Капитан скривил губы, садясь и укутываясь в шубу.
     -- Ну их, собак. Только рука  грязнить.  Спасибо, Иван  Артамонович. Ты
меня выручал.
     -- Грех верного человека не выручить. -- Арап тронул узорчатые вожжи, и
тройка серых коней  покатила  по  желтому снегу.  -- Адам Валзеров  до  меня
только в полдень добрался, прежде того  я  с  боярином в царском тереме был.
Как прознал я, что тебя в Разбойный сволокли, сразу сюда. Хорошо,  поспел, а
то тут мастера из человеков пироги с требухой делать. Только вот что  я тебе
скажу, Корней. Рвение трать на солдатскую службу, лазутчиков у боярина и без
тебя довольно. То  во дворце подслушиваешь, то к злохитрому  Таисию на  двор
забрался. Поумерь пыл-то, поумерь. Что мы тебя из пытошной  вызволили, за то
не  благодари. Артамон Сергеевич  своих ревнителей в беде не бросает  --  об
этом помни. А что Таисий, пес латинский, заодно  с Милославскими, про то нам
и так ведомо, зря ты на рожон лез. Ничего, как наша возьмет, со всеми  ними,
паскудниками, расчет будет.
     -- Как это -- "наша возьмет"? -- спросил капитан.
     --  А  так. Завтра  поутру придет  московский народ  в Кремль,  большой
толпой. Станут  Петра  царем  кричать,  а  в  правительницы  царицу  Наталью
Кирилловну. Уж ходят наши по Москве и посадам,  шепчут. Федор и  Иван --  де
слабы, немощны. Лекаря говорят, оба царевича на свете не жильцы, в правители
не годны. Иди, капитан, отсыпайся. Не твое дело боярским оком  и ухом  быть,
твое  дело  шпагу  крепко  держать. Завтра  будет  тебе  работа.  С рассвета
заступишь  со  своими  на  караул вокруг  Грановитой палаты,  там будет Дума
сидеть. Стремянных  и копейщиков близко не подпускай.  Если что -- руби их в
капусту. Понял, какое тебе дело доверено?
     Что  ж тут было не понять. В капусту  так в капусту. Корнелиус блаженно
потянулся, окинув взглядом белую реку с черными прорубями и малиновую полосу
заката на серебряном небе.. Жить  на Божьем свете  было  хорошо. А  чудесный
спаситель  Иван  Артамонович хоть  и  черен  ликом, но все  равно  --  ангел
Господень, это теперь окончательно прояснилось.
        x x x
     Отсыпаться Корнелиусу было ни к чему -- слава богу, наспался, належался
в "щели". Отдав поручику необходимые  распоряжения по роте (проверить оружие
и амуницию, из казармы никого не  отпускать,  шлемы  и панцири начистить  до
зеркального блеска), фон Дорн переоделся, опрокинул на ходу  чарку водки  --
есть было некогда, хоть и хотелось -- и в седло.
     До Каменных Яузских ворот  доскакал в десять минут, а там уж начиналась
и черная Семеновская  слобода.  От нетерпения, от радостного предвкушения не
хватало воздуха, так что дышал не  носом -- глотал морозный воздух ртом. Раз
Вальзер дожидался арапа в Артамоновском переулке, стало быть, Во-первых, жив
и невредим, Во-вторых, благополучно добрался  до дому,  в-третьих, никуда не
сбежал  и,  в-четвертых,  истинно  благородный,  достойный  человек,  в  чем
Корнелиус  никогда и  не сомневался. Ну разве что  в минуты слабости,  когда
лежал  в холодной и  тесной "щели".  Постыдная гадина шевельнулась в  душе и
теперь, зашипела:
     "Это  он  не тебя  спасти хотел,  а боялся, чтоб  ты под пыткой  его не
выдал, вот  и побежал к  Матфееву"  -- и тут же  была с омерзением попрана и
растоптана.
     Брат  Андреас говорил: "Никогда не думай о человеке плохо,  пока он  не
сделал дурного". А уж если человек сделал тебе хорошее, то подозревать его в
скверном тем более грех.
     Когда же узенькое сторожевое окошко дубовых ворот  раскрылось на стук и
Корнелиус увидел просиявшее радостью лицо аптекаря, подлое шипение и навовсе
забылось.
     --  Боже,  Боже,  --  все  повторял  Вальзер  имя,  которого обычно  не
употреблял, ибо,  как известно, почитал религию пустым  суеверием.  -- Какое
счастье, господин фон  Дорн, что вы живы! Я  просто не верю своим глазам! О,
как я терзался,  представляя, что вас  убили, или ранили, или самое страшное
-- отвели в Разбойный приказ! Даже обладание Замолеем не облегчало моих мук!
