ведь  на кону миллиарды долларов! И  даже
когда Юрий  привез из своего  управления  копию докладной на имя президента,
где ясно было сказано про спутники и с®емочную группу Си-эн-эн, вызванную  к
месту предполагаемой сенсации, Г. не отменил своего приказа.
     Господи, да за что  же Ты наказал  Россию  этим неискоренимым  племенем
чиновных обалдуев, сберегателей собственных жоп?!
     Ермаков почувствовал, что не может больше  оставаться в больнице. Здесь
все  давило,  запрятанные в палате  чипы подслушивали, как  казалось ему, не
только  разговоры, но и его мысли. А  мысли эти были такого рода, что пугали
самого Ермакова.  И  даже  нелепое предположение,  что  он  может каким-либо
образом обнаружить их, заставляло его мрачнеть.

     И теперь, успокоившись в привычном окружении чернеющих за окнами сосен,
переплетов подписных  изданий на книжных  полках,  черных  кожаных диванов и
старой   немецкой  бронзы   светильников,   Ермаков  не   спешил   подкатить
кресло-коляску к столу с трезвонящим телефоном.
     Аппарат   был  без  наборного  диска,  напрямую  связан  с  центральной
диспетчерской   "Феникса".   Звонили   наверняка   из   Потапова.   Тимашук,
по-видимому, сообразил, что  позволил себе  лишнее, сейчас  будет об®яснять,
что  заставило  его  прервать  разговор.   Ермакова  не   интересовали   его
об®яснения. Подполковник  Тимашук  был уже  исключен  из его жизни,  остался
далеко позади на обочине, как случайный попутчик.
     Телефон  умолк,  тут  же  зазвонил  снова.  В  кабинет  заглянул  Юрий,
вопросительно посмотрел на отца:
     -- Сказать, что тебя нет?
     Ермаков кивнул в сторону резного дубового бара:
     -- Налей.
     -- Водки? -- спросил сын. -- Или коньяку?
     -- Нет. Виски, пожалуй.
     Из разномастных  бутылок, теснившихся на полке бара, Юрий выбрал "Белую
лошадь", показал  отцу. Ермаков  одобрил. В  баре были и "Джонни  Уокер",  и
уважаемый особистами "Джонни Уокер" с черной  этикеткой  --  "Блэк лэйбл", и
даже редкий и очень дорогой "Уайтхолл", но Ермаков  предпочитал этот скотч с
послевкусием кукурузного самогона.
     Юрий подал отцу широкий хрустальный стакан с крупными гранями и толстым
дном,  отчего виски в стакане казалось намного больше,  чем на  самом  деле.
Хотел выйти из кабинета, но Ермаков предупредил его движение:
     -- Сиди, чего уж. Ты уже влез в эти дела. -- Он сделал глоток  и только
после этого нажал клавишу громкой связи: -- Слушаю.
     -- Товарищ генерал-лейтенант, докладывает полковник  Тулин, -- раздался
голос командира части. -- Здесь Сивопляс. Требует связи  с вами. Настаивает,
чтобы все удалились.
     -- Что там еще стряслось? -- брезгливо спросил Ермаков.
     -- Никакой новой информацией не располагаю. Саперы обещают восстановить
ЛЭП завтра к четырнадцати ноль-ноль. Как только  прибудет  "Руслан",  начнем
погрузку. Взлетно-посадочную полосу к этому времени освободим.
     -- "Руслан"? -- переспросил Ермаков. -- Какой "Руслан"?
     --   Ан-124.  Борт  из  Домодедова.  Тимашук   сказал,   что  он  будет
задействован вместо "Мрии". Ермаков насторожился:
     -- Вместо "Мрии"? Откуда он это взял?
     -- Полагаю,  ему сообщил генерал армии Г. Час назад он приказал вызвать
подполковника Тимашука в узел связи и говорил с  ним. Как раз перед тем, как
позвонили вы.
