ши! Вальзер снова засмеялся.
     --  У  вас удивительно выразительная мимика,  герр фон Дорн.  Сейчас  я
изготовлю слепок из воска. Пошире рот и не вздумайте шевелиться.
     "Пусть  болтает, -- думал  Корнелиус, пока  лекарь  залеплял  ему десны
вязким и горячим, -- лишь бы сделал хорошие зубы".
     --  Либерея  --  это  та  самая  библиотека византийских императоров, в
основу которой легло собрание великой Александрийской библиотеки и сочинения
первых   христианских  вероучителей.  Двести  лет   назад  принцесса  София,
племянница  последнего  кесаря,  привезла  великому герцогу  московитов  это
сокровище в приданое. Невежественные цари книгами интересовались мало, и  до
Ивана библиотека так и пролежала в сундуках почти нетронутой. За  полвека до
Савентуса  к  книгам  допустили  ученого  афонского   монаха  Максимуса,  но
разобрать библиотеку  до конца не дали. А между  тем Савентус  пишет, что  в
сундуках лежали редчайшие, а то и вовсе уникальные списки  и рукописи, самая
немудрящая из которых  стоила  бы не  менее  тысячи  золотых дукатов. Это по
ценам  столетней  давности,  а  в  наш  просвещенный  век король французский
заплатил бы  за  неведомую комедию Аристофана  или  собственноручные записки
Тацита пятьдесят, нет, сто тысяч ливров!
     Корнелиусу  уже  не  казалось,  что  Вальзер несет  чушь.  Кто  бы  мог
подумать,  что  древняя писанина стоит  такие  сумасшедшие деньги? Сто тысяч
ливров!
     --  Но  Аристофан, Тацит -- это  все пустяки, мой храбрый  капитан.  --
Аптекарь наклонился вплотную  к лицу Корнелиуса. В голубых  глазках Вальзера
восторженными  огоньками  горели отражения  свечей. -- В приданом  принцессы
Софьи  находился  сундук  с  тайными, запретными книгами,  доступ к которому
имели только  сами  порфироносцы.  Что в  том  сундуке  -- царю  Ивану  было
неведомо,  ибо  все  книги и  рукописи  там были на древних языках. Именно с
тайного   сундука   Савентусу   и   было   ведено  начать.  Кроме  некоторых
первохристианских   книг,  почитавшихся  в   Византии  еретическими,  пастор
обнаружил там греческий трактат по математике,  написанный неким Замолеем, о
котором Савентус при всей своей учености никогда не слыхивал.
     Капитан пожал плечами -- мол, я-то тем более.
     -- Ливонец стал изучать этот трактат и ахнул -- книга оказалась ложной,
вернее двойной:  сверху греческий текст  на пергаментных  листах,  а под ним
другой,  еще более  древний,  написанный  на папирусе. В прежние времена так
иногда делали -- прятали одну книгу внутри другой...
     Воск застыл.
     Дайте-ка выну.
     --  А  что там было,  на этом секретном папирусе? -- спросил  фон Дорн,
стирая с десен восковой налет.
     Адам Вальзер воздел палец и изрек:
     -- Все  золото  вселенной. -- Посмотрел на отвисшую челюсть  мушкетера,
засмеялся.  -- Я  не шучу. В этой арамейской  рукописи  подробнейшим образом
излагался рецепт изготовления Красной Тинктуры.
     -- Рецепт чего?
     --  Красной Тинктуры или  Магистериума -- магического порошка,  который
иногда еще называют Философским Камнем.
     -- Того  самого Философского  Камня, который  пытаются добыть алхимики?
Камнем, при помощи которого любой металл можно превращать в золото?
     А  может быть, аптекарь  сумасшедший,  подумал капитан. Ну, конечно.  И
ведет  себя странно, и  говорит чудно.  Но голос  здравомыслия  почти  сразу
умолк, заглушенный бешеным стуком сердца. Все золото вселенной!
     -- Ну, положим, не любой, -- покачал головой Вальзер, -- а лишь те, что
ближе всего к золоту по субстантивной массе. Например, ртуть. Видите ли, мой
славный  друг, внутри каждой  частицы материи дремлют  мощные силы,  которые
лишь  ждут  мига, чтобы  проснуться. От того,  в каком положении застыли эти
силы, и зависит,  что это за  вещество --  железо, медь или,  скажем, олово.
