придумал:  "Палочка-выручалочка".  Можно по-английски: "Мейджик уонд". Я вам
офис сниму,  оборудование закуплю  -- компьютеры  там, факсы-шмаксы. Рекламу
обеспечу.  А главное  клиентов буду  поставлять,  солидных людей. Доходы  --
пополам, идет?
     --  Вы с ума сошли!  --  воскликнул Николас,  только теперь поняв,  что
банкир говорит всерьез. -- Что за бред?
     -- Хорошо. --  Габуния успокаивающе поднял ладони. -- Вам 65%, мне 35%,
но  тогда   так:  когда   совет   понадобится  мне  самому,  будете   давать
пятидесятипроцентную скидку. По рукам?
     --  Да  не  хочу я жить в  вашей России! -- задохнулся магистр.  -- Это
опасно для здоровья и психики!
     -- Ах да, хорошо что напомнили.  -- Иосиф Гурамович опасливо  покосился
на  дверь предбанника.  --  Вас  тут  одна психованная  девица  разыскивает,
маленькая  такая,  но  жутко злая.  Журналистка. Сначала звонила,  угрожала.
Говорила:  "Я знаю, это вы Нику  похитили, больше некому. Если  с его головы
упадет хоть  волос,  я вас уничтожу".  А  теперь  в офис повадилась  ходить.
Запретил  было  в банк ее пускать  -- так она  к  входной  двери наручниками
приковалась, пришлось  выдать пропуск, а  то клиентов распугивает. Милицию я
вызывать не велел -- все-таки  ваша знакомая, неудобно. Садится в приемной и
сидит с утра  до вечера,  в обед бутерброд ест. Секретарши ее боятся. Неделю
уже через черный ход к себе  хожу. Вышли бы вы к ней, успокоили. Или вы тоже
ее боитесь?
     Николас молча развернулся и хотел сразу выбежать в приемную, но сначала
все же выглянул наружу через щелку.
        x x x
     Алтын  сидела в кожаном кресле, где свободно могли бы  разместиться  по
меньшей  мере  еще  две  таких же  пигалицы. Брови  журналистки были  сурово
сдвинуты, колени непреклонно сомкнуты. На полу стоял черный рюкзачок.
     За двумя столами,  сплошь уставленными всевозможной офисной аппаратурой
и  похожими  на  неприступные  блокпосты,  окопались  две  секретарши,  одна
постарше, другая молоденькая, но обе чопорные и несказанно элегантные.
     -- Я вам в сто пятидесятый раз об®ясняю, -- унылым голосом говорила та,
что постарше,  с прической в виде платинового  шлема.  -- Иосиф Гурамович  в
командировке, сегодня его тоже не будет.
     -- Если б он был в командировке, я бы знала, -- отрезала Алтын  и вдруг
впилась  глазами в дверь  начальственного кабинета  -- должно быть, заметила
щель.
     Прятаться  дальше  не  имело смысла. Николас распахнул  дверь и, широко
улыбаясь, протянул руку:
     -- Алтын, как я рад тебя видеть! Видишь, со мной все в порядке.
     Журналистка  резиновым  мячиком  вылетела  из  кресла  и  бросилась   к
Фандорину.   Судя   по  такой   эмоциональности,   рукопожатия   было   явно
недостаточно. Устыдившись  своей британской замороженности, Николас  на ходу
перестроился  и развел  руки  в  стороны,  готовый  заключить  Дюймовочку  в
об®ятья.
     Алтын  с  разбегу подпрыгнула  и  со всей силы врезала магистру жестким
кулачком в зубы.
     -- За что?! -- взвыл Николас, зажимая ладонью разбитый рот.
     -- За все! -- яростно выкрикнула  бешеная татарка. -- За то, что сбежал
и не об®являлся! За мои слезы! За сто долларов! За "классный перепихон"!
     Краем  глаза  Фандорин увидел, что секретарши так  и замерли  за своими
пультами.
     -- Но ведь это нарочно! -- тоже закричал он, потому что иначе она бы не
услышала. -- Для маскировки!
     Алтын уперла руки в бока, обожгла его ненавидящим взглядом снизу вверх.
     --  Убить тебя мало за такую маскировку! Я, как дура, переживаю, что он
голодный,  позвонила маме,  попросила, чтобы она  ему поесть  принесла!  Она
приходит --  там  прелестная записочка и сто долларов! Ну  и об®ясненьице  у
меня потом было!
