отшил их. Возможно,  это и были эмиссары вашего
Сивого.
     -- Седого, -- поправил магистр.  -- Ясно. Они что-то пронюхали  про ваш
интерес к Либерее и установили за вами слежку.
     -- Черт  с ними, --  беспечно  пожал  плечами Максим Эдуардович. Просто
поразительно,   как   быстро   этот   человек   переходил  от   отчаяния   к
самоуверенности.  -- Я вижу, за нас с вами есть кому заступиться. Давайте-ка
лучше, дорогой сэр, займемся делом. С какого пункта вы думаете начать?
     -- С  того,  на котором  остановились вы. Что дали ваши предварительные
изыскания?
        x x x
     Болотников,  оказывается, и в  самом  деле времени  даром не терял.  За
неделю, в течение  которой  он располагал  полным  текстом  письма, архивист
разработал   последовательный  план  действий  --  на  удивление  простой  и
логичный.
     -- Во-первых,  точное  местонахождение  тайника зашифровано. Во-вторых,
никакого дома в сколько-то там окон, конечно, давно не существует. Подземное
хранилище находится под несколькими метрами культурного слоя. Но Либерея все
еще там, в этом нет никакого сомнения --  если бы она была найдена, то книги
из  Дабеловского  списка обязательно всплыли бы  в  библиотеках  или частных
собраниях -- слишком уж они ценны. Самая немудрящая из этих реликвий сегодня
стоила  бы  десятки --  нет, сотни тысяч долларов. А  если учесть,  что и  у
византийских  кесарей, и у московских царей было  принято переплетать старые
манускрипты  в  драгоценные  оклады,  сплошь  усыпанные  лалами, яхонтами  и
зернью...  -- Максим Эдуардович выразительно  потер  большой  и указательный
пальцы. -- Ну, в общем,  вы  себе  представляете. Нет-нет, Фандорин, Либерея
по-прежнему лежит под землей, в этом своем алтын-толобасе.
     Партнеры находились  на Киевской, у Николаса.  Они  и  не заметили, что
окна в соседних домах сначала  зажглись, потом погасли. Время проделало одну
из  своих излюбленнейших штук: вдруг взяло и остановилось.  Вроде бы  только
что  разложили  на  столе материалы,  захваченные из  квартиры  Болотникова,
только что  распечатали с разным увеличением несколько экземпляров грамотки,
а уж и рассвет не за горами.
     -- Да, а что такое "алтын-толобас"? -- спросил магистр у доктора.
     --  Понятия не  имею. Должно  быть, какой-нибудь тип каменного подклета
для  хранения  особо  ценных  предметов.  Ведь   "алтын"  по-тюркски  значит
"золото".
     -- Знаю-знаю, -- кивнул Фандорин.
     -- А  что  такое "толобас",  неизвестно.  Я облазил все словари  --  не
нашел.  Во   времена   татарского  протектората  на  Руси  ходило  множество
заимствованных  слов,  которые   потом  постепенно  вымывались  из  обихода.
Некоторые исчезли бесследно, в том  числе и  из  тюркских  языков.  Неважно,
смысл ведь в целом понятен.  Понятна и наша  задача. Я  бы  сформулировал ее
так...
     Архивист сосредоточенно  уставился в окно и удивленно  заморгал глазами
-- кажется, только  теперь заметил, что  на  улице  давно ночь --  но тут же
забыл о чудесах природы и снова повернулся к собеседнику.
     --  Мы с  вами должны определить хотя бы примерно, с  точностью до  ста
метров, какой участок описан в письме капитана фон Дорна. Только и всего.
     --  Только и  всего?  -- иронически  переспросил  Николас, которому эта
задача вовсе не казалась такой уж пустяковой. -- Да и что нам даст "точность
до ста метров"? Это же целый гектар.
     --  Ну  и  что? Если у  нас  будут  убедительные  доказательства, можно
подключить  к  работе любые  силы, любые  инстанции!  Они  у нас  в  очередь
выстроятся! Где возможно, раскопаем, где нельзя копать  -- пробурим, возьмем
пробы грунта.  Это ж  не  у  президента под  задницей,  в Кремлевском  холме
рыться, а за Садовым кольцом! Совсем другое дело.
     -- Почему вы уверены, что именно за Садовым кольцом?
     Максим Эдуардович страдальчески закатил глаза, что  с его стороны  было
не слишком вежливо, и об®яснил невеже-иностранцу:
     --  Садовое  кольцо  повторяет  контуры  Скородома  --  так  по-другому
называли   Земляной   город,  пределами   которого   ограничивалась   Москва
семнадцатого столетия.
