е?  В®езд  на территорию Соединенного  королевства  по
фальшивому документу -- это уголовное преступление. Не говоря уж о том,  что
российский  МВД  может  обратиться  с  официальным запросом  о  Николасе  А.
Фандорине,  подозреваемом  в  совершении  убийства. Очень возможно,  что уже
завтра мистер Лоуренс Пампкин получит от властей соответствующий сигнал.
     Нет, бегство  не выход. Значит, в  любом случае придется задержаться  в
Москве.
     Причина  всех  злоключений содержится в  письме Корнелиуса, больше не в
чем.  А  что представляет собой письмо? Указание о местонахождении  тайника,
где хранится какая-то "Иванова Либерея".
     Почему похищенный документ подбросили обратно?
     Одно  из  двух.  Или  похитители  поняли,  что  никакой ценности  он не
представляет.  Или  же, наоборот,  письмо  им  стало не  нужно,  потому что,
воспользовавшись  содержащимися  в нем  раз®яснениями, они уже нашли то, что
искали.
     Ах нет, нет! Николас задергался, осененный  догадкой. Coco так и впился
глазами в англичанина, ни с того ни с сего принявшегося махать руками.
     Все проще и логичнее! Похитители прочли письмо, увидели что оно отчасти
зашифровано  ("яко от скалы Тео предка нашего к  Княжьему Двору",  "в  числе
дщерей  у предка  нашего Гуго")  и поняли, что кроме  специалиста по истории
рода фон Дорнов разгадать этот код никто не сможет.  Они  нарочно подбросили
Николасу  письмо,  чтобы   он  занялся  поисками,   а   сами,  должно  быть,
вознамерились за ним приглядывать! И что же -- идти у них на поводу, у этого
мафиозо Седого с его наемными убийцами?
     Однако  стоило взглянуть на  дело и  с  другой стороны. Если бандиты до
такой степени  уверены, что  письмо имеет реальную  ценность, то почему  он,
прямой  потомок  Корнелиуса,  не хочет  прислушаться  к  зову предка? Шурика
больше нет. Седой остался  с  носом. Почему бы не поискать "Иванову Либерею"
самому?
     Николас  затрепетал, представив  себе,  каково это, было  бы  --  найти
тайник,   зарытый  капитаном  фон   Дорном!  Именно   этот  внерациональный,
мистический трепет и перетянул чашу весов.
     --  Хорошо, -- медленно проговорил Фандорин. --  Я попробую. А от  вас,
господин  Габуния, мне нужно следующее. Первое:  чтобы меня не отвлекали  от
поисков...
     --  Прикрывали  со  спины? --  понимающе кивнул Coco.  --  Это  я легко
устрою. Приставлю к вам Владимира  Ивановича. Он будет оберегать вас  лучше,
чем Коржаков президента. Что второе?
     --  Я  нахожусь  в милицейском  розыске,  а  мне  необходимо  подобрать
кое-какие книги, материалы, старые документы...
     --  Дайте Сергееву список -- он все разыщет и  достанет.  Любые  книги,
любые документы. Хоть из секретных архивов ФСБ. Что еще?
     -- Хорошо бы одежду, -- вздохнул Николас, брезгливо покосившись на свою
замызганную рубашку и латаные брюки. -- Это можно устроить?
     -- Проблема трудная, но  разрешимая,  -- весело сказал банкир и  взял в
руки рюмки. -- У нас с вами много общего, Николай Александрович. Мы оба люди
с  трудными проблемами. Давайте выпьем за то, чтобы все  они разрешались так
же легко.
     -- Нет-нет, мне  будет плохо,  -- испугался Фандорин.  -- Я сегодня уже
пил. Много.
     Кажется, этот  довод  в  России  веским не  считался.  Иосиф  Гурамович
улыбнулся словам магистра, как удачной шутке, и втиснул ему в пальцы рюмку.
     --  Это двадцатилетний коньяк. От него никому еще плохо не становилось.
Только  хорошо. Что  вы, как  Монте-Кристо в гостях у  графа  де Морсера  --
ничего  не  пьете,  не  кушаете?  Разве  мы   с  вами  враги?  Мы  заключили
взаимовыгодную  сделку, ее  нужно  спрыснуть. Ваша выгода  очевидна. Я  тоже
сделал полезную инвестицию, от которой ожидаю хороших дивидендов.
     Фандорин с сомнением посмотрел на  золотисто-коричневую жидкость. Разве
что одну рюмочку, чтобы не простудиться после сиденья в сквере?
     -- Выпьем за наши  трудные проблемы, дорогой  Николай Александрович, --
чокнулся с ним  банкир, -- потому что без  трудных проблем на свете было  бы
очень скучно.