     Врезала магистру  еще  раз -- теперь  в живот.  Слабее,  но  все  равно
ощутимо.
     -- А это за то, что я ни одной ночи нормально не спала. Ты что,  не мог
позвонить? Я  думала, тебя на свете нет. Думала, ежика совы  с®ели! -- Алтын
издала  странный  звук,  отчасти похожий на всхлип, но черные глаза при этом
остались сухими и  все такими же непримиримыми. --  Сижу тут как  маньячка с
ножом в рюкзаке. Хотела этому жирному борову Coco брюхо за тебя вспороть!
     Она все так же бесслезно всхлипнула, кинулась  назад к креслу и достала
из рюкзачка  хлебный  нож, знакомый  Фандорину по  бескудниковской квартире.
Одна из секретарш вскрикнула, другая вскочила на ноги и потянулась к красной
кнопке, что неприметно расположилась на стене чуть выше поверхности стола.
     Николасу стало невыносимо стыдно. Какой  же он эгоист! Да, он позвонил,
услышал  ее  голос, убедился,  что жива и успокоился. А  каково было ей?  Он
совершенно об  этом не думал.  С другой стороны, мог ли он предполагать, что
из-за  какого-то недовинченного британца  Алтын лишится сна и  даже замыслит
смертоубийство?
     Фандорин подошел к маленькой журналистке и дрожащим голосом сказал:
     -- Я так виноват перед тобой. Сможешь ли ты когда-нибудь меня простить?
     --  Нет! -- злобно  ответила  она. --  Никогда! Наклонись, юшку  вытру.
Смотреть противно.
     Николас,  которому не слишком ласково  вытирали  платком  окровавленные
губы, смущенно покосился  на невольных свидетельниц этой африканской сцены и
увидел, что молоденькая  секретарша широко-широко  раскрыла глаза, а вторая,
платиноволосая, убрала руку от кнопки  и  подает ему какие-то  знаки: шепчет
что-то,  кивает  -- вроде  как  подбадривает  или даже подгоняет.  В  каком,
собственно, смысле?
     Он  перевел  взгляд  на  Алтын.  Такая маленькая,  а  такая  опасная  и
непрощающая. Малодушно промямлил:
     -- Как же мы с тобой будем?..
     Хотел сказать "дальше", но не договорил, потому что она сама сказала --
ему  нет  прощения. Никакого "дальше" у  них  быть не может. Эта мысль вдруг
показалась ему совершенно невыносимой.
     Ответ прозвучал неожиданно. Можно даже сказать, загадочно.
     Алтын оценивающе  осмотрела все два  метра  николасова  роста, покачала
головой и вздохнула:
     -- Да, это будет непросто. Но ничего, как-нибудь приладимся.
     Николас решил,  что  ослышался  или же --  в силу своей испорченности и
неумеренного воображения -- неправильно понял, но сзади раздалось прысканье.
     Молоденькая секретарша  хихикала в  ладошку. Зато  вторая  смотрела  на
долговязого   магистра   и  маленькую   брюнетку   со  странным  выражением,
одновременно мечтательным и грустным.
     Алтын взяла Фандорина за руку.
     -- Ладно, Ника, будет публику развлекать. Едем домой.
     Он шел за ней по коридору, стараясь  делать шаги покороче, и думал: что
же там было  за слово  такое, в  письме Корнелиуса? Единственное, которое не
сохранилось. "Отодвинь книгу и...."
     Отодвинь -- и что?
     Приложение:
     Лимерик,   сочиненный   Н.Фандориным   два   месяца  спустя,   в   день
бракосочетания




     Летят перелетные птицы,
     Чтоб вовремя с Севера смыться.
     Но я же не гусь,
     Я здесь остаюсь.
     На кой мне нужна заграница?





        Глава шестнадцатая
     И на старуху бывает проруха. Мешок золота. Amour impossible, или луна в
болоте. Родоначалие русских Фандориных. Отодвинь и...


     Не зря гнал капитан фон Дорн доброго коня  галопом по темным улицам, не
зря терзал благородного текинца шпорами и хлестал плеткой. Успел в казарму к
самой побудке и самолично проверил  готовность каждого мушкетера. В половине
пятого  четыре плутонга, все сто двадцать  четыре  человека стояли  во дворе
квадратом. В  свете факелов  блестели  ребристые  шлемы  и  лезвия  алебард.
