оторому больше деваться некуда. И если я сейчас шарашу
на  ягуаре, если  у  меня  офис во дворце графов Добринских, двадцать  шесть
скважин  на  Ямале,  вилла  в Сен-Тропезе и  еще много кой-чего, так  это не
потому что я в  школе  хорошо учился. А потому, Коля,  что я рано понял одну
простую хреновину. -- Он  яростно ударил ладонью по рулю. --  Если я, быдло,
хочу  прорваться из скотского загона типа  Шахта-Магазин-Чахотка-Могила, мне
придется своей башкой много заборов протаранить. Я,  Коля, заборов вообще не
признаю. Куда мне надо, туда и пру. Влад Соловьев отступать не умеет. Если я
что-то делаю, то до упора, засаживаю по самую рукоятку. Поставил себе задачу
--  сдохну, но своего  добьюсь.  Только раньше  те сдохнут,  кто мне поперек
дороги  встанет.  А вставали  мне  поперек  дороги многие. И  сдохли многие,
только  виноват  в этом не  я --  они. И  твой  кореш сегодняшний  тоже  сам
нарвался. У нас  тут  не  Англия, но живем мы,  Коля, по английскому закону.
Твой земеля придумал, Чарльз Дарвин. Закон такой: или они тебя, или ты их. А
не  хочешь  жить по Дарвину --  сиди в  Черногорске,  кушай сивуху и  харкай
черной пылью.
     Страстная  речь   черногорского  эволюциониста  произвела  на  магистра
должное впечатление  --  Николасу  стало стыдно, что он вырос  в прилизанном
Кенсингтоне, в детстве играл на флейте, а в одиннадцать лет хотел повеситься
из-за того, что сэр Александер не купил ему пони.
     Впереди  и  справа  показался  комплекс  серых   прямоугольных  зданий,
блестевших полированными окнами. Перед  комплексом застыл бронзовый Гермес в
балетной позе.
     Соловьев развернулся через сплошную разделительную полосу и остановился
перед двухэтажным домом с вывеской "Кабак®".
     -- Что это? -- спросил Фандорин.
     -- Что  написано  --  кабак. У  меня, Коля,  голова  болит, потому  что
усопший пару раз  здорово  по ней вмазал. Грудь  ноет.  Во рту  солоно,  зуб
шатается. Надо полечиться.
     Николас удивился:
     -- Но ведь это не госпиталь?
     -- Это заведение, Коля, принадлежит мне, и тут есть все: ресторан, бар,
номера, а понадобится -- будет и госпиталь. К тому же "полечиться" по-русски
означает -- выпить немножко водки.
     -- Я не пью спиртного. Совсем.
     -- А кто пьет?  -- обиделся Влад, вылезая  из  машины. --  Я же сказал:
немножко. Посидим, познакомимся поближе. Помянем дорогого покойника.
        x x x
     Самого ресторана Николас  так толком и не увидел. На лестнице, что вела
из гардероба на второй этаж, их встретила очень красивая блондинка в строгом
и элегантном костюме -- очевидно, кельнерша или распорядительница.
     --   Здравствуй,  Владик,  --   сказала  она  грудным  голосом  и  мило
порозовела.
     -- Привет, Зинок. --  Соловьев  посмотрел  на распорядительницу с явным
удовольствием. -- Посади-ка нас в одиночку. Сделай там все, как надо, и чтоб
не мешали. Лады?
     -- Хорошо, Владик, -- проворковала красавица. -- Я сама обслужу. Кушать
будете или так, закусить?
     -- Ты неси, чего не жалко. Мы там решим.