     --  Я  отлично  прожил  бы  и без  вашего Седого,  -- сварливо  буркнул
Николас, но все же выпил.
     Оказывается, Габуния  сказал истинную  правду -- от  одной-единственной
рюмки  волшебного  напитка  магистру  сразу  стало  хорошо. Так хорошо,  что
означать  это  могло только  одно:  от  дополнительного  вклада все  прежние
алкогольные инвестиции, на время замороженные холодом и нервным потрясением,
оттаяли  и стали  давать  дивиденды.  Кажется,  это  называется  "на  старые
дрожжи".
     -- При чем  здесь Седой? -- удивился Coco. -- Седой -- это не проблема,
а тоненькая заноза в  моей толстой заднице.  Я эту занозу обязательно вытащу
--  надеюсь,  с  вашей  помощью.  Нет,  уважаемый  Николай Александрович  --
дайте-ка вашу рюмочку -- мои проблемы куда как мудреней. -- Выпили, закусили
шоколадом, и банкир продолжил. -- Трудных проблем у меня три. Первая: я вешу
124 кэгэ, надо худеть, а я очень люблю кушать. Вторая: мне не везет в любви,
у меня очень странные отношения с этим великим чувством.  И третья: я хожу в
церковь, я построил три храма  и  кормлю четыре богадельни, а в Бога не верю
--  совсем, сколько ни стараюсь. И  книги религиозные читаю, и  молюсь  -- а
все, как  говорится,  мимо кассы.  Вот  что я  называю  трудными проблемами.
Решать их надо, а как -- ума не приложу.
     Выпили по второй, и теперь Николасу стало еще лучше. Кажется, он угодил
в тривиальную ситуацию, многократно описанную и экранизированную: иностранец
как  жертва  агрессивного   российского   хлебосольства.   Наверное,  это  и
называется  "запой", подумал магистр -- когда начинаешь новый раунд выпивки,
еще  не  протрезвев  после  предыдущего. Больше всего  тревожило то,  что не
хотелось останавливаться.
     Николас снова подставил рюмку, поглядел на Иосифа Гурамовича и внезапно
ощутил прилив искренней  симпатии к  этому видавшему виды, хитрющему, а в то
же время такому по-детски открытому толстяку.
     Растроганное пощипывание в груди означало, что сейчас Николаса  понесет
давать  добрые  советы.  Двадцатилетний  коньяк  ослабил   все  сдерживающие
механизмы.  Магистр  продержался  еще с полминуты  -- пока Coco выставлял на
зеленом столе шары треугольником, -- а потом капитулировал.
     -- С верой проще всего, -- сказал он.
     -- Да? -- удивился Габуния, застыв с уже нацеленным кием.
     -- Не надо стараться, не надо заставлять себя верить в Бога. Пустое это
дело.
     -- Вы думаете? Так что, денег на богадельни больше не давать?
     Звонкий удар. Треугольник рассыпался  на  желтые кругляшки,  ни один из
которых -- истинное чудо -- не коснулся дремлющей Жужи.
     -- Почему  же не давать  -- давайте, дело хорошее, -- разрешил Николас.
-- Только не ждите, что на вас за эти  деяния благодать  снизойдет. Давайте,
если деньги  есть, а о вере не думайте. Если  в вас  потребность есть, вера,
когда надо, сама придет, а за уши вы ее из своей души все равно не вытянете.
Выпьем?
     Выпили.
     -- Теперь поговорим о ваших странностях  любви, -- предложил  Фандорин,
заедая   коньяк   миниатюрным  эклерчиком.  Настроение   у   магистра   было
победительное,  все   на  свете  проблемы  казались  ему  сейчас  легкими  и
разрешимыми. --  Здесь-то что не  так?  У  вас  же молодая жена-красавица, я
читал в журнале.
     -- Она  меня не любит, --  горько сказал Coco, его толстые щеки скорбно
обвисли.  -- Восьмой об девятого  и в среднюю... И  всю жизнь так было. Рок.
Первый раз  в двадцать  лет  женился. Невеста  --  ангел, папа --  секретарь
райкома. Так любил ее, так любил! "Миллион алых роз" песня была, помните?
     Николас помотал головой -- не помнил. Окружающее  пространство начинало
вести себя так же безответственно, как в "Кабаке". Даже еще хуже.
     -- Пугачева пела. Но это она уже потом пела, в восьмидесятые. А я своей
Нино  еще   в   шестьдесят  шестом,  безо  всякой   Пугачевой,  весь  урожай
цветоводческого колхоза "Сорок лет Октября" купил и улицу перед домом розами
выложил! Вот  как любил... А  она нос  драла, обзывала, унижала. С мужчинами
кокетничала. Изменяла... -- Голос Габунии  дрогнул от  горьких воспоминаний.