     --  Про Земляной город я знаю, -- пробормотал устыженный Николас,  -- я
просто не знал, что он еще и Скородом. Странное название...
     --  Это  из-за  того,  что  за  пределами  городских стен дома  строили
кое-как,  наскоро -- все равно крымчаки  или какие-нибудь ногаи спалят. Вот,
смотрите...
     Оба   историка   склонились  над   подробной  картой   древней  Москвы,
скомпонованной многоумным Максимом Эдуардовичем из голландского  плана  1663
года, схемы  шведского дипломата Пальмерстона 1675 года и поуличных чертежей
Приказа тайных дел.
     -- Видите линию земляного вала и башни на нем? Есть башни глухие и есть
башни с  воротами.  Последовательность поиска, Фандорин,  должна быть такая.
Сначала мы определяем, о каких воротах говорится в письме...
     Николас удивился:
     -- Извините, но разве  это не очевидно? Ведь в письме сказано: Каменные
ворота и даже есть название идущей от них улицы -- Черная Слобода.
     -- О воротах  мы еще поговорим, --  сухо сказал Болотников, преодолевая
раздражение. -- Что же до улицы, то здесь мне  придется вас разочаровать. Вы
мне  показывали ваш перевод письма  на  современный язык, и я сразу  обратил
внимание  на  одну  существенную  ошибку:  вы произвольно,  по  собственному
усмотрению  расставили там заглавные буквы, которых в оригинале, разумеется,
нет,  потому  что они  в ту  пору  еще  не  вошли в употребление. Поэтому, в
частности, определение  улицы  превратилось  у вас  в ее  название.  Не было
никакой Черной  Слободы,  автор письма просто  имел в  виду одну  из  черных
слобод, которых вокруг Скородома в ту  пору  насчитывалось по  меньшей  мере
десятка полтора.  Мы сегодня точно не знаем, сколько именно  их было, потому
что не все переписные книги того периода сохранились. Черная слобода  -- это
поселение, в котором жили тягловые людишки, податное сословие: ремесленники,
пахари, мелкие торговцы.
     Это  известие  привело  Николаса  в замешательство.  Он видел на  карте
московского  метрополитена станцию Новослободская и  втайне  лелеял надежду,
что  заветная Чернослободская, возможно, даже  находится где-то  неподалеку.
Тут магистру в голову пришла новая, еще более огорчительная догадка.
     -- Позвольте, -- упавшим голосом  произнес он, -- но ведь в этом случае
и ворота могли быть не Каменные,  а просто каменными.  Сколько, вы говорили,
было ворот в Скородоме?
     --  В  разные  времена  по-разному.  В  70-е  годы   семнадцатого  века
двенадцать основных, да  еще могли быть сделаны  проезды в некоторых  глухих
башнях.
     -- И все ворота были каменные, -- обреченно кивнул Фандорин.
     Болотников  посмотрел  на него  со  странной  улыбкой, выдержал паузу и
торжествующе об®явил:
     --  А  вот и нет!  Каменных  ворот  было  только  двое --  Калужские  и
Серпуховские, построенные в конце царствования Михаила Федоровича. Остальные
надвратные башни  были бревенчатыми. Нам  нужно определиться, какие из  этих
двух ворот наши, восстановить контур черной слободы, отмерить по ее  главной
улице от заставы 230 саженей, то есть 490 метров,  и мы узнаем, где примерно
стоял нужный нам дом. Потом я поработаю в Московском городском архиве, изучу
историю этого земельного владения: какие постройки там стояли и когда, что с
ними  приключилось. Вдруг  удастся найти  сведения о застройке  семнадцатого
века -- о некоем доме на "знатном" (то есть, вероятно, каменном, раз ему  не
страшен пожар) подклете. Даже если нужных сведений не обнаружится, все равно
зона поиска будет ясна.
     --  Но ведь это просто! --  обрадовался было  Фандорин, однако  тут  же
насторожился.  -- Погодите,  но  получается,  что  вы вполне  можете довести
поиски до конца и без  меня. Найдете участок, обратитесь к городским властям
и получите от них полную поддержку.
     Архивист  скорчил гримасу,  угрюмо  посмотрел  на любовно  нарисованную
карту прежней Москвы.