Вещество,  именуемое  Философским  Камнем,  пробуждает  эту потаенную  силу,
многократно  умножает  ее,  так  что  силы  материи  приходят  в движение  и
застывают,  уже  сцепившись иным  образом.  Вследствие  этого процесса  один
элемент способен превращаться в другой. Разумеется, чем элементы родственней
друг другу, тем меньше Философского Камня потребно для трансмутации.
     -- И в этом самом Замолее содержался рецепт добывания золота?
     --  Да,  с подробнейшим описанием всех стадий этого  процесса и  даже с
образцом золотых песчинок. Савентус видел  их собственными глазами и испытал
кислотой.
     Корнелиус схватился рукой за воротник -- стало душно, жарко.
     -- Значит, все точно? И Философский Камень -- не выдумка шарлатанов?
     --  В  своих  записях  пастор  клянется  Господом  Иисусом, что  золото
настоящее и  что рецепт достоверен. Савентусу случалось заниматься алхимией,
так что он знал толк в подобных вещах.
     --  Погодите, герр Вальзер, я ничего не понимаю... -- Капитан схватился
за  виски.  --  А  почему константинопольские  императоры не воспользовались
рецептом? С Философским Камнем они могли  бы не только  восстановить Великую
римскую империю, но и завоевать весь мир!
     Аптекарь растерянно захлопал глазами.
     -- В самом  деле,  почему?  -- пробормотал он. --  А, я знаю. Базилевсы
почитали  алхимию   бесовством,   диавольской   наукой.   Восточная  империя
просуществовала тысячу лет,  и за  этот  срок  почти не изменилась. Она была
похожа  на муху, застывшую в янтаре. Византийцы не верили  в науку,  разум и
прогресс,  вот   почему   их  обогнали  западные   и  восточные  варвары.  В
Константинополе не развивали  знания,  а лишь копили их  без  всякой пользы.
Спасибо  хоть,  не  уничтожали,  а хранили  --  как тот  запретный сундук  с
книгами. В этом греческие императоры были очень похожи на русских царей.
     -- Что же, и царь Иван тоже побоялся бесовщины?
     --  Не  думаю.  Когда Савентус сообщил ему о своей  находке, царь велел
выдрать пергаментные страницы  лжетрактата,  а папирус заковать в серебряный
оклад, сплошь  выложенный  "огненными  лалами страны  Вуф" -- так сказано  в
записках. Не  знаю,  что  это за страна такая, но лалами  в России  называют
рубины.
     -- Обложка сплошь из рубинов? -- дрогнув голосом, переспросил фон Дорн.
Такое  сокровище представить  было легче, чем какой-то неведомый Философский
Камень.
     -- Да.  Но увидев,  каким алчным  огнем загорелись  глаза  царя, пастор
испугался  -- понял, что обладателя такой тайны Иван живым  не  выпустит. И,
пользуясь тем, что держали его вольно, Савентус бежал из Москвы -- сначала в
Литву, оттуда в Польшу, а осел в Гейдельберге. Там он вскоре и умер, завещав
свои записки факультету. На титульном листе рукописи осталась помета ученого
секретаря: "Бред и нелепица,  ибо господин доктор Савентус, как ведомо всем,
был скорбен рассудком. Да и его россказни об обычаях московитов невероятны".
Такой вот приговор.  Неудивительно, что до меня в течение ста лет в рукопись
никто не заглядывал.
     --  А что  если и вправду все бред и нелепица? -- встревожился капитан.
--  Вы  же не  видели  этого Савентуса, а ученый секретарь  его хорошо знал.
Выходит, всем в Гейдельберге было ведомо, что ваш пастор сумасшедший.
     -- Очень  возможно, что от перенесенных злоключений Савентус и  в самом
деле  отчасти  повредился  в  рассудке,  --   признал  Вальзер.  --  Но  его
свидетельство отнюдь  не  бредни.  Для  гейдельбергских профессоров прошлого
столетия Московия была сказочной страной, я же теперь знаю точно, что пастор
писал про обычаи московитов правду. Нет никаких сомнений в том, что Савентус
действительно жил  в Кремле и встречался  с  грозным царем  Иваном.  А  если
пастор столь точен во  второстепенных подробностях, зачем  бы ему выдумывать
небылицы о Философском Камне?
