставишь  на малый ход,  горючку  перекроешь, поплывет  по течению. В
Потапове забираете  маленького,  берете у хозяйки  мой  "жигуль". Уходите на
Улан-Удэ до Транссиба.  Тачку бросите,  сядете в поезд. На все про все у вас
полсуток. Раньше катер вряд ли найдут, места глухие. Успеете уйти до тревоги
-- ваше счастье. Если вопросы есть, давай быстро. Время идет.
     -- Вопросы  есть. Два. Но мне было бы проще с тобой разговаривать, если
бы ты снял с меня браслетки, -- запустил я пробный шар.
     --  Повернись,  -- приказал он  и  отщелкнул наручники. -- Только потом
держи их в руках за спиной для полной видимости.
     Я растер запястья и запустил следующий шар:
     -- Ты не мог бы в знак доверия дать мне подержать твой "калаш"?
     -- Держи.
     Я еле успел поймать брошенный автомат. Заряжен. Полный рожок. И патроны
не холостые. Я вернул "калаш" пирату и задал первый вопрос:
     -- Зачем устраивать захват твоих парней, если они с тобой заодно?
     -- Затем, что об®яснять им все -- сутки уйдут. И не умею я об®яснять.
     -- Но  кое-что тебе  об®яснить  придется.  Это второй  вопрос. Главный.
Почему ты принял это решение?
     Хмурое лицо пирата посмурнело еще больше.
     --  Ладно,  --  шумно  вздохнув,  сказал он.  --  Попробую.  Когда  вас
раздевали, я видел спину твоего парня. Чернявого.
     -- Боцмана, -- подсказал я.
     -- Пусть Боцмана.  А теперь смотри. -- Он расстегнул широкий офицерский
ремень,  выпростал  из-под  него  форменку  и повернулся  ко  мне спиной: --
Задирай.
     Я задрал.
     -- Ясно? -- спросил он.
     -- Ясно, -- сказал я.
     Он привел  одежду  в  порядок, долго  молчал,  глядя, как  ветер  рябит
холодную гладь полноводной реки, величественной в своей несуетности.
     Как Стикс.
     Потом добавил:
     -- Скажу  еще.  Я смотрел пленку  с  допросами.  Одно место смотрел два
раза. С допросом доктора. Он сказал: "Нас всех убили на той войне". Так вот,
меня тоже убили на той  войне. Не на вашей, а на моей.  В Афгане. Мы свои. А
своих я убивать не дам. Все. Под®ем. Давай работать.