     -- Просто, да не просто.  Придется ого-го  сколько  повозиться. Значит,
так. --  Он  загнул  большой  палец. --  С  воротами  все-таки стопроцентной
уверенности  нет. Да, Серпуховские и  Калужские были построены из  камня, но
никаких сведений о том, что за ними находились черные слободы, я не нашел. А
что если  какие-то другие ворота были сложены частично из камня, а  частично
из дерева и ваш предок имел в виду  именно  их?  И потом, меня смущает  этот
странный генеалогический шифр... Ну что за чушь с "оконницы в числе дщерей у
предка нашего Гуго Сильного"?  Бред! Сколько бы  дочерей  ни  было у  вашего
чертова Гуго, вряд ли это может быть отличительной особенностью дома.
     --  Еще  как может,  --  возразил Фандорин. -- У  Гуго  фон  Дорна было
тринадцать дочерей.
     Болотников так и осел в кресло.
     -- Тринадцать?  -- внезапно охрипшим  голосом  повторил он. -- Но... Но
это  очень важно! --  Вскочил,  подбежал  к окну, вернулся  обратно.  -- Это
неслыханно! Никогда не  встречал ничего  подобного!  Чертова дюжина  --  это
попахивает  ересью. Очень возможно, что мы найдем прямое упоминание  о таком
диковинном  доме! Вот что,  Фандорин,  давайте поделим поле  деятельности. Я
сосредоточусь на архивных поисках некоего  чернослободского  дома, стоявшего
на каменном фундаменте и имевшего по фасаду тринадцать окон. Вы же займетесь
воротами. Кроме двух  уже названных  застав я отобрал еще  две: Покровскую и
Сретенскую.  Неизвестно, стояли ли они  на каменном основании,  но  зато все
прочие  приметы  совпадают.   За   Покровскими   воротами  Земляного  города
располагалась  Басманная слобода,  которую можно было  назвать и  черной  --
часть   ее   населения  составлял   тяглый  люд.  Это   первое.   Второе:  в
непосредственной близости от  этих ворот  находилась  Немецкая слобода,  где
почти наверняка проживал мушкетерский капитан.  И  третье: оттуда шла дорога
на Преображенское -- вот вам и княжий (или, точнее, великокняжий) двор.
     Магистр хотел возразить, но Максим Эдуардович  нетерпеливо  замахал  на
него: не перебивайте.
     --  Что касается Сретенских ворот, то за ними начиналась Панкратьевская
черная  слобода,  через   которую  проходила  дорога  к  деревне   Князь  --
Яковлевское, загородному владению князей Черкасских. Вот, видите? -- показал
Болотников по карте.
     -- Нет,  Сретенские  и  Покровские  ворота  не  подходят, -- решительно
заявил  Николас,  проследив за  пальцем  архивиста. --  Под  Княжьим  Двором
капитан наверняка имел в виду мызу Фюрстенхоф, расположенную  неподалеку  от
родового замка фон Дорнов.
     Болотников весь задрожал -- так потрясло его это известие.
     -- Так, может быть... -- он запнулся от волнения. -- Так может быть, вы
понимаете и смысл  всего этого фрагмента  "яко от  скалы Тео предка нашего к
Княжьему Двору?" Что это за направление?
     "Юго-восточное", --  чуть было не ответил Фандорин, но передумал.  Если
открыть этот, последний  секрет,  то напарник  шустрому  Максиму Эдуардовичу
станет  не  нужен.  Учитывая непомерное  честолюбие  и  некоторую  этическую
гуттаперчевость московского светила, проявившуюся  в  истории  с бандеролью,
лучше проявить сдержанность. Двое северных ворот -- Покровские  и Сретенские
-- безусловно  исключались,  так  как  никаких  загородных  улиц,  ведущих в
юго-восточном направлении, от них начинаться не могло.
     -- Точно не знаю, -- сказал он вслух.
     --  Вы  мне  не  доверяете, -- пожаловался  Болотников.  --  Что-то  вы
все-таки знаете, но не говорите. Это нечестно и к тому же затруднит поиски.
     -- Полагаю,  вы мне тоже говорите  не все,  --  довольно  резко ответил
Николас. -- Вы занимайтесь своими архивами, а я сосредоточусь на воротах.
     Максим Эдуардович пристально посмотрел на него, вздохнул.
     -- Ну, как хотите. Но вы абсолютно уверены, что Покровская и Сретенская
заставы нам не нужны?
     -- Абсолютно.