     -- О чем говорили?
     -- Не слышал, было приказано выйти. Замечено:  после  разговора Тимашук
был радостно возбужден.
     Эти слова полковника только подтвердили уверенность Ермакова: Г. решил,
что можно без  него обойтись. Ну-ну,  посмотрим, как вы без меня обойдетесь.
Но сейчас его больше заинтересовало и озадачило другое.
     "Руслан". Будет задействован вместо "Мрии". Это еще что такое?
     -- Передаю трубку Сивоплясу, -- сказал полковник Тулин.
     -- Товарищ генерал-лейтенант,  у нас  ЧП, --  доложил начальник  охраны
"Феникса".
     -- У вас там сплошные ЧП. Что на этот раз?
     -- Подполковник Тимашук готов.
     -- Что значит -- готов? -- не понял Ермаков. -- К чему готов?
     -- Ему сделали вид, что он застрелился.
     -- Как -- застрелился? Что ты несешь? Как он мог застрелиться?
     -- Так точно, не мог, -- подтвердил Сивопляс. -- Ему придали  видимость
самоубийства.
     -- Кто, черт возьми, придал? Говори ясней!
     -- Арестованные диверсанты. Я ему предупреждал, а он и ухом не моргнул,
приказал: кругом.
     -- Отставить! --  скомандовал Ермаков.  -- Докладывай с  начала. Все по
порядку!
     С помощью наводящих вопросов Ермаков  выяснил, что  произошло.  Тимашук
остался  один  на  один с  арестованными. Через  пятнадцать  минут  раздался
выстрел. Ворвавшись в бокс, Сивопляс обнаружил на полу труп подполковника. В
правой руке у него был  пистолет ПМ.  Пуля вошла в висок и вышла из затылка.
Трое  арестованных были  прикованы наручниками к трубам  водяного отопления,
четвертый  сидел связанный в кресле, а пятый лежал на носилках, пристегнутый
ремнями и в наручниках. Наручники на всех диверсантах были защелкнуты, замки
в порядке, а ключ лежал в кармане камуфляжки подполковника Тимашука.
     -- Почему же ты решил, что его убили? -- спросил Ермаков.
     -- Он левша, а выстрел был в правую голову.  И слишком малая наличность
крови. Сердце не качало. Когда они его убили, он уже был.
     -- Сивопляс,  черт бы тебя! Ты сам-то понимаешь,  что говоришь? Как они
могли убить его, если были в наручниках и прикованы к трубам?
     -- Не могу знать, товарищ генерал-лейтенант. Загадка жизни.
     -- Уйти пытались?
     -- Куда?  И  дураку глупо. Бокс  глухой.  А в коридоре охраны было  как
селедок в бомбе.
     Ермаков  помолчал,  обдумывая  услышанное.  Еще  один  крутой  разворот
сюжета. Как он должен реагировать  на него? И вдруг понял: да никак. Его это
не  касается. Его вывели  из  дела? Очень хорошо. Теперь сами  решайте  свои
проблемы. Он даже испытал нечто похожее на злорадство.
     --  Мои  действия,   товарищ  генерал-лейтенант?  --  напомнил  о  себе
Сивопляс.
     -- Где сейчас Тимашук?
     -- Трудно сказать. Смотря сколько у него было грехов.
     -- Я спрашиваю: где труп?
     --  В компрессорной. В  холодильнике.  Охрана снаружи, чтобы не  вышло.
Полковник Тулин настаивал доложить в округ, подполковник запретил исполнять.
Так теперь что или как тогда?
     Ермаков крупным глотком допил виски и жестом приказал  сыну налить еще.
Вопрос был очень серьезный. Доложить в округ  означало  передать захваченных
диверсантов  местным  контрразведчикам.  Тут же  начнутся  допросы.  Что они
смогут рассказать? Иными словами: что они успели узнать?
     -- Сивопляс, слушаешь?