     Судя по столу, накрытому в  отдельном кабинете, Зинку для  Владика было
ничего  не жалко.  В какие-нибудь пять минут длинный стол, накрытый  на  два
куверта,  был  сплошь заставлен  графинами и  закусками, из которых Николаса
особенно  впечатлил  заливной  осетр с  шипастой  мезозойской  спиной. А три
монументальных  бадьи  с белужьей,  севрюжьей и  осетровой  икрой в магазине
"Кавиар-хаус", что  на улице Пикадилли, должно быть, обошлись бы в несколько
тысяч фунтов.  Николас вспомнил, что  последний  раз по-настоящему ел  вчера
утром,  в гостиничном ресторане (апельсиновый сок, омлет  с сыром, тост),  и
желудок  затрепетал короткими сладострастными  спазмами, а  во рту открылась
неостановимая течь.
     Зинок  выстроила  перед  Соловьевым  диковинную шеренгу  из хрустальных
рюмок, каждая из которых была до краев наполнена прозрачной влагой.
     --  Не пью два  раза из одной стопки,  -- пояснил Влад.  -- Понт у меня
такой. Типа наследие трудного детства. Пацаном столько водяры  в круговую из
горла  выжрал, что теперь стал фанатом индивидуализма... Ну, чего сидишь? По
первой -- за то, что сидим, а не лежим, хотя могли бы.
     Как было  за  такое  не  выпить?  Тем более что "лежать" Фандорину,  по
всему,  полагалось еще  со вчерашнего дня -- упасть с крыши архива и  больше
уже никогда не подняться.
     -- Не сомневайся, ботаник, пей, -- поторопил его Соловьев. -- Оно и для
нервов необходимо.
     Коротким,  хищным  броском  он  отправил  содержимое рюмки  в глотку, и
Николасу оставалось только последовать примеру хозяина.
     Ничего страшного не произошло.  Совсем  наоборот  -- тепло стало, легко
дышать. А  после  того как  магистр с®ел  соленых грибков, холодца и кусочек
фуа-гра, травмированные нервы и в самом деле оттаяли.
     -- За встречу двух интересных людей, которые нашли друг друга, как пуля
дырку,  --  сказал  Влад.  -- Давай-давай,  не устраивай  затор  на  дороге.
Регулировать движение буду  я. Вот  так, и огурчик вдогонку... Сейчас еще по
одной, закусить -- и стоп.  Пока Зинуля организует горячее,  я тебя определю
на постой.
     Оказалось,  что  здесь  же,  за  поворотом  коридора, имеется  роскошно
обставленный номер -- не хуже, чем в пятизвездочном отеле.
     -- Ты не  думай, --  говорил Соловьев, -- я не девок сюда вожу. Видишь,
письменный стол, компьютер навороченный. Иногда лень домой в Жуковку пилить.
Живу здесь  день, бывает и  два. И ты поживи.  Завтра будет ясно, ищут  тебя
пожарные и милиция или нет. Ты кейс-то тут оставь, никто его не возьмет.
     -- А пожарные почему? -- спросил Фандорин, сделав вид, что не расслышал
про  кейс.  После  двукратной  пропажи  заветного  чемоданчика  не  хотелось
расставаться с ним ни на минуту.
     -- Забыл, что  ты несоветский человек, -- махнул  рукой Влад. -- Больно
лихо по-русски чешешь. Стишок был такой, в детском саду. Короче, ищут все --
и пожарные, и милиция  -- какого-то отморозка. Не помню, что он там отмочил.
Наверно, подпалил что-нибудь. Да хрен с ним. Хату ты видел, дорогу запомнил.
Теперь пойдем назад. Пора знакомиться ближе.
     С  Николасом  происходили  удивительные,   но  не  лишенные  приятности
события.  Он  сидел, подперев  голову,  за  столом, слушал,  как  снизу,  из
ресторана, доносятся звуки  аккордеона и  славный,  хрипловатый  голос  поет
хорошую песню про дороги,  пыль, туман и холода -- тревоги. Блейзер висел на
спинке стула,  душитель  галстук был  перемещен с  шеи  магистра на горлышко
бутылки.  Пространство вокруг слегка покачивалось  и  подплывало, но  это не
нисколько не расстраивало Фандорина -- пусть подплывает. Николас  знал,  что
он не вполне  трезв, а столь правильная самооценка свидетельствовала о  том,
что   он   не  так   уж   и  пьян.   Секрет  был   прост:   благоразумие   и
предусмотрительность. Не пить всякий раз, когда закаленный Влад опрокидывает
рюмку,  а прорежать -- дважды  пропустил, потом выпил;  дважды  пропустил --
выпил. Правда, Зинок выставила перед флибустьером уже третью шеренгу...
