ся другую  руку -- с пистолетом -- незаметно
просунуть себе подмышку. Фандорин, наблюдавший за этим маневром снизу, хотел
было крикнуть  кавказцам, чтобы остереглись,  но передумал. Пусть  эти пауки
сами  разбираются, кто  у них  в  банке  под  названием "Евродебет" сильней.
Личные перспективы некоего магистра при любом исходе выглядели незавидными.
     Владимир  Иванович резко повернулся, просунув руку как можно дальше, --
вероятно,  хотел  проделать  в  свирепом  Гиви  вертикальное  отверстие,  но
"эскадронец" и сам был не дурак. Сверху донесся громкий хлопок, и полковник,
так и не успев нажать на спусковой крючок, полетел головой вниз. Труп сделал
свечку, ударился  о землю и, совершив  нелепый кувырок,  растянулся во  весь
рост.
     Упал  и  фонарь,  но  не разбился и  не  погас. Однако магистра  сейчас
интересовал не  столько  источник  света, сколько средство самообороны --  в
руке  мертвого  Владимира  Ивановича   чернел  компактный,  короткоствольный
пистолет.
     Фандорин сделал быстрое движение и тут же  услышал сверху выразительное
цоканье:
     -- Це-це-це. Нэ надо, да?
     Получалось,  что  с самообороной  ничего не  выйдет  -- треклятый  Гиви
слишком  хорошо  знал  свое  ремесло. Делать было  нечего и деваться некуда,
Николас  был  заперт  в  пыльном склепе, где  компанию ему  составляли  один
древний скелет и три свежих покойника.
     -- Здравствуйте, Николай Александрович,  -- поздоровался с затравленным
магистром невидимый Габуния. -- Сколько у вас сегодня приключений. Раз уж вы
там, внизу, давайте поглядим, из-за чего столько народу положили. Ужас какой
-- просто половецкое побоище. Ну, что там у вас за клад такой?
     Что  ж,  подумал  Николас,  в  конце  концов  не  самый  ужасный финал.
Рановато, конечно, но это уж как на роду  написано. Со стороны Большого Coco
даже  гуманно, что  он дает  приговоренному  возможность удовлетворить перед
смертью любопытство. Разве не для того  рождается  человек --  удовлетворить
любопытство, узнать некую тайну и потом умереть?
     Экклезиастическое философствование бедного  магистра  об®яснялось  тем,
что он  вдруг  почувствовал себя  смертельно усталым. В самом деле,  сколько
можно подвергать психику и  нервную  систему перепадам между обреченностью и
надеждой? Готовился  умереть от  руки балагура Шурика -- спасся.  Думал, что
примет смерть  от вероломного полковника -- опять пронесло.  Пронесло, да не
вынесло. Теперь уж надеяться больше не на что.
     Молча,  не  снисходя до  каких-либо об®яснений и  тем  более  молений о
пощаде, Фандорин поднял фонарь и приблизился к прогнившей  рогоже. Стянул ее
в сторону и ахнул.
     На земляном  полу лежала  большая книга в редкостной красоты серебряном
окладе, сплошь выложенном желто-красно-бурыми каменьями.  Серебро от времени
почернело,  но шлифованные самоцветы -- а их  тут  были  сотни --  заиграли,
засверкали отраженным светом.
     --  Ай,  фотоаппарата  нет! --  раздался  с потолка  восхищенный  голос
Большого Coco. -- Какая картинка!
     Николас  осторожно  раскрыл   тяжелую   обложку,   увидел  пергаментный
титульный лист  с выцветшими  (а  некогда, вне  всякого сомнения,  золотыми)
греческими буквами ручного тиснения:
     Замолеус
     Мафематики
     Трепет и восторг переполнили  душу магистра, забывшего в этот волшебный
миг и  о  направленном  ему в спину дуле, и о  страшных событиях  последнего
часа, и о скорой неминуемой смерти.
     Этой книги касалась рука Корнелиуса фон Дорна! Что может быть такого уж
страшного в древнем математическом трактате? Почему Корнелиус в своем письме
дважды заклинает сына не трогать фолиант? Сейчас тайна будет раскрыта. Какое
счастье, что манускрипт  написан  именно на  долговечном пергаменте, а не на
бумаге.
     Он  перевернул лист  и вскрикнул.  Увы,  все остальные страницы были не
пергаментные и даже не бумажные,  а папирусные, и от  неправильного хранения
совершенно истлели, превратились в труху! Текст погиб безвозвратно!
     Николас  склонился  низко-низко.  Сквозь   дыру,  проеденную  временем,
проглядывало несколько уцелевших строчек. Кажется, древнееврейские письмена?