     Работу мы  сделали быстро,  не  отходя  от берега. Рассудили,  что  нет
резона  усложнять  дело  и  нырять в ледяную воду.  Мужики были  жилистые  и
верткие,  как пантеры.  Но  на  нашей стороне  был  эффект  неожиданности  и
преимущества молодости. И форма, понятно, у нас была получше.
     В  разработанный  Сивоплясом  план  Док внес  коррективы.  Мы  обрядили
"черных" в наши камуфляжки, а сами надели их униформу. Была откорректирована
и роль Сивопляса. Когда троих его парней умотали линями и уложили в кубрике,
его самого, тоже связанного и с кляпом из грязной тряпки во рту, вытащили на
берег  и  отволокли  под навес.  Он  мычал  и бился, как  уссурийский  тигр,
спеленутый  сетью  ловцов.  Укоризненный  взгляд  его  прожигал  мне  сердце
раскаленным железом, каким были изукрашены спина Боцмана  и спина Сивопляса.
И я чувствовал, что, если не удастся убедить его в правильности того, что мы
делаем, этот  взгляд до  конца жизни будет преследовать меня в бессонницу, а
потом будет  пред®явлен мне  первым номером в списке моих грехов на Страшном
суде.
     Катер  отплыл,  на  середине  реки заглох.  Его  подхватило  течение  и
медленно повлекло к востоку. Мы освободили Сивопляса и  вернули ему "калаш".
Он отплевался и сказал:
     -- Ну?
     -- Об®ясняй, -- предложил я Доку.
     У  Дока,  конечно,  было много  достоинств и среди них  попадались даже
таланты, но  умением жечь  глаголом  сердца людей природа его обделила.  Его
об®яснения Сивопляс слушал внимательно, но чувствовалось, что  все  эти дела
ему глубоко до фени.  Его  нисколько  не  ужаснула апокалипсическая  картина
будущих локальных войн,  в  которых с помощью российских штурмовиков  народы
мира  будут  превращать друг друга в  кровавую  лапшу,  оставила  совершенно
равнодушным  угроза  краха  российской  экономики,  а  когда  Док упомянул о
международном  престиже  страны,  который  неминуемо  будет  подорван,  если
агентура ЦРУ перехватит "Руслан", Сивопляс перебил:
     -- Кончай. Барабанишь, как попугай на базаре. Россия, Россия. Что такое
Россия?
     Док  посопел,  попыхтел,  потом показал  на  реку, которая  все  дальше
уносила катер, и сказал:
     -- Вот  это  и есть Россия. Понял?  Сивопляс посмотрел на него  как  на
убогого. И ответил:
     -- Это река Ингода. А если ты еще хочешь сказать, то лучше молчи.
     -- Тихо! -- вдруг приказал Артист. -- Все под навес! Ложись!
     Со стороны Потапова донесся гул вертолетного двигателя. Он приближался.
Это был хорошо  знакомый нам патрульный Ми-28. Он тянул над рекой  на высоте
метров  триста.  Потом пошел  вниз, чуть  клюнул  носом и  выплюнул одну  из
шестнадцати ракет "Вихрь". Оставляя белый след, она прошла над водой, и там,
где  только  что  был  маленький  силуэт  катера, сверкнуло,  вспух и лопнул
огненный шар и взметнулся водяной столб.
     Сивопляс взревел, как  раненый тигр, и рванулся  из-под  навеса. Боцман
успел схватить его за ногу, за другую ногу ухватился Артист, а Док навалился
сверху всей своей массой.
     Вертолет  вышел  на второй заход и прошил  фарватер  из  скорострельной
30-миллиметровой пушки  2А42. Еще  раз развернулся, облетая на  малой высоте
окрестности,  прогрохотал  двигателем  над  крышей навеса,  заложил вираж  и
отвалил в сторону аэродрома.
     Сивопляс поднялся на ноги и машинально отряхнул форменку от сора. Потом
сел  на  краю обрыва,  по-восточному скрестив  ноги, и  начал  раскачиваться
вперед-назад. Мы расположились по сторонам от  него и сидели, молча глядя на
хмурую воду сибирской реки Стикс. А что тут можно было сказать?
     -- Костя Сальников, -- негромко проговорил  Сивопляс и снова закачался.
Потом сказал:
     -- Младший сержант. Потом сказал:
     -- Он прикрыл меня во дворце Амина. Потом сказал:
     -- Гриша Майборода. Младший лейтенант.  Мы  вместе горели в бэтээре под
Урузганом. Потом сказал:
     -- Никита Петраков. Старший сержант. С ним мы были в плену.
     Потом встал и сказал Доку:
     -- Теперь я  понял, что  такое Россия. Это и есть  Россия.  Она такой и
останется, если их не остановить. Говори, что делать.
     Глава XIV
     От одного человека не зависит ничего.
     От одного человека зависит все.

     Еще  на  даче в  Архангельском  генерал-лейтенант  Ермаков  понял,  что
стечение  обстоятельств поставило  его  в  такое положение, когда только  от
него, как  от одного-единственного солдата  на  острие захлебнувшейся атаки,
зависит исход огромного дела. Дрогнет он, и запнется взвод, вожмется в землю
на свинцовом  юру  рота, залягут, а потом начнут пятиться батальоны, обнажая
фланги соседей, вовлекая в губительную воронку отступления полки и дивизии.
     Решение, которое принял Ермаков, было  инстинктивным, самопроизвольным,
как взмах руки и изгиб  тела потерявшего равновесие канатоходца. В  какой-то
момент он даже  поразился себе: да  не спятил ли  я?  Но уже  заработал  его
холодный практический ум, анализируя ситуацию, просчитывая варианты. И когда
приехал аль-Джаббар с тремя  молодыми  черноусыми арабами-телохранителями  в
одинаковых черных костюмах и  с одинаковыми черными кейсами, Ермаков уже был
готов к разговору.
     Но он не стал начинать  его  на даче.  Времени  до отлета  "Руслана"  в
Потапово оставалось  в  обрез, это  был хороший повод  отложить  разговор. В
машине  тоже  вести  обсуждение нельзя из-за  присутствия арабов, понимавших
по-русски и по-английски. На предложение Ермакова изложить дело уже на борту
"Руслана"  аль-Джаббар  немного  подумал,  легким касанием  ладони  поправил
безукоризненный  пробор на  иссиня-черных, набриолиненных волосах,  повертел
массивный золотой перстень на маленьком пухлом пальце и согласился:
     -- Мы знаем  господина Ермакова  как  очень серьезного человека. Мы  не
сомневаемся,  что наш высокочтимый друг  отдает  себе полный отчет  в  своих
действиях.
     Круглое  жирное   лицо  Джаббара  с  пышными  черными   усами  излучало
доброжелательство, но глаза смотрели холодно, жестко.
     Представитель ОПЕК при правительстве России (он же  --  доверенное лицо
могущественного миллиардера бен Ладена) гражданин Саудовской Аравии Мухаммед
Хасан  аль-Джаббар был очень опытным бизнесменом и хладнокровным  человеком.
Но и он окаменел,  когда узнал,  что афганские летчики,  которые должны были
перегнать  истребители  из Потапова в Кабул, взяты под наблюдение и  вот-вот
будут арестованы.
     Второе сообщение Ермакова -- о том, что прежний способ  транспортировки
самолетов не может быть использован из-за противодействия  неких влиятельных
сил в российском руководстве, -- стерло  последние остатки доброжелательства
с его лица.
     Ермаков не стал об®яснять, какие силы он имеет в виду, лишь сказал, что
эта часть  российского  руководства  придерживается  прозападной, а  точнее,
проамериканской ориентации.
     Как  Ермаков и ожидал, его  слова  попали в болевую точку.  У всех этих
воинов ислама была одна ахиллесова пята. При всей многоопытности и хитроумии
они забывали, что ненависть  -- очень плохой советчик в делах. Даже намек на
военную  оснащенность Израиля приводил  в  ярость  ближневосточных  арабов и
заставлял  их идти  в  переговорах с  Ермаковым на большие уступки. Такой же
красной тряпкой для аль-Джаббара было упоминание США.
     Он  потребовал  конкретизации,  но  Ермаков  твердо  ответил,  что  это
внутренние  дела России  и  он  не  намерен обсуждать их с многоуважаемым  и
высокочтимым партнером.
     От Джаббара дохнуло угрозой, как от кобры перед смертельным броском.
     Но и к этому Ермаков был готов.