     Познакомиться ближе вполне удалось.  Фандорин  теперь знал  про  нового
друга все: Влад Соловьев -- генеральный управляющий холдинга  "Черная гора",
в который входят  нефтегазовый  концерн "Блэк маунтин", парфюмерные магазины
"Мон-нуар", пивной завод "Шварцберг",  завод по сборке компьютеров "Курояма"
и  сеть  увеселительных  заведений  "Монтенегро"  (к  которой, в  частности,
относится и замечательный кабак "Кабак®").
     Раскрылась во всей своей славянской беспредельности и душа генерального
управляющего.
     --  Жить, Коля, надо  с хрустом, как  яблоко грызешь,  -- говорил Влад,
размахивая  румяным  крымским  яблочком. --  Чтоб сок  во все стороны летел.
Иначе на хрена и  кислород переводить. Ты что, думаешь,  офис на Волхонке --
это предел мечтаний Влада  Соловьева? Шишкебаб!  Унд  морген ди ганце вельт,
понял? Конечная цель ничто, движение -- все, понял?
     -- Понял,  --  кивнул Николас,  с  интересом  наблюдая, как стол слегка
приподнимается над полом и  опускается  обратно, приподнимается и опускается
-- прямо спиритизм какой-то. -- Я, Владик, понял одно. Ты -- цельная натура,
ты человек Возрождения. И я тебе завидую. -- Магистр горько махнул рукой. --
У тебя размах, у  тебя ветер в ушах, у тебя  фейерверк. Ты  понимаешь, что я
хочу сказать?
     Владик, конечно, отлично все понимал  --  даже лучше,  чем сам Николас.
Человек Возрождения положил другу руку на плечо,  с треском  с®ел яблочко  и
предостерегающе покачал пальцем:
     -- Вот тут, Коля,  ты  не прав.  Завидовать никому  нельзя,  гиблое это
дело. Завидует тот, кто не своей жизнью живет. Если ты живешь своей  жизнью,
если делаешь то, для чего тебя Бог создал, -- он ткнул куда-то в потолок, --
ты никому завидовать  не будешь.  Я  с  тобой сейчас  без лажи  говорю,  без
папанства, а по чистоте. Вот ты кто, историк?
     -- Историк, -- кивнул Николас и отпил из рюмки.
     -- Так  и будь историком. Чего тебе завидовать Владу Соловьеву? Я ведь,
Коля,  лихой  человек.  Разбойник.  Я себе  рано  дли  поздно  шею сверну. С
хрустом,  как и  жил.  А ты давай,  книги пиши. Открытия там  делай.  -- Он,
неопределенно покачал вилкой в воздухе. -- У вас  в ис... исторической науке
бывают открытия? Бывают? Вот и давай, ломи по полной, засаживай по рукоятку.
Иначе какой ты на хрен историк?
     Как  это  верно! Фандорин  даже головой замотал.  В  этот самый  миг он
принял решение,  которое показалось ему  простым и естественным.  Да, он был
нетрезв, но от этого решение не становилось менее верным.  Ведь правильность
выбора сознаешь  не мозгом, а  сердцем. Разум может ошибиться, сердце же  --
никогда.
     Нельзя  оставлять Корнелиуса одного, безгласно  тянущего из мрака  руку
потомку. Нужно не трусить и не отступать, как не трусит и не отступает Влад.
Как  Николасу жить  дальше,  как чувствовать  себя  полноценным  человеком и
относиться  к себе с уважением, если он отступится от этой  тайны, откажется
от первого настоящего дела, которое подарила ему судьба?