Корнелиус  рассудил,  что мушкетов сегодня в караул  лучше не  брать --  все
равно, как бы ни повернулось дело,  палить в Кремле  нельзя, а вот пустить в
ход древки алебард очень возможно, что и придется.
     Завтрак -- кружку горячего сбитня и по два  пирога -- солдаты с®ели  не
выходя из  строя,  потому  что  в любую минуту  мог  прибежать  нарочный  из
боярского терема. Простояли так  час, начали мерзнуть. Фон Дорн отпустил два
плутонга греться. Через  четверть  часа  вернул  во двор, дал погреться двум
остальным.  Сам  холода  не  чувствовал  --  все-таки  не  стоял  на  месте,
расхаживал  по двору.  И тревожился,  чем дальше,  тем  сильнее. Происходило
что-то непонятное.
     В  семь  часов  не  выдержал,  пошел  на  боярский  двор узнавать,  что
стряслось. Уж не проспал ли канцлер великое дело?
     Нет,  Артамон  Сергеевич не спал. Капитан  нашел  его в  кабинете,  где
Матфеев   и  Иван  Артамонович,  оба  в  узорчатых  кафтанах,  под  которыми
позвякивали кольчуги, сидели у стола и, судя по хмурым  лицам, вели какой-то
непростой разговор.
     -- А, капитан, -- обернулся на просунувшегося в дверь фон Дорна боярин.
--  Я  про  тебя и  забыл, не бери в  обиду.  Службы тебе сегодня не  будет.
Отпускай своих солдат. После сюда приходи, говорить с тобой буду.
     Озадаченный, Корнелиус вернулся  к роте, велел  всем идти в казарму, но
на всякий случай держаться кучно, по плутонгам. Ну, как передумает боярин?
     Когда вернулся в хоромы, Артамон Сергеевич был уже один.
     Говорил коротко, хмуро:
     -- Ночью враги мои собрали Думу без меня. Еще тело государево лежало не
прибранное.  Таисий, пес латинский, вместо  того  чтоб  молитвы  над усопшим
читать, тайно разослал  гонцов по ближним боярам. Васька Галицкий  с Сонькой
говорили  с  каждым.  Кого  улестили,  кого припугнули.  Многие,  кого я  за
союзников  держал,  переметнулись.  Оно и  понятно -- слабая  власть  боярам
слаще, чем сильная. При мне бы не забаловали... Теперь все. Царем  поставили
Федора.   Постановили   отнять  у   меня   большую  печать.   Стрелецкий   и
Малороссийский приказы, а еще Аптекарский -- это, наверно, чтоб  государя не
отравил или колдовским снадобьем не употчевал. -- Матфеев горько усмехнулся.
-- Посольские  дела  пока за мной  оставили.  Через месяц, много  через  два
отберут и их. Пошлют воеводой  куда-нибудь в Царевококшайск, а там, вдали от
Москвы, и вконец добьют. Вот так. Корней. Надо было  не пристойность блюсти,
а еще вчера, над смертным ложем государевым, их за горло брать. И на старуху
бывает проруха.
     Фон Дорн стоял  в  струнку,  вникал в  смысл страшного известия. Высоко
сияла звезда Артамона  Сергеевича, да взяла и враз  погасла. Его в ссылку, а
куда тех, кто ему верно служил? Хорошо еще, если обратно в полк загонят.
     --  Больше  тебе  состоять при мне незачем, --  сказал  Матфеев, словно
подслушав фондррновы мысли.  -- Пропадешь ни за что. Служил ты мне исправно,
за это  вот тебе награда: отпускная грамота,  чтоб ехать из Русского царства
беспрепятственно куда пожелаешь,  и мешок  червонцев. Что мне теперь золото?
Все равно  на казну отпишут. Уезжай,  капитан,  пока не поздно. Вчера отбыли
шведские  купцы,  держат  путь  в  Ревель.  Сани  у  них  груженные товаром,
медленные. Догонишь легко.  Ну,  целуй  руку и прощай.  Не  поминай Артамона
Матфеева лихом.