     --  Так книга у вас? -- спросил капитан, спешиваясь.  -- Вы ее донесли?
Браво, герр Вальзер. Надеюсь, оклад от  нее  не оторвали, чтоб избавиться от
тяжести?
     Аптекарь подмигнул:
     -- Не волнуйтесь, не оторвал. Вся ваша добыча в алтын-толобасе.
     -- Как "вся"?!
     Корнелиус замер у коновязи с уздечкой в руке. О таком он и не мечтал!
     --  Но... Но мешок был непод®емен, даже я еле  его тащил! Как вы смогли
один,  ночью, пронести  такую  тяжесть через весь город, мимо всех застав  и
решеток? Это невероятно!
     --  Вы совершенно правы, -- засмеялся Вальзер.  --  У первой же решетки
меня схватили за шиворот... Да идемте же в дом, холодно.
     Свой  рассказ  он продолжил уже  в горнице, где горели яркие  свечи, на
стене жмурился  африканский крокодил, а на столе, посверкивая гранями, стоял
графин резного стекла с темно-рубиновой жидкостью.
     -- ...Схватили, кричат: "Кто таков? Вор? Почто без фонаря? Что  в мешке
--  покража?"  И  не обычные уличные сторожа, а  самые настоящие полицейские
стражники -- земские ярыжки.
     -- А вы что? -- ахнул фон Дорн.
     --  Вы  знаете,  герр  капитан,  я человек  честный, врать не люблю. --
Морщины  собрались  в  плутовскую  гримасу,  совершенно  не  шедшую  ученому
аптекарю. -- Отвечаю, как есть: "Да, в мешке покража. Лазил  на митрополитов
двор, украл полный мешок книг. Можете  отвести меня обратно, вам  за усердие
по алтыну дадут, много по  два. А поможете  мне мешок  до дома дотащить -- я
вам выдам по рублю каждому и еще по  бутыли  сладкого рейнского вина". И что
вы думаете?
     -- Дотащили? -- поразился Корнелиус.
     -- Мало  того,  что дотащили,  так еще и  охраняли,  через  канавы  под
локотки  переводили,  а после,  когда расплатился, долго кланялись.  Просили
впредь не забывать, если какая надобность.
     -- Вы просто великолепны! Я хочу за вас выпить!
     Капитан потянулся  к заманчиво посверкивающему графину, рядом с которым
стояли две глиняные  кружки, каким на торжке в хороший день цена полкопейки.
Только в  нелепом  жилище чудака-аптекаря  благородное  венецианское  стекло
могло соседствовать с грубой ремесленной поделкой.
     Вальзер придержал пробку.
     -- Нет,  мой  милый Корнелиус. Вы ведь позволите мне  вас так называть?
Здесь драгоценное кипрское  вино,  которое  я  давно берег именно для  этого
торжественного дня. И  мы с  вами  непременно выпьем, но не здесь,  а внизу,
рядом с нашим великим трофеем.
     -- Так идемте ж скорей!
     Вдвоем они сняли обе каменные плиты, по деревянной лесенке спустились в
потайной подвал.
     Отрытый толобас с  откинутой крышкой был до половины заполнен книгами в
радужно  искрящихся обложках.  Капитан  благоговейно  опустился  на  колени,
погладил пальцами смарагды, яхонты, лалы.
     -- А где Замолей? Что-то я его не вижу.
     -- Он здесь, на столе. Я не мог удержаться и заглянул в текст.
     --  И  что?  --  Фон  Дорн  с любопытством  взглянул на раскрытый  том,
серевший в полутьме широкими страницами. -- Вы сможете это прочесть?
     Он подошел, поставил свечу в глиняном шандале на стол, куда Вальзер уже
пристроил графин с кружками.
     Бледно-коричневые, письмена покрывали листы сплошной паутиной. Неужто в
этих закорючках таится секрет великой трансмутации?
     -- Я одного  не возьму в толк, -- задумчиво  произнес капитан, разливая
вино. -- Зачем  вам,  дорогой  господин  Вальзер, все  золото  вселенной? Вы
достаточно  состоятельны, чтобы  обеспечивать  себя  всем  необходимым.  Мой
ученый  брат,  настоятель  бенедиктинского  монастыря,  говорил:  "Богатство
измеряется не цифрами, а ощущением. Один чувствует себя нищим,  имея ренту в
сто тысяч дукатов, потому что ему  все мало; другой богат и со ста талерами,
потому что  ему хватает и еще остается". Вы  безусловно относитесь ко второй
категории. К  чему  же было тратить столько лет и сил  на  добычу сокровища,
которое  вам  не  нужно?  Не  понимаю.  Так  или иначе,  теперь  ваша  мечта
осуществилась.  Давайте  за это выпьем. Мне  не  терпится попробовать вашего
замечательного кипрского.