-- Не выдержал, убил ее.
     Фандорин поперхнулся коньяком.
     --  Тридцать лет  прошло,  -- успокоил  его Coco.  --  Я  был  молодой,
горячий. Еще даже университет не закончил.  Тогда законы были строгие, шесть
месяцев в тюрьме сидел! -- Он гордо  поднял палец, но тут же снова поник. --
Второй  раз  женился --  опять  по  сумасшедшей  любви.  Она  певица была, в
тбилисской  опере. Голос  -- серафимы  в  раю так не поют! По всей стране на
гастроли  ездила. Я за  ней --  как собачонка, вот как  Жужа  эта  таскался!
Вокруг  нее  увиваются  всякие хлюсты, букеты шлют,  записочки, а я  терплю.
Семнадцать лет  терпел!  Она  в  восемьдесят  девятом  на  машине разбилась,
царствие небесное. Сколько позора было...
     -- Почему позора? -- нахмурился сопереживающий Николас.
     -- Так она в машине Хурцилавы ехала. Актер  у нас  такой был, известный
ходок. Когда  автогеном крышу  срезали,  вынули их -- он за рулем без штанов
сидит, и моя  Лика рядом... Ай что было! -- махнул рукой Иосиф Гурамович. --
Из Тбилиси в Москву переехал. Думал, хватит  -- больше никаких  жен, никакой
любви. А увидел Сабрину  --  и  все, пропал, старый дурак. Ничего для нее не
жалею: кутюры там всякие,  цацки, игуану из Америки заказал -- ящерица такая
мерзкая, Сабриночка захотела. И что? На прошлой неделе с массажиста ее снял.
Позавчера шофера уволил.  Три с половиной месяца после  свадьбы прошло!  Сто
дней!  И, главное, хоть бы  прощения попросила -- какой  там! Только смотрит
вот так своими глазищами. -- Coco задрал голову и  наморщил  нос,  изображая
презрительный взгляд. -- Нет, Николай Александрович, не понимаю я про любовь
чего-то самого главного... Третьего об одиннадцатого и в угол.
     Подумав, Фандорин изрек:
     --  По-моему, Иосиф  Гурамович, вы про  любовь все отлично понимаете, и
всякий раз находите такую женщину, которая делает вас счастливым.
     От неожиданности рука мастера дрогнула. Шар пошел вкось -- прямо в  лоб
бедной Жуже. Той-терьер  с  возмущенным визгом  запрыгал по  зеленому сукну,
затявкал,  но Coco даже не взглянул на свою  любимицу --  снизу вверх, через
плечо, смотрел на Николаса.
     -- Шутите, да? -- обиженно сказал банкир. -- Английская ирония, да?
     --  Вовсе  нет, -- стал об®яснять Фандорин. -- Просто для вас счастье в
любви -- это ощущать себя нелюбимым и  несчастным,  мучиться ревностью. Ведь
что такое любовь? -- Магистр вдохновенно  взмахнул пустой  рюмкой. -- Любовь
-- это ощущение,  что ты можешь получить от другого человека нечто, для тебя
жизненно необходимое. То, чего никто другой тебе дать не сможет. Нередко это
ощущение  обманчиво,  но сейчас  речь  про иное. Вот часто  говорят:  "Какая
несчастная  пара!  Жена  его,  бедняжку,  так  мучает,  так  мучает,  а  он,
долготерпец, все равно ее обожает, все прощает, и  ведь живут вместе столько
лет,  не расходятся". А  на самом деле  долготерпцу и нужна  такая,  которая
будет его мучить. Попадись вам, Иосиф Гурамович, другая  женщина, которая на
вас  молилась  бы,  вы на  нее,  поди,  и смотреть бы  не  стали  -- выгнали
взашей... Так что с любовью и семейным счастьем все у вас в полном порядке.
     Магистр сам плеснул себе коньяку.
     -- Какая была третья проблема?
     -- Жирный очень, -- с некоторой растерянностью напомнил Coco. -- Стыдно
сказать -- шнурки сам завязать не могу. На диетах всяких сидел, в лечебницах
водорослями питался --  ничего не  помогает.  Мучаю себя  два месяца, сброшу
двадцать кило, а жизнь не в радость, только про шашлык думаю, про омары, про
баранью ногу под ореховым соусом. Потом плюну -- и за месяц обратно набираю,
те же 124 кэгэ.