     -- Так это просто отлично! Значит,  у нас с  вами остаются  только двое
ворот -- Серпуховские и  Калужские! Вот вам на карте контуры улиц  и  дорог,
что вели от  предвратных площадей во  времена Корнелиуса  фон  Дорна: три от
Калужских ворот, две  от Серпуховских.  Между прочим,  современные трассы --
Ленинский  проспект.  Донская  улица и  Шаболовка  в  первом  случае  и  две
Серпуховские  улицы,  Большая  и  Малая,  во  втором  случае  --  их  прямые
наследницы, проходят в точности по прежним, историческим руслам. Вам  хватит
дня  на  Калужский  сектор  и  дня  на  Серпуховской:  отмерите пять  раз по
четыреста   девяносто   (ладно,   по   пятьсот)   метров,   потом   поднимем
архитектурно-топографические  данные по этим земельным участкам, и определим
главного подозреваемого. Как говорят у вас на родине -- a piece of cake!
        x x x
     Ничего себе piece of cake. На пятый день вышагивания  по одним и тем же
опостылевшим  тротуарам   Фандорин  почувствовал,  что  начинает  впадать  в
отчаяние.
     А ведь поначалу задача представлялась ему еще более легкой, чем Максиму
Эдуардовичу. Памятуя  о  юго-восточном векторе, он отсек магистрали, ведущие
прямо на юг  или  на юго-запад,  и в  результате осталась  всего одна улица,
достойная шагомерного исследования -- Большая Серпуховская.
     От Калужской площади, правда,  тоже начиналась  одна улица,  текущая  к
юго-востоку -- Мытная, но она была проложена через сто лет после Корнелиуса,
а стало быть, внимания не заслуживала.
     Другое  дело  --  Большая Серпуховская. По  ней  еще шестьсот лет назад
проходил шлях  на Серпухов, а как раз  в последней четверти XVII  века здесь
образовалась вполне обжитая и населенная улица. В  500 метрах от  места, где
некогда стояла каменная надвратная башня, магистр обнаружил по левой стороне
скучное  стеклобетонное  здание  стиля  семидесятых годов"  двадцатого века.
Институт хирургии  имени  Вишневского; на правой  стороне  стоял пятиэтажный
жилой дом с вынесенными наружу синими лифтовыми шахтами.
     Институт   хирургии   располагался   на  месте  купеческой  богадельни,
выстроенной на пепелище усадьбы,  которая когда-то принадлежала  стремянному
конюху Букину.  Фандорин обрадовался:  вот он, царский след!  Но  Болотников
порылся в документах и установил, что  треклятый Букин выстроился там лишь в
1698 году, а что было на сем  месте прежде того (и было ли что-то вообще) --
неведомо.
     Жилому дому достался участок, сто лет назад принадлежавший товариществу
дешевых квартир Московского общества приказчиков. Что находилось там раньше,
выяснить  никак не удавалось. Максим Эдуардович все глубже зарывался в груды
пыльных  бумаг (при одной мысли  об этом у Фандорина начинался аллергический
насморк), а магистр теперь утюжил одну за другой все исторические улицы, что
вели  от  былых  ворот  Скородома  на  юго-восток.  Надо же было чем-то себя
занять.
     После  завтрака  выезжал на  Садовое. Смотрел по плану, где  находились
ворота, и начинал отсчитывать пятьсот метров. Осматривался, записывал номера
домов,  чтобы  вечером доложить  Болотникову. Вдоль  тротуара  за  Николасом
медленно катил черный джип, в  нем сидели и зевали два охранника.  Пару  раз
появлялся Сергеев. Пройдется немного рядом  с шевелящим губами англичанином,
покачает  головой и уезжает рапортовать  начальству -- только  непонятно,  о
чем.
     Габуния держал  слово  и магистру  больше  не докучал, но ужасно мучила
привязавшаяся песенка про Сулико, столь не любимая Иосифом Гурамовичем.  Как
зазвучит в ушах с самого  утра в такт шагам:  "Я-мо-ги-лу-ми-лой-ис-кал...",
так и не отлипает, просто наваждение какое-то.
     Один раз, после долгих  колебаний,  Николас позвонил Алтын  -- вечером.
Говорить, разумеется, ничего не стал, просто послушал ее голос.
     -- Алло, алло. Кто это? -- недовольно зазвучало в трубке, а потом вдруг
резко так, пронзительно. -- Ника, где ты? С тобой все в по...