     Забывшись, магистр придвинул книгу  поближе к стоявшему на полу фонарю,
и прямоугольник  иссохшего папируса, очевидно, сохранявший форму  лишь из-за
неподвижности, рассыпался кучкой праха. Остался только оклад да пергаментный
титул, очевидно, присоединенный к книге в более позднее время.
     Всего одна книга? Николас разочарованно огляделся по сторонам. А где же
вся Либерея?
     Из  земли,  где  только что лежала передвинутая  книга, торчал какой-то
кусок дерева или, скорее, корня. А более ничего. Совсем ничего.
     Все  понятно,  уныло  подумал  Фандорин.  Корнелиус,  разумеется,   был
небольшим грамотеем -- да и  с чего  бы мушкетерскому капитану разбираться в
книгах и  мудреных словах? Он плохо себе представлял смысл термина "либерея"
-- полагал, что это  означает просто  "книга", а  не "собрание  книг". Добыл
где-то (вероятнее всего у того же Артамона Матфеева) том из коллекции Иоанна
Грозного,  древний и  в  драгоценном окладе. Этакий фолиант и в  семнадцатом
веке стоил  баснословных денег. Перед тем  как отправиться в ссылку вслед за
своим начальником, фон Дорн припрятал добычу, надеясь,  что  опала продлится
не вечно, а если даже помилования и не будет, то "Иванова Либерея" (в смысле
-- "книга из библиотеки царя Ивана") достанется хотя бы его потомку. Далекий
от  книжности  капитан  не  знал,  что  без  герметизации  папирус  долго  в
подземелье  не продержится.  Да и, скорее  всего, его  вообще интересовал не
текст, а великолепный оклад.
     Что означают слова "не  имай  души спасения  ради" и еще потом, ближе к
концу,  "да  любопытства своего  не пытай Христа  Господи  ради  и  нипочему
Замолея  того  не  имай"?  Быть  может,  книга  была  краденая  и  Корнелиус
предостерегал сына  от  попытки выставить фолиант  на  продажу? Это, увы, не
исключено. Капитан был обычным искателем приключений, прибывшим в  Россию на
поиски  богатства. Вряд ли  он побрезговал  бы взять то, что плохо лежит  --
например, дорогую книгу из собрания своего покровителя...
     -- Что это такое? -- вывел  Фандорина из задумчивости голос банкира. --
Что это блестит? Драгоценные камни? Это шкатулка, да?
     --  Нет, -- ответил  Николас, не оборачиваясь,  и усмехнулся.  -- Это и
есть та самая "Иванова Либерея". Радуйтесь.
     -- Что-что? -- удивился Иосиф Гурамович. -- Либерея? Это еще что такое?
Книга,  что ли?  Это  вы ее  столько времени искали?  По улицам ходили, шаги
считали, в развалинах  рылись. Мне Гиви каждый день  докладывал. "Ничего  не
понимаю, чем люди занимаются",  говорил. Что  тут у вас, а? Из-за чего Седой
такие огороды нагородил?
     Непохоже было, что  Габуния  притворяется. Зачем? И перед кем --  перед
без пяти минут покойником?
     Оставить что ли его, гада, в неведении,  подумал Фандорин. Пусть лопнет
от  любопытства,  жирный пузырь.  Но  мелочиться в эти  последние минуты  не
хотелось, после  испытанного разочарования настроение Николаса изменилось --
стало строгим и  торжественным. Не суетиться, держаться  с достоинством. Это
единственное, что  остается  человеку на  исходе нескладной, глупо  прожитой
жизни.
     В  нескольких  скупых предложениях  магистр  об®яснил  банкиру,  в  чем
состоял смысл поисков. Смотрел Николас при этом не на черный квадрат, откуда
скоро  грянет  гром  смерти,  а  на  радужно  искрящийся оклад книги, да  на
переливчатые отсветы, что придавали мрачному склепу вид сказочной пещеры.
     -- Тот самый Иван Грозный?  -- ахнул Coco. -- Скажи, а? Теперь  ясно, с
чего Седой так завелся. Молодой он еще, на романтику падкий.
     Потом Иосиф Гурамович вдруг понизил голос и вкрадчиво сказал:
     --  Николай  Александрович,  вы  что  думаете с  обложкой  этой делать?