     -- Постойте.
     Аптекарь  внезапно  сделался  серьезен,  а  возможно,  даже  чего-то  и
устрашился -- нервически облизнул губы, захрустел пальцами.
     -- Я... Вы... Вы совершенно  правы, мой друг. Я сразу понял, что вы  не
только храбры, но и  проницательны.  Тем легче  мне  будет  признаться  вам,
человеку умному и великодушному...
     -- В чем?  --  улыбнулся  фон Дорн. -- Вы  что, ошиблись,  и в  Замолее
написана какая-нибудь  бессмыслица?  Никакого Магистериума, Красной Тинктуры
или  как  там еще  называется  ваша  магическая  субстанция, с помощью  этой
пыльной  книжки  вы  не  добудете? Ничего.  Моей добычи  хватит на двоих.  Я
поделюсь  с вами -- тем более,  что  вам и в самом деле не  так  много надо.
Хотите, я  куплю вам отличный  дом неподалеку от  своего замка? О, я выстрою
себе настоящее французское шато --  с  башнями и  рвом, но  в то же время  с
большими  окнами  и  удобными комнатами. А  вам я  куплю славную  усадьбу  с
чудесным садом.  Вы будете сидеть  в  увитой плющом беседке  и  читать  свои
скучные книги. А может  быть, даже  сами  сочините  философский трактат  или
опишете историю поисков Либереи в дикой Московии. Чем не роман?
     Он  засмеялся,  довольный  шуткой.  Вальзер  же  стал  еще мрачнее.  Он
определенно волновался, и чем дальше, тем больше.
     --  Я  же говорю,  герр капитан,  вы человек  великодушный, и  картина,
которую вы  нарисовали -- дом, сад, книги -- для меня полна соблазна. Но мне
уготована иная дорога в жизни. Не мир, но бой. Не отдохновение, а жертвенное
служение.   Вы  угадали:   в  Замолее  не   содержится  рецепт  изготовления
Философского  Камня.  По  очень   простой  причине  --  из  одного  элемента
невозможно  добыть  другой, из  ртути  никогда  не получится  золото. В  наш
просвещенный век никто из настоящих ученых в эти алхимические  бредни уже не
верит.
     Корнелиус так удивился, что даже кружку с вином отставил.
     --  Но... Но зачем  же вам тогда понадобилось это старье?  Из-за  лалов
страны Вуф?
     -- Нет.  Меня не интересуют  сверкающие камешки и золото,  тут вы  тоже
правы. -- Аптекарь показал пальцем на раскрытую книгу, и его голос задрожал,
но уже  не от  волнения, а  от торжественности.  -- Этот древний  папирусный
манускрипт, которому больше полутора  тысяч лет, совсем  о  другом. Простите
меня, мой славный друг. Я обманул вас.
        x x x
     Видя, что в глазах старика блестят слезы, Корнелиус пододвинул Вальзеру
кружку.
     -- Да что вы так расстраиваетесь, приятель! Мне ведь в общем все равно,
что  там  написано,  в вашем Замолее. Главное,  чтоб  вы  были довольны.  Вы
довольны?
     -- О  да!  -- вскричал Вальзер, и слезы на его глазах  вмиг высохли. --
Текст превзошел самые смелые мои ожидания! Это перевернет...
     --  Ну  вот и отлично, -- перебил его капитан.  -- Вы довольны,  я тоже
доволен. А мое предложение остается  в силе. В моем замке или по соседству с
ним всегда найдется для вас уютное жилище. Выпьем же за это.
     --  Ах,  да  погодите вы с вашим  вином! --  досадливо всплеснул руками
аптекарь. -- Неужто вам не хочется узнать, что за сокровище я разыскивал так
долго, так упорно, подвергая угрозе свою и вашу жизнь?
     -- Отчего же,  мне крайне любопытно. Я просто хотел сказать, что  вовсе
не обижен на вас за шутку с Философским Камнем. Так мне, невежде, и надо.
     -- Слушайте же.
     Вальзер провел  рукой по лицу, словно хотел надеть или, наоборот, снять
маску. Когда снова взглянул на собеседника, тому  показалось, будто аптекарь
и  в самом  деле  стянул  личину добродушного, смешного  чудака.  Теперь  на
Корнелиуса смотрел человек решительный, страстный, целеустремленный. Голубые
глаза старого медика высверкивали такими зарницами, что с лица капитана враз
слетела снисходительная улыбка.