     -- Так точно, товарищ генерал-лейтенант.
     -- Где диверсанты?
     -- В боксе. Сидят лежа.
     -- Ты на допросах присутствовал?
     -- Когда первый майор, нет. Когда второй, на недолго. Пока он  меня не.
А третьих он не успел.
     -- Какие майоры? -- удивился Ермаков. -- Откуда там взялись майоры?
     --  Майор  Пастухов.  И  майор  Перегудов, --  подтвердил Сивопляс.  --
Подполковник сказал:  поздравь.  А мне они  такие  майоры,  как  свисток  на
Казанском вокзале.
     Ермаков отметил, как  при этих словах Юрий насторожился,  но  не придал
этому значения.
     -- Про что они рассказали? -- продолжал он расспросы.
     -- Про что видели. Про  лабораторию. Про самолеты. Про инженера, как он
матюгался  и требовал  водки. Грозил  компьютеры перебить и зашифровать так,
что сам не расшифрует. Мы даем, но он все мало, требует ящик.
     --  Так  дайте  ящик,  пусть  зальется!  --  раздраженно  отсек Ермаков
ответвление разговора от интересующей его темы. -- Что за Центр -- сказали?
     -- Нет. Уклонились за Пугачеву.
     -- Сивопляс!  --  гаркнул  Ермаков. --  Ты можешь  говорить  нормальным
русским языком? Что значит:
     "Уклонились за Пугачеву"?
     -- А я каким говорю? -- обиделся Сивопляс. -- Он ему: "Что такое УПСМ?"
А он ему: "Миллион алых роз". Как еще можно более русским языком?
     -- "Миллион алых роз"? -- переспросил Ермаков.
     -- Так точно. "Из окна видишь ты".
     -- Это слоган, -- подсказал Юрий.
     -- Чтоб вас всех! -- разозлился  Ермаков.  -- Сивопляс,  не отключайся.
Что такое слоган? -- обернулся он к сыну.
     -- Любая  словесная формула. Чем проще, тем лучше. Попса для этого -- в
самый раз. Защита при допросах с применением психотропных средств.
     -- Помогает?
     --  Практически  нет. Только  если доза  маленькая. Или человек с очень
сильной психикой.
     -- Значит, они все сказали, что успели узнать?
     -- Думаю, все.
     -- Слушай внимательно, Сивопляс, -- распорядился Ермаков. -- Полковнику
Тулину  передай:  никаких  докладов  в  округ.  Второе:  никто подполковника
Тимашука не убивал. Понял?
     -- Никак нет.
     -- Он застрелился. Сам. Теперь понял?
     -- Так точно. Сам. С каких кочерыжек?
     -- С любых! От несчастной любви!
     --  Не  проходит,  товарищ  генерал-лейтенант. Он  уже  был  женатый на
женщине. Лучше неосторожное обращение. Я ему предупреждал, что это ни к чему
не приводит.
     -- Пусть так, -- согласился Ермаков, -- И последнее. Сейчас  же свяжись
с генералом армии Г. Доложи все, что доложил мне. Он примет решение и отдаст
приказ. И полковнику Тулину, и тебе.
     Ермаков  продиктовал номер  телефона приемной Г.  и  положил трубку. Он
знал, какой приказ отдаст Г. Впрочем, этот приказ, вполне возможно,  уже был
отдан.  Участь диверсантов была  предрешена с самого начала. Приплетать сюда
еще и убийство Тимашука -- только ненужно усложнять и запутывать дело. Много
они успели узнать или  мало,  не  имело значения. Сколько бы  ни узнали, все
равно  много.  Они  соприкоснулись с  информацией  смертельно  опасной,  как
прикосновение к высоковольтным проводам.