     Задохнувшись от полноты чувств, Фандорин тихо сказал:
     -- Да,  Влад, у нас бывают открытия.  Еще какие.  Я  тебе сейчас  такое
расскажу...
     Он наклонился вперед, чтобы поведать другу про завещание Корнелиуса фон
Дорна, про  Либерею и про боярина Матфеева, но тут в кабинет заглянула Зина,
она же  Зинуля и Зинок: подняла  с пола  упавшую салфетку, осторожно сняла с
Владова  плеча  невесть как туда  попавшее  перышко зеленого лука и бесшумно
удалилась.
     -- Владик,  а ведь она  в тебя  влюблена,  --  громким  шепотом сообщил
Николас,  когда  красавица  вышла.  -- Ей-богу. Ты видел,  как  она на  тебя
смотрит? О-о, дело тут не в том, что у тебя много денег. Поверь мне, она  от
тебя без ума.
     Соловьев заинтересованно оглянулся на дверь.
     -- Кто,  Зиночка? Нет, ты серьезно?  Понимаешь,  Коль,  у меня принцип:
никаких фиглей -- миглей с персоналом, а то  не работа -- бардак получается.
Зина тут в "Кабаке"  администратором. Толковая, я хотел ее на казино кинуть.
Золото баба. Слушай, ты в самом деле думаешь, что она...?
     Николас приложил руку к груди и для вящей убедительности закрыл глаза.
     -- Сто пудов. Счастливый ты человек, Владик. И денег у  тебя без счета,
и красивые женщины тебя любят.
     -- Это  правда, --  не  стал  спорить  генеральный  управляющий "Черной
горы".  -- А знаешь, почему? Потому  что  я к  ним  легко  отношусь  -- и  к
деньгам, и к телкам. Пардон -- к женщинам. Тут, Коль, целая философия, я про
это много думал. Деньги  --  они на самом деле живые. И  им  в нас, мужиках,
нравится то  же, что лялькам... Пардон -- женщинам.  И к  бабам, и к  бабкам
нужно относиться легко, весело, но  бе-ережно. Невнимания и небрежности  они
не  прощают, понял?  Часто  говорят: мистика денег,  тайна женской души.  Не
верь. Нет никакой тайны, там все  просто и понятно. Ты главное веди  себя  с
ними,  как  к  добрыми  корешами.  Не хами, но  и не  делай  из  них фетиша.
Ферштеест ду одер нихт?  Любить их можно, и очень даже можно, но не  слишком
доставай их своей любовью, придерживай. И они сами к тебе потянутся.
     --  Кто  --  деньги  или  женщины?  --  уточнил  Фандорин,  слушавший с
чрезвычайным вниманием.
     --  Оба. То есть  обе. -- Соловьев задумался над  грамматикой,  но  так
ничего и не придумал. --  Извини, Коль. На философию  повело.  Ты мне  хотел
что-то рассказать.
     Па-па-па-пам!  Па-па-па-пам! -- запищал  свадебный марш, в десятый если
не в пятнадцатый раз за вечер. Николаса не уставало поражать, как по-разному
разговаривает   Соловьев   со   своими   невидимыми   собеседниками:  то  на
малопонятном,  но интригующем  блатном  жаргоне,  то с  изысканными речевыми
оборотами  (вроде "не сочтите за труд" и "буду вам бесконечно признателен"),
то по-английски, то по-немецки, то вовсе на каком-то тюркском наречии.
     Ренессансный  тип, Бенвенуто Челлини, думал  Николас,  любуясь тем, как
артистично Влад опрокидывает  стопку и одновременно слушает  телефон. Обычно
разговор   продолжался  не  более  минуты,  но  на  сей  раз  беседа  что-то
затягивалась. Соловьев нахмурился, забарабанил пальцами по столу.