     -- В этой книге, -- тихо начал Адам  Вальзер, -- спасение человечества.
Не  больше  и  не меньше. Непросвещенному и неподготовленному уму  она может
показаться  страшной. Даже  и  ученому мужу,  если  его разум незрел, а душа
находится  во власти ложных верований, опасно  читать эти  страницы.  Пастор
Савентус, уж на  что  был образованный  и здравомыслящий  для своего времени
человек -- и тот не выдержал,  бежал, куда глаза глядят. Он не русского царя
устрашился, а этой рукописи.
     -- Что ж  в ней такого? -- спросил капитан,  опасливо  глядя  на  книгу
Замолея, и на всякий случай чуть отодвинулся от стола.
     Но  аптекарь будто не слышал вопроса  -- продолжил свой рассказ ровным,
приглушенным голосом, а глаза его теперь были полузакрыты.
     --  Я обманул  вас,  когда  сказал, что обнаружил  записки  Савентуса в
Гейдельбергском  университете.  Я  наткнулся  на  них   в  архиве  миланской
инквизиции, где читал старинные протоколы допросов еретиков,  которых святые
отцы отправили на костер. Такую привилегию мне даровал кардинал Литта за то,
что я вылечил  его от почечуя. Савентус попал  в застенок  инквизиции вскоре
после бегства из России, в 1565 году. Видно, от пережитого слегка повредился
в рассудке. Ехал через  Европу, много болтал. Кончилось  доносом и темницей,
выйти из которой доктору было уже не суждено.
     -- От чего же он рехнулся?
     На этот раз вопрос был услышан.
     --  Помните,  мой  дорогой Корнелиус, я говорил  вам,  что  в  потайном
сундуке   константинопольских   базилевсов    хранились    раннехристианские
еретические книги? Это -- одна из  них, самая  знаменитая,  которую никто не
видел больше тысячи лет, так что о ней сохранились лишь смутные предания.
     --  Еретическая книга?  --  разочарованно протянул  фон  Дорн и бояться
стола перестал. -- Эка невидаль.
     -- Известно  ли  вам,  --  еще больше  понизил  голос  аптекарь, -- что
подлинных  евангелий было не четыре, а  пять?  Пятое  жизнеописание Иосифова
сына составил апостол Иуда. Да-да, тот самый.
     -- Разве он не повесился вскоре после распятия?
     -- Сведения о кончине того, кто выдал мессию Синедриону, противоречивы.
Евангелисты утверждают, что он удавился. В "Деяниях апостолов" написано, что
предатель споткнулся  на ровном  месте  и  чрево  его ни  с  того ни  с сего
"расселось". А  у  Папия Иерапольского  читаем, что Иуда дожил до преклонных
лет,  а умер  от таинственной  болезни: тело его  страшно  распухло  и стало
издавать невыносимое зловоние, так что люди  брезговали подойти к недужному.
Папий был  учеником апостола Иоанна  и современником Иуды. Его свидетельству
можно верить.  Это  значит, что  Иуда  прожил долгую жизнь.  Человек, близко
знавший  Христа  и  погубивший  его,  оставил  подробное  жизнеописание  так
называемого  Спасителя.  Пятый евангелист  не  только раз®яснил,  почему  он
положил  конец  мессианству  Иисуса  (уж,  само  собой,  не  из-за  тридцати
серебряных  монет),  но и рассказал  о Назареянине  всю  правду,  без  лжи и
прикрас.  На  заре  христианства  эта  рукопись  ходила  по  рукам и  многих
отвратила от новой веры. Потом, со времен императора Константина, сделавшего
христианство государственной религией, "Евангелие  от  Иуды" вдруг  исчезло.
Теперь-то понятно, куда  оно делось:  все списки были уничтожены, а оригинал
остался  в  тайном  книгохранилище  кесарей. Заглядывать в  этот  манускрипт
воспрещалось   под   страхом  погубления  души,  но   и  уничтожить  древнее
свидетельство базилевсы не посмели.
     -- Там  написаны про Спасителя какие-то гадости?  -- сдвинул  брови фон
Дорн. -- Ну и что? Кто ж поверит измышлениям подлого предателя?