     Аптекарь  взглянул  на  капитана  поверх  очков  и  взмахнул  маленьким
напильничком, которым  обтачивал  кусок  белой кости  --  должно  быть, того
самого магического бивня единорога.
     --  Так может быть,  именно в этом и проявилось сумасшествие пастора? В
фантазиях про Либерею?
     --  Нет,  не  может.  Прочитав  записки,  я  стал  собирать сведения  о
византийской императорской библиотеке и обнаружил, что и тут Савентус ничего
не выдумывает. Либерея  действительно  попала в Москву. А позднее, когда  по
дороге  в Россию  я  сделал  остановку  в Дерпте,  я  видел список  Либереи,
составленный неким пастором Веттерманом -- еще одним ливонцем, которому царь
Иван показывал свои  книжные сокровища.  "Математика" Замолея  значится  и в
Веттермановом перечне.
     --  Это  меняет  дело,  --  медленно проговорил Корнелиус.  --  Значит,
сомнений нет?
     --  Ни  малейших.  --  Рука  Вальзера  мерно водила  поверх  верстачка,
извлекая  тонкие,  скрежещущие  звуки.  --  Я  полагаю,  что  после  бегства
Савентуса русский царь не смог отыскать в Москве человека достаточно ученого
и проницательного, чтобы не  только прочесть, но  и расшифровать  арамейские
письмена. Савентус пишет, что древний автор применил некую тайнопись, понять
которую способен только опытный мастер алхимии. Известно, что в поздние годы
царствования Иван любил беседовать с книжниками, и для некоторых из них  это
очень скверно кончалось. А  потом  тиран  сошел  с  ума. Вел  затворническую
жизнь, прорыл под своими дворцами в Кремле и Александровой слободе множество
подземных  ходов, все прятал сокровища от подлинных и вымышленных врагов.  В
одном из таких тайников спрятал он и Либерею -- никто не ведает, где именно.
Царь  скончался  в одночасье,  за  игрой в  шахматы.  Свои тайны  наследнику
открыть не успел.
     -- Так где же искать эти сундуки?
     -- Здесь, в Москве, -- уверенно заявил Вальзер, рассматривая выточенный
двузубец. --  Восьмой год я живу поисками Либереи. Завербовался  в Россию, а
потом изучил язык и принял православную веру, чтобы  беспрепятственно читать
столбцовые книги в царских архивах.  У меня имеются знакомцы чуть не во всех
приказах. Одних я лечил, других  угощал, третьим делал подарки. И вот теперь
я близок к разгадке, очень близок. Скоро книга Замолея будет моей!
     -- В  самом деле?!  -- вскричал Корнелиус. Аптекарь вновь склонился над
верстачком.
     --  Да.  Недавно в старой писцовой книге приказа Государевых мастерских
палат я наткнулся на запись от 7072 года о том, что водовзводных дел мастеру
Семену Рыжову  ведено изготовить свинцовые доски, дабы покрыть ими,  а после
запаять полы, стены и свод некоего подвала, "а какого,  сказано в документе,
то ведомо лишь великому государю". Представляете?!
     Фон Дорн подумал, пожал плечами.
     -- Мало ли что это могло быть?
     --  Нет, мой славный друг,  запаянные свинцовые стены и своды нужны для
бережения от влаги -- чтоб  не  отсырели книги. И время  совпадает: Савентус
бежал из Москвы как раз  осенью 1564 года --  по  московскому летоисчислению
7072-го! Это и был тайник для Либереи, я уверен.
     -- А где он находится, этот тайник, вы знаете?
     Вальзер подошел к капитану.
     -- Кажется, знаю. Осталось  кое-что уточнить. Еще чуть-чуть, и разгадка
будет у меня в руках... Пожалуйста, откройте рот.
     Но  рот  Корнелиус  открыл  не сразу.  Посмотрел  в  прищуренные  глаза
аптекаря и задал такой вопрос:
     -- Если  чуть-чуть,  то зачем я  вам нужен?  Почему вы решили посвятить
меня  в вашу  тайну?  Вы  не  боитесь, что я захочу завладеть  всем  золотом
вселенной один, без вас?
