оровство и  даже не убийство, а
предательство.  Никогда   не  предавай  человека,  который  тебе  доверился.
Обманывать можно лишь  тех, кто тебе не  верит;  изменять позволительно лишь
тем, кто на  тебя  не надеется". Герр Вальзер не пожалеет о том,  что вверил
свою судьбу Корнелиусу фон Дорну.
     -- Для вашего  сбережения могу предложить следующее, -- деловито сказал
капитан. -- Если не пожалеете двух алтынов в день, подле вас все время будут
находиться  двое солдат моей  прежней  роты, сменяя  друг  друга. Я  с  ними
уговорюсь. Только  не покупайте  им  вина  и расплачивайтесь не вперед, а  в
конце дня. Я же буду рядом с вами в свободные от службы часы. С чего  начнем
поиски Либереи?
     Немного подумав, аптекарь ответил:
     -- Я продолжу искать в старых писцовых книгах. Должны были остаться еще
какие-то следы  тайных подземных работ.  А  вы,  мой друг, поищите свинцовое
хранилище  прямо  под  царской  резиденцией,  Каменным  Теремом.  Вам  нужно
проникнуть в подвалы того крыла,  что выходит к церкви Спаса на Бору. Именно
там  находился деревянный дворец  царя Ивана,  нынешние палаты выстроены  на
старом подклете.  Мне туда проникнуть невозможно,  а  вы часто бываете там в
карауле.  Сможете ли вы попасть в  подземный этаж, не подвергая себя слишком
большой опасности?
     -- Смогу,  -- уверенно заявил Корнелиус.  -- Мои мушкетеры несут караул
вокруг всего дворца, а я хожу, как мне вздумается -- проверяю, как они несут
службу. В ближайшую среду снова наш черед. Со стороны Грановитой палаты есть
дверца в подвал, заваленная дровами -- похоже, что ею давно  не  пользуются.
Но  что мне там делать? Подвалы по  большей  части  забиты  всяким  ненужным
хламом, там нет ничего ценного.
     -- Пройдите по всем подземным помещениям. Простучите полы ножнами вашей
шпаги --  не  будет  ли  где гулкого  звука, не отзовется ли  свинцовый свод
тайника звонким эхом. Справитесь?
     -- Разумеется.
     Корнелиус  представил сладостный миг:  вот  он  бьет железом о каменную
плиту и слышит, как откликается благословенная пустота.
     --  Ну, хорошо, --  сказал он. --  Предположим, я найду Либерею и стану
выносить оттуда по одной-две книги за раз. Где мы будем прятать добычу? Ведь
это царское достояние. Знаете, что бывает за хищение государева имущества?
     --  Знаю,  --  кивнул  аптекарь. -- Я нарочно  справлялся  в  уголовном
уложении.  Сначала нам  отрубят правую руку, прижгут  смолой, дабы мы раньше
времени не истекли кровью, а потом повесят за ребро на железный крюк, где мы
с вами  будем висеть,  пока  не издохнем. Не беспокойтесь, я все продумал. У
меня заготовлен тайник не хуже, чем у царя Ивана. Пойдемте, покажу.
     Он  прошел  в дальний  угол,  наклонился над  одной из  плит  пола  и с
некоторым  усилием  приподнял ее,  подцепив ножом.  Плита была  тонкая и  не
тяжелая -- слабосильный Вальзер в одиночку смог отставить ее в сторону.
     -- Видите, тут еще одна плита, с кольцом. Вытяните ее.
     Под второй плитой открылась черная дыра. Вальзер взял канделябр с тремя
свечами и осветил приставную лесенку, ведущую вниз.
     -- Давайте вы первый, я следом.
     Придерживая  шпагу, Корнелиус  полез в  люк. Яма  оказалась  не слишком
глубокой,  не  далее  чем  через  десять  футов  каблуки  капитана  достигли
земляного пола. Сверху, кряхтя, спускался аптекарь.