     Во время разговора в ЦКБ аль-Джаббар не скрывал своего превосходства. И
его позиция была действительно очень сильной. Но в ней таилась и уязвимость.
Она заключалась в том, что талибам нужны истребители, а купить их  они могут
только у России.
     Проблема не решалась такими частностями, как  жизнь или смерть Ермакова
или  жизнь или смерть  самого аль-Джаббара.  Ермаков даже допускал, что  его
партнер настолько  фанатичен, что  готов  пожертвовать  своей  жизнью во имя
священного дела. Но это было только на руку Ермакову.
     Джаббар  быстро понял,  что невольно оказался  в ловушке. Он напряженно
искал выход.  Ермаков не торопился его подсказать. Партнер должен дозреть до
того  состояния,  когда  в  любом предложении  он изначально  станет  искать
выгоды, а не опасности и подвохи, будет думать, почему это предложение нужно
принять, а не почему отвергнуть.
     Над Волгой Ермаков понял, что клиент готов.
     Он изложил свое предложение.

     Афганской стороне  нужны  самолеты-"невидимки",  России  нужна  валюта.
Расторжение  ранее заключенного контракта на  девятьсот шестьдесят миллионов
долларов невыгодно обеим сторонам.
     В силу  форс-мажорной ситуации российская сторона  не может в настоящее
время передать талибам боевые машины, готовые к продаже. Российская  сторона
предлагает другой способ реализации контракта.
     На "Руслане" в Лахор  будут доставлены не  самолеты, а оборудование для
нанесения антирадарного  покрытия.  Одновременно будет  передана  технология
обработки  поверхности. Организация  производственной  базы  не представляет
никаких сложностей. Талибы сами смогут превращать истребители в "невидимки",
а самолеты МиГ-21,  МиГ-23, Су-24 и Су-25 российская сторона будет продавать
талибам через третьи страны.
     Первые три десятка машин будут поставлены в счет контракта, цена других
будет  установлена в ходе дополнительных переговоров. Естественно, она будет
значительно выше общепринятых цен на старые российские штурмовики.
     Господин Джаббар должен признать, что это условие правомерно,  так  как
технология антирадарной обработки сама по себе является огромной ценностью.

     Аль-Джаббар думал примерно до  Казани.  Молча  сидел в откидном кресле,
покусывал перстень.  Потом задал несколько мелких уточняющих вопросов, снова
умолк. И только в районе Набережных Челнов приступил к делу.

     Предложение досточтимого господина Ермакова крайне неожиданно и требует
тщательного обдумывания.

     У господина Джаббара есть для  этого  не меньше пяти часов.  Для такого
опытного человека этого времени более чем достаточно.

     Господин    Ермаков   утверждает,   что   радиолокационная   уязвимость
истребителей уменьшена в двадцать раз. Мы хотели бы убедиться в этом.

     Наш  уважаемый партнер получит  эту  возможность.  Специально для  него
будет  произведен испытательный  полет  одного или  нескольких истребителей,
господин  Джаббар  сможет   сам  следить  за  показаниями  приборов   и  при
необходимости получить квалифицированную консультацию специалистов.

     Передавая афганской стороне  не только оборудование,  но  и  технологию
артирадарной обработки, российская  сторона лишается возможности производить
такую же обработку своих боевых машин для продажи их другим покупателям.

     Уважаемый господин  Джаббар ошибается. Российская сторона  не  лишается
этой возможности.  У  нее остается вся  техническая  документация  ноу-хау и
автор  методики, изготовление же нового оборудования не представляет никаких
трудностей.

     Российская сторона не может не  понимать, что, обладая  оборудованием и
технологией, мы  сами сможем организовать  широкомасштабное  производство  и
продава