     У   Ермакова  был   огромный  опыт   деловых   переговоров.   Успех  их
предопределялся  тщательной  подготовкой,  предварительной  проработкой всех
вариантов. Но какой бы ни была подготовка,  сами переговоры всегда содержали
в  себе  элемент неожиданности.  После каждой  встречи  Ермаков  внимательно
просматривал стенограмму или расшифровку магнитозаписи, а если переговоры не
документировались,  восстанавливал  в  памяти  их  ход,  стараясь   выделить
наиболее важные моменты.
     Так и теперь,  откинувшись на спинку  кресла-коляски и словно бы грея в
руках тяжелый  хрустальный стакан, он пытался понять, что  его встревожило в
этом телефонном разговоре.
     При  всей  своей неожиданности  сообщение  Сивопляса о странной  смерти
подполковника Тимашука оставило Ермакова  равнодушным. Смерть Тимашука,  чем
бы она ни была вызвана, ничего не меняла. Ермакову это было даже на руку. Г.
утрачивал  возможность непосредственно влиять  на ситуацию  в  Потапове. Для
Сивопляса  Г.  был  фигурой  абстрактной,  а  после  смерти Тимашука  прямым
начальником Сивопляса становился Ермаков. Точно так же Ермаков, а не генерал
армии Г., мог отдавать приказы полковнику Тулину  и рассчитывать на то,  что
они  будут выполнены. Тулин  формально подчинялся округу, но прекрасно знал,
что  его  жизненное  благополучие  в  гораздо  большей  степени  зависит  от
Ермакова, чем от командующего округом.
     Эта  мысль  даже примирила  Ермакова с  предательством  Тимашука. Да  и
никакого  предательства,  если  разобраться,  не было.  Сменился  начальник,
только и всего. В  свое время, когда Ермаков по собственному желанию ушел из
Минобороны после отставки  Г., все расценили  это  как жест верности  своему
шефу. Ермаков не  спорил, но про себя знал, что это не так. Его решение было
продиктовано не эмоциями. Это был трезвый  расчет. Новый министр обороны все
равно  выжил бы его, как  выжил всех членов  команды Г., кому не хватило ума
уйти  самому.  И если бы  теперь  на  место Г.  был назначен кто-то  другой,
Ермаков естественным образом перешел  бы в его подчинение. При  этом не стал
бы, конечно, демонстрировать своего пренебрежения к прежнему начальнику, как
это позволил себе Тимашук. Ну, Бог ему теперь судья.
     Что  же еще было  в  этом  разговоре?  Почему от  него  осталось  такое
тревожное ощущение?
     Майоры. Что это еще за майоры? Откуда там взялись майоры?
     -- Жалко Олега,  --  нарушил  молчание Юрий.  --  Он  меня учил  водить
машину. Тебе было некогда, а он учил... Почему его убили?
     "Потому что мудак", -- хотел ответить Ермаков, но сдержался.
     --  Какой-то Бермудский треугольник! -- раздраженно проговорил  он.  --
Майоры. Эти диверсанты -- майоры?
     Он не ждал ответа и поэтому не сразу понял то, что сказал сын.
     -- Это наши люди, -- сказал Юрий.
     -- Что значит -- ваши? Чьи -- ваши?
     --  Управления. Я  принимал  шифрограмму. О том,  что группа  Пастухова
высажена в исходную точку маршрута.
     -- Когда?
     -- В ту ночь. Когда влез в файлы "Феникса",
     -- А что ж ты, черт бы тебя, молчал?! Юрий виновато пожал плечами:
     -- Я не знал, что это тебя заинтересует. Не связал.
     "Наши люди". Значит, УПСМ послало в Потапово диверсионную группу, чтобы
предотвратить   поставку  очередной  партии  истребителей   талибам.  Приказ
начальнику управления мог отдать только президент  или кто-то от его  имени.
Ясно,  что такого  приказа  не было, иначе  Потапово просто блокировали  бы.
Значит, все  это  -- инициатива управления.  И не  известно, как  она  будет
расценена президентом. Впрочем, почему неизвестно? Известно. Что же из этого
следует?