     --  Здесь у  меня приготовлена секретная  лаборатория,  -- пояснил  он,
высоко подняв  канделябр. -- Некоторые опыты безопаснее производить подальше
от свидетелей. Например, добывать Философский Камень.
     Высветился стол  с какими-то склянками и  трубками,  грубый  деревянный
стул.
     -- Смотрите сюда.
     Вальзер  остановился  ровно  посередине  небольшого склепа,  присел  на
корточки  и  чуть  разгреб землю.  Обнажилась деревянная, окованная металлом
крышка большого  сундука. Аптекарь  взялся  обеими руками за ручку, откинул.
Внутри было пусто.
     --  Это  так  называемый  "алтын-толобас",  сундук, пропитанный  особым
составом,  который не пропускает влагу. Во времена, когда Московией  владели
татары, в таких толобасах ханские наместники -- баскаки перевозили собранную
дань: золото,  серебро,  соболей.  Манускрипты  могут  храниться  здесь хоть
тысячу  лет, ничего с ними не случится. И никто их  не найдет. Главное -- не
попадитесь, когда будете выносить книги из Кремля.
        x x x
     Проникнуть  в дворцовые  подвалы  оказалось еще  проще, чем предполагал
Корнелиус. Когда мушкетеры заступили  на  караул (рано утром, еще до света),
капитан  переложил часть заснеженной  поленницы,  оставив за ней узкий лаз к
ржавой железной дверце. Замок вскрыл кинжалом, петли смазал ружейным маслом.
Потом, обойдя посты, вернулся на то же место и проскользнул внутрь.
     Там  тоже хранились  дрова -- видно,  не  один год, ибо поверху поленья
были затянуты паутиной.
     Очень по-русски, думал  фон Дорн,  пробираясь  со свечой вдоль  стенки:
заготовить впрок больше необходимого, а потом бросить -- пускай гниет.
     В  дальнем конце  обнаружилась еще одна  дверца,  в точности похожая на
первую, только с замком  возиться не пришлось -- проржавел настолько, что от
первого же поворота клинка открылся сам. В следующем подвале в  нос шибануло
тухлятиной -- здесь хранились копченые окорока, заплесневелые  и изгрызанные
крысами.  Поскорей  миновал  зловонное  подземелье,  перебрался  в соседнее,
пустое. Оттуда вели две двери: одна налево, в узкую галерею, другая направо,
в целую  анфиладу низких сводчатых погребов.  Корнелиус заглянул  в  обе, но
дальше двигаться не стал, ибо для первого раза было довольно.
     На часы  в Кремль  рота  выходила через три дня  на  четвертый,  посему
продолжить поиски  удалось лишь 9 января. В этот день Корнелиус  двинулся по
анфиладе, тщательно простукивая  каждый аршин пола. До истечения караульного
срока наведывался в подвалы четырежды. Прошел два зала и одну малую комнату.
Впустую -- полы отзывались глухо.
     Продолжил  поиск 13-го  --  достиг  конца  анфилады,  то есть  северной
оконечности подвала. Опять  ничего, если  не  считать погреба, где в  бочках
хранилось  вино.  Корнелиус  хотел отлить  немного  в флягу.  Попробовал  --
венгерское, прокисшее. Ох, сколько добра пропало зря!
     В промежутках между караулами состоял  при Артамоне Сергеевиче,  да еще
бегал  к Вальзеру в слободу. На сон времени почти  не оставалось,  но  спать
почему-то и не хотелось. Если Корнелиус ненадолго проваливался в  забытье --
где-нибудь в углу, на лавке, а то и  в санях -- снились сияющие  огнями лалы
страны Вуф и сама страна Вуф: залитая ярким солнцем, с затейными башенками и
благоуханными садами. Сашеньку капитан видел только мельком. Проверил на ней
свои единорожьи зубы --  улыбнулся чуть не  до ушей. Кажется, подействовало.