Неужели государству будете сдавать, за награду  в четверть  стоимости? Скажу
как финансист: не советую. Я отсюда плохо вижу, но если это у вас там желтые
сапфиры, то у нашего государства на 25 процентов стоимости такого клада всей
казны не хватит.  Даже  если это опалы -- все равно не дадут.  Придерутся  к
чему-нибудь  и надуют, я их знаю. Продайте лучше мне, а?  Я вам честную цену
дам -- треть рыночной. Пускай Седой от зависти лопнет. Соглашайтесь, Николай
Александрович. Все равно за границу вам такую штуковину не вывезти.
     Тут уж  Николас  обернулся. Что  это -- издевательство?  Что-то  больно
изощренное.
     -- Берите свою Либерею и поднимайтесь сюда, -- сказал Coco.  -- Светает
уже. Гиви сейчас милицию вызовет, нам с вами лучше уехать.
        x x x
     -- Я должен вам кое-что об®яснить и принести  свои извинения, -- сказал
Габуния, поднимаясь из-за огромного эбенового стола навстречу Фандорину.
     Ночью (а вернее, уже  на  рассвете)  разговора не  получилось --  после
перенесенных  потрясений магистр был в состоянии, близком к шоку. Выбравшись
из склепа в  подвал, оттуда во  двор, а из двора на улицу,  где ждала  целая
вереница бегемотообразных джипов, Николас почувствовал, что у  него кружится
голова.  Сев  на  скрипучее кожаное сиденье,  Фандорин прислонился  виском к
мягкому плечу банкира и  провалился в  глубокий, обморочный сон, от которого
очнулся  лишь  девять часов спустя в  квартире на  Киевской.  Открыл  глаза,
увидел на  стуле перед  диваном неподвижного  брюнета  с лихо  подкрученными
усами. Это и был Гиви, уже дважды спасший магистру жизнь.
     --  Сэйчас  чашку кофэ по-тбилисски и поедэм к  шефу,  -- строго сказал
командир габуниевского "Эскадрона".
     Николас приподнялся на локте, заозирался вокруг.
     --  Обложку  на  экспертызу  отдали,  --  об®яснил Гиви,  не  дожидаясь
вопроса.
     Дальше  было все,  как он  сказал:  чашка  густого,  крепчайшего  кофе,
холодный душ, гонка  на бешеной скорости с мигалкой прямо по  разделительной
полосе в сторону  центра, тихий Гнездниковский  переулок, офис "Евродебета".
Странно было только одно  -- в председательский кабинет  Фандорина почему-то
провели не  через секретарский  предбанник, как в  прошлый раз, а по  черной
лестнице,  через боковую  дверку. Николас так и не  понял, к чему теперь эта
конспирация.
     Беседа, стало быть, началась с извинений.
     -- Я нехорошо с вами поступил, Николай Александрович, -- сказал банкир,
сокрушенно опустив голову,  отчего двойной подбородок сделался тройным. -- Я
вас использовал. Это могло стоить вам  жизни, хотя Гиви и его ребята за вами
приглядывали.
     -- Ребята из "Эскадрона"? -- блеснул осведомленностью Фандорин.
     Иосиф  Гурамович  восхищенно  закатил   глаза,   как  бы  отдавая  дань
проницательности собеседника.
     -- Да. Это специальное подразделение, которое я  создал,  когда  узнал,
что  начальник  департамента   безопасности  завербован  моим   конкурентом.
Получилось  очень удобно: Седой думал, что  все про меня  знает, а  сам знал
только то, что я подсовывал Сергееву.  Ох уж эти кагебешники! Им всегда мало
быть исполнителями, обязательно рвутся в кукловоды.
     Магистр насупился:
     -- Вы поручили  меня  попечению  Сергеева  нарочно, чтобы  посадить  на
крючок Седого? А ваши люди тем временем следили и за мной, и за Сергеевым.
     -- И  за  самим Седым, конечно,  -- подхватил Габуния. -- И видите, как
удачно все получилось.  Седой остался с носом  и при этом без рук: его левая
рука,  Владимир  Иванович  Сергеев  (большой  был  грешник, да  простит  его
Господь) отсекла правую руку, нехорошего человека Шурика (этого  Господь все
равно не  простит, так что  и просить  не буду). Отсекла -- и сама  отсохла,
потому что  Гиви нашего полковника застрелил. Жалко, конечно,  а как было не
застрелить? Ну да  ничего,  адвокаты у меня первоклассные,  они докажут, что
это была адекватная самооборона. Разрешение на  оружие  у Гиви имеется,  все
честь  по  чести. Его  ребята -- вот молодцы --  сняли  скрытой камерой, как
Седой с Сергеевым встречался, и с Шуриком тоже. Пленочка уже в ГУБОПе. Пусть
покрутится  Седой,  пусть  пооб®ясняет,  что  за  дела у  него были  с  этим
отморозком. Не  до  "Вестсибойла" теперь будет Владику. Шиш ему с ткемали, а
не тендер.