     И вдруг  Ермакова  обожгла  мысль, которая  раньше  почему-то  даже  не
приходила  ему  в  голову:  а  он  сам?  Разве  он  сам не  переполнен  этой
смертоносной  информацией?  Он  --  единственный  человек, который  знает  о
программе "Феникс" абсолютно все. Пока он был внутри дела, это гарантировало
его безопасность. Если же его выведут из игры...
     Но почему, почему?  Только из-за того, что  он позволил себе  возражать
Г.? Исключено. Г.  не дурак. Он прекрасно понимает, что такими кадрами,  как
Ермаков, не бросаются. В его руках все нити  дела. У него связи, открывающие
для  программы "Феникс" огромные, многомиллиардные  перспективы. Для решения
вывести его из дела у Г. должны быть гораздо более основательные причины.
     Какие?
     "Руслан".  Да,  "Руслан". Который будет  задействован вместо взорванной
"Мрии",
     Разгадка была где-то здесь.
     Значит,  Г.  не  отказался  от своего  намерения отправить  истребители
талибам. Даже  сейчас. Зная все. Он отправляет "Руслан", зная наверняка, что
груз будет перехвачен агентурой ЦРУ. Зная о том, что это вызовет грандиозный
международный скандал. Что это, в свою очередь, торпедирует переговоры с МВФ
и  приведет  к  отставке правительства. Значит, это  и  есть цель -- вызвать
кризис?
     Что же  дальше? А дальше все  просто.  Правительство  Кириенко уходит в
отставку. И кто приходит?
     Проклятье! Как же он раньше об этом не подумал?
     Приходит бывший  премьер. А  с  ним -- его команда.  И  одна из главных
фигур в ней -- генерал армии Г.
     Вот,  значит,  как  они  решили.  Разделить.   Котлеты  отдельно,  мухи
отдельно. Сдать эти Су-39 цэрэушникам, а  основной контракт  с аль-Джаббаром
реализовать позже.
     Что это означает для него? Только одно:  его жизнь не  стоит сейчас  ни
копейки. Он оказался заложником собственной добросовестности. Дело налажено,
может быть продолжено без него.  Он опасен не тем, что знает все о программе
"Феникс".  Он  опасен  совсем  другим.  Тем,  что  на  вопрос,  почему  были
отправлены истребители, несмотря на  предупреждение ЦРУ,  может ответить: "Я
был  категорически против". И для Г. это будет  крах. Не только для  Г.  Для
всех,  кто  стоит  над  ним.  Полный  крах.  Президент не любит,  когда  ему
навязывают решения. Этого он не простит никому.
     Ермаков уже понимал, в чем была его ошибка. Он недооценил масштаб игры,
которую вел Г. Сам Ермаков мыслил конкретными  реалиями конкретного дела. Г.
видел дальше. Самоубийственное решение отправить  "Мрию", которую перехватят
в  Лахоре, входило в  намерение. Г. использовал  ситуацию. Ермаков этого  не
знал и  потому  так  резко возражал  против  отправки "Мрии". Он  не за себя
волновался, хотя и знал об угрозе своей жизни. Он волновался за судьбу дела.
И теперь оказался в смертельной ловушке.
     Ермаков обернулся к сыну:
     -- Копия шифрограммы от этого Пастухова есть?
     -- Нет. Я сделал только одну распечатку.
     -- А на дискете?
     -- Нет.
     -- Еще шифрограммы были?
     -- В ту ночь не было. А потом меня сняли с красной линии и дали отгулы.
     -- Текст помнишь?
     -- Там было всего несколько слов. "Пастухов -- Центру. Десантированы  в
исходную точку маршрута".
     -- Сможешь впечатать его в дискету? В ту, куда ты скачал файлы из вашей
базы данных?
     -- Зачем? -- не понял Юрий.
     -- Не задавай лишних вопросов!