Боярышня  посмотрела  на  скалящегося  мушкетера  удивленно  и  вроде  бы  с
тревогой. Ничего, когда Либерея переместится в алтын-толобас, еще посмотрим,
какой жених завидней -- князь ли Галицкий, или кто другой.
     17-го  января  фон Дорн двинулся из третьего погреба влево,, в галерею.
Теперь простукивал не только пол, но и  стены. И что  же? В первую  же ходку
стена справа  отозвалась  гулко.  Корнелиус  схватился за  сердце.  Неужели?
Приложил ухо,  постучал  рукояткой кинжала  уже как следует, в полную  силу.
Сомнений нет -- пусто!
     Вышел  обойти караулы, у поленницы прихватил лом. Вернулся  к заветному
месту. Прочитав молитву и поплевав на  руки, ударил железной палкой в стену.
С одного  замаха  пробил сквозную  дыру,  откуда  пахнуло  гнилью.  Припал к
отверстию  глазом  --  темно, не  разглядеть. Ничего,  замахал ломом с таким
пылом, что через минуту у ног валялась целая гора гипсовых крошек.
     Капитан  согнулся в три  погибели,  протиснулся в образовавшийся лаз  с
огарком свечи. Сундуки! В три яруса, чуть не до потолка!
     Корнелиус  сдержался,  не  кинулся  к  сокровищу  сразу.  Сначала,  как
подобает  доброму католику, возблагодарил Святую Деву:  "Будь благословенна,
Матерь  Божья,  покровительница  взыскующих"  --  и  уж  потом,  трясясь  от
возбуждения, стал подцеплять разбухшую от сырости, неподатливую крышку.
     Пальцы  нащупали что-то волглое, похожее на  спутанные женские  волосы.
Фон  Дорн  поднес  свечу  и застонал  от  невыносимого разочарования. Внутри
лежали связки меха,  сгнившего от  долгого и  небрежного хранения.  В других
сундуках было то же -- облезлые, никуда не годные  соболиные шкурки.  Кто-то
спрятал их здесь лет двадцать,  а то и тридцать тому назад, да вынуть забыл.
Похоже было, что весь царский дворец стоит  на куче  без  толку  загубленных
припасов, никому не нужного гнилья.
     Больше ничего примечательного в этот день обнаружено не было.
     Зато  в  следующий кремлевский караул,  21-го января, Корнелиус  сделал
удивительное  открытие.  Галерея  вывела  его  к  маленькой двери,  взломать
которую удалось не сразу -- грохот разнесся на все подземелье. По ту сторону
ход продолжился, но из прямого сделался зигзагообразным, причем колена этого
диковинного, неизвестно  для какой  цели проложенного лабиринта змеились без
какого-либо внятного порядка и  смысла. В конце каждого отрезка, на  потолке
была черная квадратная  дыра.  Поначалу  капитан  не  придал  значения  этим
отверстиям,  решив,  что  они  проложены  для  освежения воздуха,  но  после
третьего  или четвертого поворота  сверху  донеслись приглушенные, но вполне
отчетливые голоса.
     -- Я те  харю набок  сверну,  сучий  сын, --  утробно  рыкнула дыра. --
Сейчас  вот  крикну  "слово  и  дело", будешь  знать,  как  государевы свечи
воровать. Много наворовал-то?
     -- Батюшка Ефрем Силыч, -- жалобно откликнулся невидимый вор. --  Всего
две свечечки-то и взял, псалтирь священную почитать. Не  выдавай, Христом --
Богом молю!
     -- Ладно.  Завтра полтину принесешь, тогда доносить не стану. И гляди у
меня, чтоб в последний раз. Хорош царев стольник.
     Подивившись   прихотям   эфира,    способного   передавать   звуки   по
воздуховодам,  Корнелиус двинулся дальше.  В следующем  зигзаге потолок тоже
оказался говорящим.