     В  залу из  кабинета Корнелиус вышел, утирая слезы. Мешок был отрадный,
тяжелый. По весу судить -- лежало в нем никак не меньше тысячи золотых.
     Из  веницейского  кресла  навстречу капитану поднялась  легкая фигурка.
Александра Артамоновна, Сашенька!
     -- Мне  все  ведомо,  -- стремительным  шепотом заговорила боярышня. --
Батюшка сказывал.  Уезжаешь? Что ж, дай тебе Бог, Корней, счастья сыскать. А
я и так знала, что  нам с  тобою не судьба.  Раньше  я больно высоко летала,
теперь  вот  вниз  паду, о землю  разобьюсь. Прощай,  mon  amour impossible.
По-русски-то так и не скажешь, стыдно.
     Сашенька обхватила высокого мушкетера за шею, быстро поцеловала в губы,
и  прежде  чем растерянный Корнелиус успел  ответить на об®ятье, выбежала из
залы прочь.
     К себе фон Дорн возвращался в глубокой задумчивости.
     Главное  тут было не слушать сердца,  потому что оно, глупое,  задумало
Корнелиуса погубить.
     Ведь ясней ясного, что нужно  делать. Забрать книги из алтын-толобаса и
мчать  вдогонку  за  шведским караваном. Продав драгоценные камни с окладов,
рыцарь  фон Дорн станет  богат и  свободен, жить  же будет  не в этой дикой,
нелепой, опасной стране, а в милой Швабии. Это Во-первых.
     Оставаться  с  Матфеевым   безумно,  потому  что  боярин  обречен.  Это
Во-вторых.  Такого  большого  человека,  конечно, не  казнят  и  на дыбу  не
подвесят -- не при Иване Грозном живем, но  вот скромного начальника стражи,
склоняя к оговору на опального канцлера, очень запросто сволокут в пытошную.
Корнелиус содрогнулся, вспомнив палача Силантия, клещи в  угольной жаровне и
веревку под потолком.
     Ну и,  наконец, третье.  Александра Артамоновна  хороша, спору нет. Но,
если вдуматься трезво, без любовного охмеления,  барышня как барышня, ничего
особенного. Почему он влюбился в Сашеньку? Только  потому,  что  она одна на
всю Московию  похожа  на настоящую европейскую  девицу  благородного  рода и
хорошего  воспитания. Но  ведь не мальчик уже, повидал на своем веку  всяких
барышень  и  дам,  не говоря о простых девках и  бабах. Пора бы понимать.  В
Амстердаме или тем более Париже таких, как Сашенька, а то и получше, сыщется
сколько угодно.  Особенно если ты сказочно богат, недурен собой и совсем еще
не стар.
     Нет-нет,  решено,  успокоился Корнелиус,  довольный,  что  безрассудное
сердце  умолкло  под натиском разума.  Завтра  же утром  забрать из  тайника
Либерею  и  в путь.  Самое  позднее -- послезавтра. Уж во всяком  случае  не
позднее, чем через неделю. Догонит шведов где-нибудь за Торжком.
     Капитан вздохнул и замотал головой, отгоняя непрошеное  видение:  серые
глаза  Сашеньки,  когда   они  посмотрели  на  него  в  упор,  переносица  в
переносицу. Mon amour impossible...
     Вспомнилась арапская  притча. Досидел -- таки крокодил в  своем болоте,
дождался, чтоб луна упала к нему прямо в когтистые лапы.
     Пожалуй, можно в Москве даже на месяц  задержаться. Шведский караван не
последний, будут и другие. Больше чем на месяц, конечно, опасно,  а на месяц
ничего, можно. Так быстро Милославским боярина не сожрать. Да  и неприлично,
пока траур по государю.
     А с книгами так. Забрать перед самым от®ездом. Пусть полежат в тайнике,
так  спокойней.  Труп  Адама  Вальзера в подземелье не найдут,  да и  искать
сильно не станут.  Решат, что колдун-немчин сел на  помело и улетел на  свою
басурманщину либо прямиком к Сатане-Диаволу.
     Проникнуть в пустующий дом будет легче легкого.
     Откинуть каменные плиты, спуститься в тайник.
     На  нос  можно надеть бельевую  прищепу, чтоб не  нюхать  мертвечину. А
дальше совсем просто. Вот она, Либерея, под  вершковым слоем земли. Отодвинь
скверную книгу и копай...