     -- Смогу.
     -- Включай "ноутбук".
     -- Но... У меня нет дискеты.
     -- Где она?
     -- Дома. Ты сказал, чтобы я ее вернул. Но я...
     -- Черт.  Ладно. Езжай  за ней -- и сразу сюда, -- приказал Ермаков. --
Одна нога здесь, другая там. Когда будешь выезжать из Москвы, позвони.
     -- Что происходит, батя? -- спросил Юрий.
     -- Не знаю, -- ответил Ермаков. И повторил: -- Не знаю.
     Но он уже знал.

     Юрий  вышел.  Было  слышно,  как заработал  мотор  его  "Нивы". Ермаков
вспомнил слова сына:
     "Он  учил  меня  водить машину".  Что  ж,  хотя бы у  Юрия останется  о
подполковнике Тимашуке добрая память.
     Ермаков связался  с главным  диспетчером  "Аэротранса". Тот подтвердил:
получен приказ  отправить в Потапово  "Руслан".  Борт  готовится, вылетит из
Домодедова  в три ночи. Последние остатки  сомнений исчезли.  Ермаков набрал
номер прямого телефона Г.
     -- А, Ермаков! -- раздался в трубке козлиный баритон генерала армии. --
Как твоя жопа?
     --  Речь не о моей  жопе,  а о  твоей,  -- холодно  прервал Ермаков. --
Слушай внимательно и не перебивай. Тебе уже звонили из Потапова?
     -- Допустим.
     --  Так вот,  у  меня есть то, чего не смог получить  Тимашук. И уже не
получит. Понимаешь, о чем я говорю?
     -- Пока нет.
     -- Дискета. С информацией из базы данных известного тебе управления.
     -- То, что скачал твой парень? Ты мне о ней говорил.
     --  На  ней есть  и то, о  чем я тебе не говорил. Шифровка из Потапова.
Очень короткая. Она начинается так: "Пастухов -- Центру".
     -- Не тяни, так твою! -- выругался Г. -- Что в шифровке?
     -- "Десантированы в исходную точку маршрута".
     -- И все?
     -- Тебе этого мало?
     Г. умел быстро соображать. И быстро принимать решения.
     --  Все  понял, --  сказал он.  -- Посылаю к  тебе курьера. Отдашь  ему
дискету.
     -- Откуда ты знаешь, где я?
     -- Знаю. На даче. Мне доложили. Жди.
     -- Не спеши. Я тебе ее не отдам.
     -- Не дури, Ермаков! -- прикрикнул Г.
     -- Содержание шифровки  ты  знаешь.  А дискета останется  у  меня. Я ее
отдам, когда  дойдет  до дела. И не тебе. Я  хочу быть нужным. И сейчас  для
меня это единственный способ.
     -- Ты на что, распротак, намекаешь? Да ты...
     -- Заткнись. Ты знаешь на  что. Мы с  тобой работаем не первый год. Мог
бы убедиться, что  я не совсем дурак.  Не говорю уж  про  то, что ты называл
меня своим другом. Понимаю, это большая политика.  А в большой  политике нет
друзей.  Есть  интересы. Так вот, твой интерес  сейчас -- чтобы я был жив  и
здоров.
     -- Ладно, не выступай, -- буркнул Г. -- Сейчас  я созвонюсь с кем надо,
и утром под®едем. Прямо с утра. Ты только сиди там и никуда не уезжай.
     -- Так-то лучше.
     -- Никуда не уезжай!  -- повторил Г.  --  Понял?  --  Понял, понял,  --
сказал Ермаков и положил трубку.

     За окнами  было уже совсем  темно, фонари в саду  туманились  от дождя.
Привычный  уют  кабинета  казался   призрачным,  хрупким.  У  Ермакова  было
ощущение,  что  он идет  по тонкому  льду. Одно неверное  движение  -- и  он
окажется в темных гл