     -- "А ежели оный воевода мздоимство не прекратит, заковать его в железа
и доставить в  Москву, в Разбойный  приказ..."  Поспеваешь? Пиши далее: "Еще
великий государь сказал и бояре приговорили..."
     Кто-то диктовал  писцу официальную бумагу,  а  здесь, под дворцом, было
слышно каждое слово.
     Не переставая простукивать шпагой пол, Корнелиус ускорил шаг. Некоторые
закутки потайного хода молчали, другие переговаривались, смеялись, молились.
Слышно было каждое слово, даже сказанное шепотом.
     Вот  смысл  лабиринта  и  раз®яснился:   проложен  он  был   вовсе   не
произвольно, как Бог на душу положит, а с расчетом  --  чтоб  каждую комнату
царского дворца  снизу  можно  было  прослушивать.  Кто придумал  эту хитрую
конструкцию, Корнелиусу было  неведомо,  однако  так же,  как  с  окороками,
венгерским вином и соболями, предусмотрительность не  пошла впрок.  Судя  по
толстому слою пыли, скопившемуся на каменном  полу, здесь давным-давно никто
не лазил, теремных обитателей не подслушивал.
     За час блуждания по подземелью фон Дорн наслушался всякого,  а в месте,
где  проход  вдруг  разделился надвое,  сверху  раздался голос, от  которого
мушкетер остановился, как вкопанный -- даже стучать по плитам перестал.
     -- Вон, снова  стукнуло  железным,  --  боязливо  произнес  сипловатый,
жирный тенорок. -- Слыхал, дурень?
     --  Как  не  слыхать,  царь  --  батюшка, ума  палатушка,  --  рассыпал
скороговоркой фальцет -- таким во дворце говорил только любимый царский шут,
горбатый  Валтасар.  -- Это  бабка-яга,  железна  кочерга. Прыг  да  скок  с
приступки на шесток. Ух-ух-ух, сейчас наскочит, бока защекочет!
     Сам  великий  государь! Его  покои, стало  быть,  тоже оснащены  тайным
подслухом. Ну и ну!
     -- Какая бабка-яга, что ты врешь! Мне верные люди сказывали, уже вторую
неделю  в тереме  то оттуда, то  отсюда  железом постукивает: бряк да  бряк.
Так-то страшно! Знаю я кто это, знаю! Это за мной Железный Человек пришел, в
сырую землю звать. К батюшке перед смертью тоже так вот приходил.
     -- Господь с тобой, государь, -- ответил  шут уже без дурашливости.  --
Ты бы меньше мамок да шептунов слушал. Какой еще Железный Человек?
     -- Да уж знаю  какой. -- Алексей Михайлович ответил шепотом (только все
равно  было  слышно каждое слово). -- Тот самый.  Это  Воренок  вырос и нас,
Романовых, извести хочет, за  свое погубленное малолетство  посчитаться. Кто
видел его, нечистого, говорят:  лицом  белее  белого, а грудь  вся железная.
Страсть-то какая. Господи!
     Тут Корнелиус, повернувшись, задел ножнами за камень, и царь взвизгнул:
     -- Вот, опять лязгнуло! Господи Боже, неужто мне в могилу пора?  Пожить
бы еще, а. Господи?
     Из  опасного закута капитан  ретировался на цыпочках, решил, что дальше
двинется в следующий раз.
     Назавтра, когда  был в  слободе, спросил Адама Вальзера, что за Воренок
такой и почему царь его боится.
     -- Это трехлетний  сын тушинского царя Лжедмитрия  и польской красавицы
Марины  Мнишек,  --  об®яснил  ученый  аптекарь.  --  Чтобы  мальчик,  когда
вырастет,  не  претендовал на престол, Романовы  его повесили.  Палач  донес
малютку до виселицы завернутым  в  шубу, продел головкой в  петлю и задушил.