     Иосиф Гурамович  сладостнейшим образом  улыбнулся, а Николас, глядя  на
приятно  округлое, в бульдожью  складочку, лицо  банкира,  испытал  чувство,
близкое  к  умилению.  Прав  мудрый  шеф  --  редактор  журнала "Телескоп¬",
задумавший  сделать  спецномер  о  цивилизационных  процессах  в  российском
бизнесе. Какие ласкающие слух западного человека слова: адвокаты, адекватная
самооборона, разрешение на оружие! Никаких "замочить", "закатать в асфальт",
"размазать по бамперу". Алтын могла гордиться своим "таргетом".
     --  Вот  как  у нас  нынче,  Николай  Александрович, --  скромно сказал
Большой Coco,  будто  подслушав  мысли  Фандорина.  --  Все  проблемы решаем
культурно,  по закону.  Время пиратов вроде Седого уходит  в  прошлое. Через
три-четыре года их вообще не останется.
     -- А утаивать клад, принадлежащий  государству, это тоже по закону?  --
не удержался от выпада Николас.
     Иосиф Гурамович обиженно надул губы
     -- Слушайте, нельзя же все  сразу. Вчера еще по  деревьям лазили и друг
друга кушали, а сегодня  уже улицу на  красный  свет не перейди.  Постепенно
надо, потихоньку. Эволюционным путем. Немножко помухлевать -- это можно, это
по-людски. А друг друга мочить почем зря -- это, извините, уже анахронизм. Я
мочить буду, потом меня или моего ребенка замочат? Да! -- оживился Габуния и
зачем-то кинулся к стенному шкафчику. -- У меня великая новость! Сабрина моя
ребенка  ждет,  сама сказала.  Мне пятьдесят  два года, я думал, никогда уже
детей не будет! Представляете --  стою перед ней и бормочу, как дурак: "Мой,
мой  ребенок!"  А она,  стерва,  смеется" "Помучайся,  может, и не твой".  Я
помучился,  Николай  Александрович, ой как помучился.  Полночи  не спал, все
терзался, чей ребенок.  Раньше, конечно, я  бы еще больше  мучился, а теперь
немножко попереживал, потом скушал два пирожных и уснул. Это из-за того, что
вы мне все  про меня  об®яснили. Мы с  Сабриночкой -- идеальная пара. Теперь
ревную, страдаю, а на душе тепло, хорошо. Спасибо вам. Выпьем за любовь и за
маленького Габунию!
     И из шкафчика, как по волшебству, явились пузатая бутылка,  две рюмки и
ваза с шоколадом.
     --  Я  теперь  совсем не  пью,  --  сухо  произнес Фандорин,  не  желая
показывать, что слова благодарности  ему приятны. -- И, кстати  говоря, хочу
сообщить  вам, что  не  могу  принять предложение  относительно  продажи вам
книжного оклада. Нужно уважать  законы страны, в которой находишься. Так что
верните  мне обложку, я передам ее  представителям городских  властей.  Я не
буду настаивать на том, чтобы вознаграждение мне выплатили немедленно. Можно
по  частям  или  потом,  через  несколько  лет,  когда  российская экономика
окрепнет.
     Иосиф Гурамович грустно сжевал конфету, несколько раз тяжело вздохнул.
     -- Ах, Николай Александрович,  дорогой, не  хотел  вас расстраивать, да
все  равно придется. Возьмите свой  оклад, вон  он  лежит,  в коробке из-под
сканера. Эксперты говорят, что обложка представляет историческую ценность --
это работа русских мастеров середины  шестнадцатого века. А вот материальная
цена  невелика. Серебро  невысокой пробы да  несколько сотен  камешков. Если
быть точным,  шестьсот  шестьдесят. Было  на  шесть  больше, но  они куда-то
подевались  -- вместо них пустые  гнезда. Это не желтые сапфиры и  не опалы.
Строго  говоря, это  вообще  не камни,  а шлифованные кусочки вулканического
стекла.  Наверно, в средневековой Руси  оно  считалось большой  редкостью. А
сейчас такого добра у  нас  пол-Камчатки. Зря,  выходит. Седой  всю эту кашу
заварил.