     --  ...Это точно?  -- сыпал  он короткими  вопросами  --  ...И  имя,  и
фамилия?... А  тормознуть  нельзя...? Кто-кто?... Тот  самый?...  Египетская
сила!  Ну,  тогда  все,  капут.  Понесет  отстой  по  трубам...  У  кого  на
контроле?... У самого?... -- И дальше в том же духе.
     Фандорин нетерпеливо ждал. Сейчас он расскажет Владику  такое, что  тот
поймет: занятия  историей могут быть приключением не  менее авантюрным,  чем
удалой российский бизнес.
     -- Вот что, Коля, -- сказал Влад, закончив разговор. Его глаза смотрели
на  Николаса серьезно  и трезво,  будто трех  рюмочных шеренг  не  было  и в
помине. -- Дело пахнет крематорием. Мой человечек звонил, из ментуры. Я ему,
как  мы сюда  приехали, звякнул,  велел проверить, нет  ли геморроя.  Ну,  в
смысле, засветились ли мы с тобой, не попали ли в розыск.
     -- Что, попали? -- похолодел Фандорин. Соловьев мрачно ответил:
     -- Я --  нет,  а ты -- да. Никто  нас там  не видал. Во  всяком случае,
свидетели пока не об®явились. Но мы с тобой, Коля, облажались, как последние
бакланы. Не обшмонали покойничка. А у  него, суки  аккуратной, в  блокнотике
твоя фотокарточка, и  на обороте написано: "Николас Фандорин", плюс название
гостиницы  и еще  какой-то  адрес  на Пироговке.  Так что  извиняйте, мистер
Фандорин, российская граница для вас теперь на запоре. -- Влад вздохнул.  --
Ты в розыске, Коля, и в ломовом -- по высшему разряду.
     -- Почему по высшему? --  слабым голосом спросил Николас.  Потянулся за
рюмкой, но отдернул руку --  мозги  и так  едва слушались, а  между тем дело
обретало уж совсем скверный оборот.
     --  Дело  на контроле  у  министра.  Ты хоть  знаешь, кого мы  с  тобой
кончили?  -- нервно улыбнулся Влад. -- Нет? Ну,  тогда считай вышеизложенное
хорошей новостью,  потому что  сейчас будет плохая. Этот чудила с "береттой"
-- сам Шурик, король мокрушного заказа. На дядю Васю из Конотопа он быковать
не стал бы. Думаю, за Шурика на тебя сейчас такие люди обидятся, что рядом с
ними МВД и МУР покажутся мамой и папой...
     Фандорин яростно  потер  ладонью  лоб,  чтобы окружающий  мир  перестал
легкомысленно покачиваться.
     -- Я  должен  сдаться  властям. Об®ясню, как  все  произошло. Это  была
самооборона.
     --  Ну  да, --  кивнул  Соловьев. --  Самооборона:  три  контрольных  в
черепок. Или ты скажешь ментам, что это твой друг Владик его домачивал?
     -- Что ты! -- в  ужасе  вскричал Николас.  -- Я про тебя вообще  ничего
говорить не буду! Скажу, что остановил первую попавшуюся  машину, что номера
не запомнил, водителя не разглядел, что...
     -- В МУРе  не  фраера  сидят. Ты пооб®ясняй  им,  откуда у  английского
историка   знакомые  вроде   Шурика  и  в   каких  кембриджах  тебя  научили
суперкиллера из его же собственной волыны компостировать.
     Фандорин    повесил   голову.   Ситуация   представлялась    совершенно
безвыходной. Сдаться милиции -- значит, подвести человека, который пришел на
помощь в трудную минуту. Не сдаться -- превратиться в беглого преступника.
     -- Короче,  так. --  Влад стукнул кулаком по столу -- две  пустые рюмки
перевернулись, из  трех  полных расплескалась водка.  -- Мне  что Шурик, что
МУРик, что министр  Куликов. Будешь припухать здесь столько, сколько надо. А
как поутихнет, я  тебя через  Турцию по  фуфловой  ксиве отправлю. Мусора --
хрен с ними, они тебя  тут не  найдут.  Я тех, других опасаюсь. Кто Шурика с
поводка спустил. Говори, Коля, все, что знаешь, не томи. Я должен прикинуть,
откуда ждать наката, чтоб вовремя окопаться.