     Начал  все-таки  с  Покровских  ворот --  не  столько для  практической
пользы,  сколько для того,  чтобы приблизиться к Корнелиусу.  Здесь когда-то
находилась Иноземская слобода. Кукуй.  По этой самой дороге капитан Фондорин
ездил верхом, направляясь  к месту  службы  -- в  караул,  на  учения или  в
арсенал.
     Помоги  мне, Корнелиус,  шептал  магистр,  идя по  Новобасманной улице.
Отзовись,  протяни руку из темноты, мне так трудно. Мне бы  только коснуться
кончиков твоих пальцев, а дальше я сам.
     Почему ты разрезал грамотку пополам, половинку спрятал в Кромешниках, а
половинку привез с собой? -- спрашивал Николас далекого предка. Предок долго
молчал, потом заговорил: сначала тихо, едва слышно, потом громче.
     "Я не знал, что меня ждет в Москве, -- об®яснял он, поглаживая  завитой
ус.  Лица  было не  видно,  только эти  молодецкие  усы да  еще поблескивала
золотая серьга в правом ухе.  -- И не знал, надежен ли тайник в Кромешниках.
Я спрятал там самое дорогое, что  у меня было,  а письмо про Либерею целиком
оставить все-таки не решился.  Слишком велика сокрытая в нем тайна. Если б в
Москве меня ждала плаха, то левая  половина осталась  бы среди моих бумаг. А
про  то, где  искать правую, я шепнул  бы  верному человеку  перед казнью --
пусть передаст  сыну,  когда  тот  подрастет. Кто  же знал, что  мне суждено
погибнуть не по-христиански, после молитвы и отпущения грехов, а непокаянно,
со шпагой в руке, от стрелецких бердышей?".
     Предок  говорил  на старом  швабском  диалекте,  который Николас выучил
специально для  того, чтобы читать старинные документы по  истории  рода. Но
говорил он лишь то, о  чем магистр мог бы догадаться и сам, главной же своей
тайны не выдавал.
     К  вечеру пятого дня магистр добрался до Таганской площади, где некогда
стояли  Яузские ворота.  От них на юго-восток тянулись целые четыре  древние
улицы: Таганская  (ранее -- Семеновская),  Марксистская  (ранее --  Пустая),
Воронцовская и Большие Каменщики.
     Первой     по     порядку     была     Таганская.     Николас     уныло
("сре-ди-роз-цве-ту-щих-в-саду") посматривал по сторонам, отсчитывая шаги --
их должно  было получиться  шестьсот  тридцать,  что  более или  менее точно
соответствовало пятистам метрам.
     На   четыреста  сорок  втором   шагу  магистр   рассеянно  взглянул  на
противоположную сторону улицы,  где  стоял  разоренный  одноэтажный особняк,
затянутый зеленой строительной сеткой --  наверное, будут реставрировать. Да
нет,  пожалуй, сносить. Дом  как дом, ничего  особенного.  По виду --  конец
прошлого века, а может и постарше, но  тогда сильно перестроенный и, значит,
архитектурно-исторической ценности не представляющий.
     Внезапно  до слуха  Фандорина  долетел некий  тихий звук, будто  кто-то
позвал  Николаса из дальнего-дальнего далека, без  особой надежды, что будет
услышан. Он взглянул на особняк  повнимательней: выбитые стекла, проваленная
крыша,  сквозь облупившуюся штукатурку торчат черные бревна. Пожал  плечами,
двинулся дальше -- оставалось еще сто девяносто шагов.
     Прошел  положенное  расстояние,  записал номера  домов справа и  слева.
Подумал -- не вернуться ли до площади на машине, но не стал.
     Проходя мимо  обреченного  особняка, прислушался,  не прозвучит  ли зов
снова. Нет, только обычные звуки города:  шелест шин, урчание разгоняющегося
троллейбуса,  обрывки музыки  из парка. И  все  же  было в этом доме  что-то
странное,  не  сразу  открывающееся глазу.  Николас обвел взглядом  мертвые,
слепые окна, пытаясь понять, в чем дело.
     Охранники  выскочили из джипа и,  озираясь  по  сторонам,  бросились  к
долговязому  англичанину,  который  вдруг  зашатался,  стал  хватать  руками
воздух.
     --  Ранили?  Куда? -- крикнул один, поддерживая Николаса под локоть,  а
второй  выхватил  из-под  пиджака  пистолет  и  зашарил взглядом по соседним
крышам.
     --  Тринадцать,  --  пролепетал  магистр,  улыбаясь  суровому  молодому
человеку идиотской улыбкой. -- Тринадца