     -- Измышлениям? -- Вальзер усмехнулся. -- В протоколе допроса Савентуса
была приписка инквизитора: "Сие  кощунственное сочинение, именуемое "Иудиным
Евангелием" несомненно произведено  самим прелукавым душеуловителем Сатаной,
ибо даже в пересказе порождает неудержимый соблазн усомниться в Божественной
природе и Благости Господа нашего Иисуса". У меня было мало времени, а текст
читается  трудно, но, одолев лишь  первые четыре  страницы, я  уже узнал про
Иисуса такое, что смысл всех  его деяний  предстал передо  мной в совершенно
ином свете!  -- Рассказчик задохнулся  от возбуждения. -- Если б  пред®явить
миру  только  эти четыре  страницы, и то вся христианская  вера пришла бы  в
шатание! А самое поразительное то, что, если отправиться в Святую  Землю, то
очень  возможно, что еще  и  теперь можно сыскать доказательства правдивости
евангелиста! Знаете ли вы, кем  на самом деле был Иисус из Назарета и чем он
занимался первые тридцать лет своей жизни?
     -- Не знаю и знать  не желаю! --  вскричал фон Дорн. -- То есть, нет --
знаю и не  хочу знать ничего  иного! Спаситель был сыном плотника и  помогал
отцу, а потом отправился проповедовать Истину. И не смейте утверждать ничего
иного!
     Вальзер горько рассмеялся.
     -- Вот-вот, точно так же слепы и  все  прочие  христиане. Мрак суеверия
для вас предпочтительней света правды.  Ладно-ладно,  не затыкайте уши. Я не
стану ничего рассказывать вам про Христа. Послушайте лучше, что  мне удалось
узнать про  судьбу  Иудиного  евангелия в  Московии. Первым  страшную  книгу
обнаружил  Максим  Грек,  начавший  разбирать  Либерею  для  великого  князя
Василия. Монах наткнулся на "Математику" безвестного  Замолея,  увидел,  что
титул  ложный,  а далее идет кощунственный текст об  Иисусе.  Сказал об этом
государю, и тот,  испугавшись, повелел тут же замуровать всю Либерею обратно
в тайник, а  греческого  книжника  с Руси  отпускать запретил. Так Максим  и
окончил свои  дни  среди московских снегов.  Потом, через  полвека, Либереей
занялся любознательный Иоанн. Долго искал  книгочеев-переводчиков -- да  все
попадались  недостаточно  ученые.  Наконец,  подвернулся  наш  Савентус.  Он
довольно скоро добрался до  ложного Замолея и стал переводить царю еврейские
письмена  прямо  с листа.  Судя по протоколу  миланской  инквизиции,  чтение
продолжалось  всего двенадцать дней. На тринадцатый Савентус, утративший сон
и вкус  к пище, не выдержал,  пустился в бега.  На  допросе он показал,  что
русский царь, ранее набожный и благочестивый, от  чтения Книги заколебался в
вере и стал задавать богопротивные вопросы. Какие именно, я прочесть не смог
-- эти  строки, как и  многие  другие, были густо замазаны чернилами. Больше
всего меня  поразило там одно  место,  которое  я запомнил  слово  в  слово.
"Евангелие писано с такою силою и правдоподобием, -- утверждал Савентус,  --
что сам папа римский утратил бы веру и понял: никакого Бога  нет, а человеки
предоставлены  самим себе". Сам папа  римский! -- Вальзер вдохновенно воздел
указательный перст к низкому  своду.  -- Итак,  пастор  сбежал из  Москвы  и
повредился  в рассудке, но и  царь Иван не вынес  посягательства на веру. До
той поры был разумен, умерен, милостив, а в 1565 году вдруг случилась  с ним
ужасная  перемена, за которую его и  прозвали Грозным.  Таких зверств, таких
кощунств и  гнусностей эта несчастная страна не видывала испокон веков, даже
в  годы татарского нашествия. Сумасшедший монарх то неистовствовал,  как  бы
испытывая Господа  --  мол,  полюбуйся на мои непотребства и останови  меня,
если Ты существуешь, то ужасался содеянным и начинал поститься да каяться. Я
читал в  хронике,  что  Иван  попеременно  надевал черное,  красное  и белое
платье.  В  красном  рекою  лил кровь.  В черном  тоже  сеял смерть, но  без
кровопролития  --  удавкой или огнем. В  белом же одеянии веселился, но так,
что многим это  веселье  казалось  хуже казней... А  Либерею  царь  запер  в
свинцовое подземелье,  чтоб  и  с  его  наследниками не произошло  пагубного
шатания.
     Корнелиус слушал  невероятную историю,  затаив  дыхание, лишь время  от
времени  поглядывал на  жуткую  книгу,  наделавшую  таких  дел. Хорошо  хоть
написана на древнееврейском, который кроме  немногих  умников  да  безбожных
жидов все равно никто