     -- А 125 килограммов у вас бывало? -- строго спросил Николас.
     -- Никогда. 124 -- и точка. Ни вверх, ни вниз.
     --  Ну  так  и  не надо  вам худеть.  --  Фандорин сейчас  был настроен
великодушно. -- Сто  двадцать четыре килограмма --  ваш оптимальный вес, тот
об®ем, на который вас запрограммировала природа. Если б вы и дальше толстели
-- тогда другое дело. А так ешьте,  пейте себе на здоровье. О, кстати! -- Он
поднял бокал.  -- Как говорят  у нас  за рубежом  те, кто не  знает русского
языка: Na zdorovye!
     -- Нравитесь вы  мне,  Николай Александрович, -- прочувствованно сказал
Coco, выпив "на здоровье". -- Мудрый вы человек. Разрешите вас обнять.
     -- Сейчас, -- выставил ладонь магистр. -- Сначала стихотворение прочту,
философское. Только что родилось.
     Приложение:
     Хромающий лимерик, прочитанный Н.Фандориным  в клубе "Педигри" ночью 15
июня




     Злодеев нет вовсе на свете.
     Мы все простодушны, как дети.
     Задиры и врушки,
     Мы все делим игрушки,
     А нам пока стелят кроватки.





        Глава двенадцатая
     Подземная   Москва.   Что-то   есть!   Острей,   чем    у   волка.    В
Константино-Еленинской башне. Последняя воля христолюбивого государя.


     Поймите,  -- уже в  который раз  повторял  Вальзер,  виновато глядя  на
капитана поверх очков.  --  Я должен был вас испытать.  Да, все это время  я
знал, где спрятана Либерея, но проникнуть  туда все равно было невозможно, а
я  хотел  присмотреться  к вам  получше. За этот месяц  я убедился,  что  вы
человек честный и неболтливый. Я сделал правильный выбор.
     -- Послушайте,  герр Вальзер, я уже сказал, что не сержусь на вас, хотя
выходит,  я зря  обстучал  полы  во  всех  дворцовых  подвалах. --  Терпение
Корнелиуса было на исходе. -- Довольно оправданий! Рассказывайте скорей, где
находится тайник. Как вы его нашли? Когда?
     Они быстро шагали  по  темнеющей  предвечерней улице, что вела  к скоро
домским воротам.
     -- Сначала я  расскажу вам, как определил место.  Тут  ведь  главное --
работа мысли, сопоставление и правильное истолкование сведений. Остальное --
ерунда: немного ловкости и напряжение  мышц. Основную работу исполнил разум.
Я  говорил  вам  про  запись  от  1564  года в  письмохранилище  Государевых
мастерских палат о водовзводных  дел мастере  Семене  Рыжове, помните?  Но я
утаил  от  вас, что  в  столбцах  о  строительстве царева  Опричного  двора,
возводившегося в то же  самое время, тоже упоминается Рыжов, а с ним и некие
неназванные "подземных дел мастера". Из исторических хроник известно, что из
царского терема  на  Опричный двор,  куда Иван  перебрался в 1565  году, вел
подземный  ход,  прокопанный  под  кремлевской  стеной  и  рекой  Неглинкой.
Понимаете, к чему я веду?
     -- Вы  хотите сказать, что  под  этим, как  его, Опричным двором мастер
Рыжов соорудил еще один водонепроницаемый тайник?
     Фон Дорн наморщил лоб, пытаясь угадать, к чему клонит аптекарь.
     -- Если б это  был еще  один тайник, то в росписи был бы дополнительный
заказ на свинцовые доски  или какие-то  другие материалы, а ничего подобного
для  Опричного  дворца не  понадобилось.  Нет,  речь  идет  о том  же  самом
хранилище,  я сразу это  понял! Свинцовые доски привезли в  Кремль, а работы
производились в Опричном дворце, под землей, понимаете?
     -- То есть... -- Корнелиус остановился, хлопнул себя рукой по ляжке. --
То есть, из-под дворца прорыли ход к Опричному двору и  перенесли свинец под
землей? Но зачем? Для секретности, да?
     -- Конечно, для чего ж еще! -- Вальзер возбужденно засмеялся, щурясь от
снежной  пороши,  задувавшей спутникам в лицо.  -- Известно,  что Боровицкий
холм,  на  котором  стоит  великокняжеский замок, с давних  пор  весь  изрыт
подземными лазами.  Мне рассказывали сведущие  люди,  что  прямо  посередине
холма  в   древности   проходил  овраг,   впоследствии  засыпанный   землей.