     --  Ну и  ладно, -- не слишком  расстроился Фандорин. -- Сдам в  музей,
пусть будет память о Корнелиусе фон Дорне. И статью напишу. Ведь моя находка
косвенно подтверждает версию  о  том, что  библиотека  Ивана  Грозного -- не
выдумка.   Раз  книга  Замолея  существовала  в  действительности,   значит,
дабеловский список  --  не фикция, а документ, заслуживающий доверия. Хоть и
не очень большое, а все-таки открытие. Прощайте, господин Габуния. Засиделся
я у вас в Москве. Пора домой, в Англию.
     Он  протянул  банкиру  руку, но Иосиф  Гурамович прощаться  не  стал, а
вместо этого взял магистра за локоть.
     -- Послушайте,  Николай Александрович, зачем  вам  в  Англию? И  что за
интерес для мужчины делать "не очень большие открытия"? Не ваша это стезя --
пыль в архивах  глотать и научные книжки писать, ей-богу.  Мне  Гиви  каждый
вечер  кассеты давал,  с®емки скрытой камерой. Как вы по улицам ходили, дома
рассматривали,  в  блокнотик  писали.  Смотрел  я  на вас -- удивлялся.  Как
подменили англичанина! Такой  стал  энергичный, увлеченный, счастливый!  Про
Сулико поет! Сразу видно -- человек своим делом занимается. Вы знаете, в чем
ваше дело, в чем ваш настоящий талант?
     -- Нет, -- ответил внимательно  слушавший Фандорин. -- Не знаю. Точнее,
знаю, что никакого таланта у меня нет. Как, впрочем, у большинства людей.
     -- Про большинство людей  не скажу  --  не знаком, а  про вас,  дорогой
Николай Александрович, знаю твердо. Вы мне три таких совета дали, что за них
миллиона не жалко.  Долларов. Я вам  век благодарен буду, клянусь!  Кушаю  в
свое удовольствие и не переживаю -- так? -- Coco выставил  толстый мизинец и
в  подтверждение своей искренности немедленно  скушал  еще  одну конфету. --
Жена мне козью морду делает, а я только жмурюсь от счастья -- так? Впервые в
жизни!  --  Тут был  поднят  второй  палец, безымянный, украшенный массивным
золотым  кольцом,  а  там  не  заставил  себя  ждать  и  средний   палец,  с
бриллиантовой печаткой. -- И  с  Богом на лад пошло, честное  слово. Я после
того  разговора с вами молиться перестал. Чего, думаю,  лицемерить, если  не
верю.  А сегодня  утром,  как с Таганской вернулись, вдруг  захотелось перед
иконой встать и помолиться. Ни за чем -- просто  так! Ни о чем не просить --
ни о тендере, ни о шмендере, ни о возвращении двух миллионов, которые у меня
вчера налоговая полиция счерномырдила. Просто помолиться и все. Помолился --
и хорошо стало. Вы понимаете, что это значит?
     Габуния  три растопыренных пальца  убрал, а вместо них  поднял один, но
зато указательный и многозначительно воздел его к потолку.
     -- Понимаю, --  кивнул Фандорин, вспоминая, чем там заканчивается песня
про Кудеяра и двенадцать разбойников. Кажется: "Господу Богу помолимся"?
     --  Ай, ничего вы не  понимаете. Вы талант  свой  не  понимаете! У вас,
Николай  Александрович  призвание -- людям советы давать.  Это самый редкий,
самый драгоценный дар! Вы на людей  любопытный, вы умеете вмиг себя на место
другого поставить,  а чутье у вас лучше, чем у моей Жужи. Нет ничего ценней,
чем вовремя  данный  хороший совет. Не  нужно вам в Англию! Это дураку везде
счастье,  а умный  человек  должен  понимать, где ему на свете  место. Умный
человек должен понимать, что есть понятия "об®ективно лучше" и  "суб®ективно
лучше".  Об®ективно в Англии  жить  лучше, чем  в  России  -- кто спорит. Но
именно  вам, Николаю Александровичу Фандорину,  суб®ективно лучше здесь. А я
вам в этой связи еще одну важную вещь скажу. -- Coco опять  поднял палец. --
Всему  об®ективному грош цена, значение имеет только то, что  суб®ективно. В
Англии вы, дорогой Николай Александрович, закиснете, да и  не нужны вы там с
вашим  даром. Где и  давать  советы людям, если  не у нас,  в России. Она  и
называется  так --  Страна Советов.  И тут я от лирики перехожу  к  деловому
предложению. --  Иосиф Гурамович отодвинул вазу с конфетами,  как  бы  давая
понять,  что  разговор  вступает  в  официальную фазу.  --  Давайте создадим
консультационную фирму нового типа, куда всякий человек, попавший  в трудное
положение,  может обратиться  за советом, и ему помогут.  Я  уже и  название