     Николас смотрел на красивого человека Влада Соловьева и молчал. Сегодня
у магистра истории  был вечер мужественных  решений. Недавно он принял одно,
отчаянное   по  своей  смелости,  а  теперь  вызревало  второе,  еще   более
безрассудное.
     Не будет он ничего рассказывать храброму флибустьеру. И убежищем его не
воспользуется. Потому что это было бы чудовищной подлостью. Достаточно того,
что  он втянул в эту страшную историю  Алтын. Что  же он --  совсем подонок,
губить тех, кто ему помогает?
     Поступить с Владом порядочно и честно можно было  только одним способом
-- исчезнуть из его жизни, не подвергать смертельной опасности.
     -- Что молчишь, пенек ты английский? -- взорвался Соловьев. -- Думаешь,
я тебя прикрыть не сумею?  Сумею, не дрожи.  Ты не смотри, что я  без охраны
езжу. Не признаю телохранителей. Свое тело белое я как-нибудь сам сохраню. А
если не сохраню -- две копейки  мне цена. Но бойцы у меня есть, броневые.  Я
их  из  Черногорска импортирую,  так  что они на меня, как на  Господа Бога,
молятся... Ты чего такой белый? Замутило?
     А побледнел  Николас  оттого, что  понял:  не отпустит  его Соловьев. С
точки  зрения его флибустьерской  этики это было бы  предательством. Удержит
попавшего в беду друга, хоть бы даже и насильно. Запрет под замок, в номер с
мебелью  красного  дерева  и  навороченным  компьютером  -- церемониться  не
станет. Допускать этого нельзя.
     Эффективнее всего срабатывают самые простые уловки.  Николас  вспомнил,
как  ловко  он  ушел  от   мистера  Пампкина,  многоопытного   советника  по
безопасности.
     --  Да,  мутит,  -- сказал  магистр, рванув  ворот  рубашки.  Поднялся,
нарочно пошатнулся (чемоданчик держал в руке). -- Нехорошо. У меня бывает --
приступы аллергии. Я в туалет.
     -- А кейс тебе зачем?
     -- Там таблетки, -- соврал Николас. -- Сейчас приму, и пройдет.
     Для   правдоподобия  блейзер  пришлось  оставить  на  стуле.   Там,  во
внутреннем кармане паспорт. Зачем ему теперь паспорт? Вот бумажник в кармане
брюк -- это хорошо.
     Вышел в коридор. Сбежал вниз по лестнице.
     Из   ресторана   неслись  протяжные  звуки  песни  "По   диким   степям
Забайкалья".  Пели два  голоса  --  один все тот  же, хрипловатый,  мужской;
другой мелодичный, женский. Красиво выводили, но сейчас было не до песен.
     Помахать рукой Зинуле, улыбнуться. Швейцару сунуть бумажку.
     Все!
     Ночь. Оказывается, уже ночь.
     Ай да Николас,  ай  да  ловкач, всех перехитрил  -- как  Колобок.  И от
бабушки ушел, и от дедушки ушел.
     Как похолодало-то. Марш-марш! Подальше от "Кабака".
     По ди-ким сте-пям Забай-калья! Левой, левой!
     Раз-два!
     Приложение:
     Лимерик, сочиненный  нетрезвым  Н.Фандориным  вечером 15 июня, во время
побега из "Кабака"




     Пройдоха и ловкий каналья,
     А также законченный враль я.
     Одна мне отрада
     Бродить до упада
     По диким степям Забайкалья.





        Глава десятая
     Дом в  тринадцать окон. Волшебные свойства  кости  единорога. Корнелиус
узнает  новые  слова.  Тайна  Философского  Камня.  Чужие  разговоры.   Иван
Артамонович ра