Многие говорили, что после такого злодеяния не будет новой династии счастья,
мало кто из Романовых своей смертью умрет, а закончат они тем же, чем начали
-- с их малолетними чадами злодеи поступят так, как они обошлись с Воренком.
Разумеется, суеверие и чушь, но  советую вам воспользоваться  этой легендой.
Когда в следующий раз будете бродить по подземелью, нацепите маску  из белой
ткани. А грудь у вас благодаря кирасе и так железная. Если кто вас и увидит,
решит, что вы Железный Человек.
     25-го  января  попасть  в  подвалы  не  довелось,  потому что  государь
отправился на богомолье в Новоспасский монастырь и молился там всю  ночь. По
этому  случаю  матфеевские мушкетеры  сторожили не  в Кремле,  а жгли костры
вокруг  монастырских  стен  (ночь выдалась морозной) и после,  когда царский
поезд двигался обратно, стояли цепочкой вдоль Каменной слободы.
     За день до этого у Корнелиуса был короткий и не очень понятный разговор
с  Александрой  Артамоновной.  Он столкнулся с  боярышней, когда выходил  от
боярина (ездили на Кукуй, к генералу Бауману  на именины). Сашенька стояла в
приемной горнице, будто дожидалась кого-то. Не Корнелиуса же?
     Увидев фон Дорна, вдруг спросила:
     --  Ты что.  Корней,  никак  прячешься  от  меня?  Или обидела  чем?  В
Сокольники давно не ездили.
     От ее прямого, совсем не девичьего взгляда в  упор капитан растерялся и
не нашелся,  что ответить.  Промямлил что-то про  службу, про многие  нужные
дела.
     --  Ну,  смотри,   упрашивать  не   стану,   --  отрезала  Сашенька  и,
развернувшись, вышла.
     Корнелиус так и не понял, чем ее  прогневил. При разговоре еще был Иван
Артамонович -- ничего не сказал, только головой покачал.
     29-го января фон Дорн двинулся от  места, где ход раздваивался, дальше.
Время было позднее, ночное, и царского голоса, слава богу, было  не слыхать.
На  всякий  случай,  для  сбережения,  капитан  последовал  совету аптекаря,
прикрыл лицо белой тряпкой с дырками для глаз, хотя кого тут, под дворцом он
мог повстречать? Разве какого воришку из  челяди, кто шастает по заброшенным
погребам, высматривая, чем поживиться.
     По ночному времени в  комнатах молчали, лишь  из некоторых под  слухов,
доносилось похрапывание. Тук-тук,  тук-тук, стучали ножны по плитам, да  все
глухо.
     После  одного   из  поворотов   сверху  вдруг   послышалось  низкое,  с
придыханием:
     -- Любушка мой, ненаглядный, да я для тебя что хочешь... Иди, иди сюда,
ночь еще долгая.
     Любовная сцена! Такое в скучном царском тереме Корнелиус слышал впервые
и навострил уши. Видно, тайные аманты, больше вроде бы некому. Кроме царя  с
царицей других супругов во дворце нет.
     -- Погоди,  царевна,  --  ответил  мужской  голос, знакомый.  --  Будет
миловаться. Еще дело не решили.
     Галицкий! Кто еще говорит так  переливчато, будто драгоценные камешки в
бархатном кармане перекатывает. Царевна? Это которая же?
     -- Матфеева не остановить, он вовсе  царя подомнет, -- продолжил голос.
-- Я у него  много  времени провожу, насквозь  его,  лиса старого, вижу.  Он
думает,  я  к дочке его худосочной свататься буду,  меня  уж почти  за  зятя
держит,  не таится. Хочет  он царя улестить, чтоб  не Федора  и не Ивана,  а
Петра наследником сделал. Мол, сыновья от Милославской хворы и неспособны, а
нарышкинский волчонок крепок  и шустр. На Маслену, как катанье в Коломенском
будет,  хочет Артамошка  с государем про это говорить. Ты своего отца знаешь
-- Матфеев  из него веревки вьет. Не сумеем помешать, сама, Сонюшка, знаешь,
что будет.