Засыпать-то его засыпали, но галереи остались. А уж в более поздние века кто
только  под Кремлем  не  копал! Тот лаз, что вы  нашли  в  подвале Каменного
Терема, недавнего  происхождения. Может,  Алексеев воспитатель и соправитель
боярин Морозов велел проложить --  он, говорят, был  охоч до чужих тайн. А с
Опричным  двором царя Ивана вышло вот как. Во время нападения крымских татар
на  Москву  сей  деревянный дворец  выгорел  до головешек. Разумней  было бы
отстроить его на ином месте, чтоб не разбирать обгорелые бревна. Однако царь
велел возвести новые хоромы на том же пепелище. Почему, спросите вы?
     -- Из-за подземного свинцового тайника! -- воскликнул капитан. -- Он-то
ведь в пожаре сгореть не мог!
     -- Правильно, мой славный друг. Я тоже так подумал. А потом, когда царь
снова перенес резиденцию  в Кремль,  он не стал  переводить Либерею в другое
место -- не за  чем было. От  государева терема до тайника  подземным  ходом
добираться было не больше пяти минут, хватало и одной малой свечки.
     -- Где же располагался Опричный двор?
     Лицо Вальзера сморщилось в улыбке.
     --  На Моховой улице  --  по-нынешнему как раз посередине между Земским
приказом и Нарышкинскими палатами...
     У  фон Дорна отвисла  челюсть  --  в  рот сразу сыпануло мелкой снежной
трухой.
     -- Так... Так это ж усадьба митрополита Антиохийского!
     Аптекарь засмеялся.
     -- То-то и оно. А  теперь я  расскажу вам, мой храбрый  капитан, почему
меня  не жалует высокопреосвященный Таисий.  Вычислив, где должен находиться
свинцовый  тайник, я нанялся к митрополиту домашним библиотекарем. В ту пору
я  еще  не знал об истинной цели приезда Таисия в Россию.  А когда обнаружил
среди его бумаг целую тетрадь, сплошь заполненную сведениями о Либерее, стал
вдвойне осторожен... К  счастью,  грек пустился по ложному следу. Он уверен,
что царь Иван вывез книжные сокровища в Александрову Слободу, и год за годом
ищет тайник там -- перекопал все развалины, а местами зарылся под землю чуть
не на тридцать локтей. -- Вальзер зашелся  в приступе благодушного смеха  --
злорадничать этот добряк, кажется, не умел вовсе. -- Разве не смешно?  Сидит
прямо над  сокровищем,  а  сам роет  землю за тридцать лье  от этого  места.
Библиотеку митрополит  собрал хорошую, тоже  большущих денег  стоит,  но  до
Либереи ей, конечно, далеко. Моя работа состояла в том, чтобы переписать все
тома на малые листки с кратким описанием, а после разложить эти  карточки по
темам  и дисциплинам.  Придумано  очень  даже  неглупо -- Таисий назвал  эту
методику "картотека". Когда книг очень много, бывает нелегко найти нужную, а
тут берешь ящик с листочками, и сразу  все видно. К примеру, вам нужно найти
некоторые сведения по космографии...
     -- Герр Вальзер, -- вернул увлекшегося  книжника к главному капитан. --
Про картотеку вы мне как-нибудь после расскажете. Давайте про Либерею.
     --  Да-да,  простите, -- виновато  закивал  аптекарь.  --  У  Таисия  я
проработал  несколько  месяцев. Дело с картотекой двигалось медленно, потому
что,  как  вы  понимаете,  занимался   я  в  основном  совсем  другим.  Свою
драгоценную  библиотеку  митрополит,  проявив разумную предусмотрительность,
разместил  не  в  верхней,  бревенчатой части дворца,  а в каменном подвале,
глубоко  уходящем  под землю. Там удобное  место для рытья  --  естественная
ложбинка. Я  подумал, что и сто лет назад, во  время строительства Опричного
терема, мастера должны  были рассуждать  так же.  Если тайник  действительно
здесь, то искать нужно прямо  под  митрополитовой  библиотекой.  Днем я  был
занят  службой в  Аптечном приказе и  своей  врачебной практикой, на Моховую
приходил вечером, а работал  по  ночам. Так было лучше для  моих  целей -- и
слуги,  и  Таисий спали.  Я разобрал  небольшой  участок  пола -- расковырял
дубовые плашки, чтобы их  было  легко  вынимать  и ставить на  место. Паркет
оказался положен на доски. Я выпилил  в них квадратное  отверстие  и  сцепил
обрезки  клеем  собственного  изготовления.  Получилось  подобие  люка.  Под
досками была зола и горелая земля -- следы татарского пепелища. Тут началась
самая  трудое