     Сонюшка? Так Галицкий  в опочивальне  у царевны  Софьи! Ах, ловкач, ах,
интриган! Канцлер у него, значит,  "Артамошка", а Сашенька "худосочная"? Ну,
князь, будет тебе за это.
     От возмущения (да и радости, что уж скрывать), фон Дорн  задел железным
налокотником о стену, от чего произошел лязг и грохот.
     -- Что это? --  вскинулась Софья. -- Будто  железо  громыхает. Неужто и
вправду Железный Человек, про которого девки болтают? Слыхал, Васенька?
     -- Как не слыхать. -- Голос Василия Васильевича сделался резок. --  Нет
никакого Железного Человека.  Это кто-то  нас с тобой  подслушивает. Гремело
вон оттуда, где решетка под потолком. Зачем она там?
     --  Не  знаю,   Васенька.  Во  всех  комнатах  такие.  Чтоб  воздух  не
застаивался.
     -- Сейчас поглядим.
     Раздался  скрежет, словно  по  полу  волокли  скамью  или  стул,  потом
оглушительный лязг,  и голос князя вдруг стал  громче,  как если бы Галицкий
кричал Корнелиусу прямо в ухо.
     -- Эге, да тут целый  лаз. Труба  каменная, вкось и  вниз идет.  Ну-ка,
царевна, кликни жильцов. Пусть разведают, что за чудеса.
     В  дыре  заскрипело, посыпались крошки  извести -- видно,  князь  шарил
рукой или скреб кинжалом.
     --  Эй,  кто  там!  Стражу сюда!  --  донесся  издалека властный  голос
царевны.
     -- Погоди, не  отворяй, --  шепнул  Василий  Васильевич. -- Я  через ту
дверь уйду... Сапоги дай и пояс. Вон, под лавкой. Прощай, Сонюшка.
     Корнелиус  медлил, ждал, что будет дальше.  Жильцов, то  есть дворян из
внутренней кремлевской  охраны,  он не  испугался -- что они  ему сделают со
второго-то этажа, где царевнины покои?
     Загремели каблуки, в опочивальню к Софье вбежали человек пять,  если не
больше.
     -- Что даром хлеб  едите? -- грозно крикнула им царевна. --  Государеву
дочь извести хотят,  через трубу тайную подслушивают. Вот ты, рыжий, полезай
туда, поймай мне вора!
     Скрип дерева, опасливый бас:
     -- Царевна, узко тут, темно. И вниз обрывается. А ну как расшибусь?
     Софья сказала:
     -- Выбирай, что тебе больше по нраву. Так то ли расшибешься, то ль нет.
А  не  полезешь,  скажу батюшке,  чтоб  тебя, холопа негодного,  повесили за
нерадение. Ну?
     -- Лезу, царевна, лезу. --  Шорох  и лязг. -- Эх, не выдавай. Владычица
Небесная.
     В каменной трубе зашумело, завыло, и фон Дорн понял, что с потолка  ему
на голову сейчас свалится кремлевский жилец. Вот тебе и второй этаж!
     Едва метнулся за  угол, как в подземелье загрохотало, и тут же раздался
ликующий вопль:
     -- Живой! Братцы, живой!
     Это известие капитана совсем  не  обрадовало,  тем  более что  вслед за
радостным воплем последовал другой, грозный.
     -- А ну давай за мной! Не расшибетесь, тут покато!
     Забыв  об  осторожности,  мушкетер  со  всех  ног  кинулся  в  обратном
направлении.  Пока бежал, следуя всем зигзагам и поворотам,  из проснувшихся
подслухов долетали причитания и крики.
     Женский, визгливый:
     -- Тати