     -- Боюсь, -- кротко вздохнул Адам Вальзер. -- Если откровенно, то очень
боюсь.  Но на свете так много  страшного, что приходится выбирать -- чего ты
боишься больше,  а чего меньше. Да  и потом,  к  чему вам книга  Замолея без
меня? Вы не сможете ее прочесть, и сложнейших химических метаморфоз без меня
вам не произвести. Мы с вами нужны друг другу, господин фон Дорн, а взаимная
потребность -- крепчайший из всех строительных  растворов, на которых только
может  быть возведено здание любви и дружбы.  Я не могу более обходиться без
надежного защитника и помощника. Особенно теперь, когда Таисий увидел меня в
доме у боярина Матфеева.
     Корнелиус, уже разинувший было рот во всю ширину, снова сомкнул губы.
     -- Почему?
     -- Грек умен, он наверняка  догадался,  зачем я  проник в дом господина
канцлера.  Я  упросил  своего  начальника  по Аптекарскому  приказу вице  --
министра  Голосова раздобыть для меня приглашение к  боярину. Матфеев  самый
могущественный человек во всей Московии и к тому же слывет любителем книжных
редкостей. Я понял, что в одиночку Либерею не добуду, другое дело -- с таким
высоким покровителем.  На этот  шаг я решился после мучительных сомнений, но
иного выхода, как мне казалось, не существует -- ведь  я еще не имел счастья
встретиться с  вами.  Я  рассуждал так:  всем  известно,  что  герр  Артамон
Сергеевич -- человек просвещенный и честный. Он, конечно, заберет библиотеку
себе,  но, по крайней мере,  щедро наградит меня. Скажем, если  я попрошу из
всей Либереи один-единственный трактат по математике, вряд ли добрый  боярин
откажет мне в такой малости... Вот зачем я явился на этот  новогодний прием:
присмотреться  к  Матфееву,  составить  о нем  собственное суждение, а  там,
улучив момент, испросить  у  его превосходительства приватной аудиенции  для
некоего наиважнейшего  дела. Мог  ли я  предвидеть,  что  встречу  там этого
проклятого Таисия? Митрополит отлично знает, что я не  из  числа лизоблюдов,
что  обивают  пороги  вельмож ради корыстолюбия или суетного  тщеславия.  Он
несомненно догадался, что  в лице канцлера  я надеюсь  обрести  покровителя.
Потому-то  подлый  грек и  велел своему хашишину меня похитить, допросить, а
затем, конечно же, и убить.
     Корнелиус  нетерпеливо  затряс  рукой,  давая понять,  что у  него есть
множество вопросов.
     -- Тихо,  герр капитан,  сейчас самый тонкий момент -- я закрепляю ваши
новые  зубы...  Но все  к  лучшему.  Теперь  мне не  нужен  Матфеев.  Вполне
достаточно и капитана фон Дорна. Мы заранее договоримся с вами, как поделить
Либерею. Вы ведь не станете забирать себе книгу Замолея? Зачем она вам? Если
хотите, я отдам вам ее оклад из лалов. Там,  в сундуках, много и других книг
в драгоценных обложках  --  все они  тоже  ваши.  С такой добычей вы станете
одним из богатейших людей Европы. Мне же отдайте только папирус, ладно?
     Аптекарь чуть надавил, вставляя костяную  дентуру на место, и посмотрел
на Корнелиуса со страхом и мольбой.
     --   Дадно,   --   великодушно   ответил   капитан,   поцокал   языком,
приноравливаясь к искусственным  зубам, и повторил уже уверенней. --  Ладно.
Пускай  папирус  будет  ваш,  а  лалы  страны  Вуф  и все  прочие  книжки  с
драгоценными обложками мои.
     Все золото вселенной  -- это, конечно, очень много,  но еще неизвестно,
сумеет ли  Вальзер добыть по древнему рецепту свою тинктуру, а вот рубины --
штука верная, их всегда можно продать за хорошие деньги.
     --  Да велика  ли книга? -- вдруг забеспокоился фон Дорн. Что  если она
размером с миниатюрный молитвенник, который он видел у Сашеньки Матфеевой --
такой ладонью накроешь?
     -- Велика,  очень велика, -- успокоил аптекарь. -- Савентус пишет,  что
она  размером  in  quarto.  И лалы покрывают ее поверхность сплошь, с  обеих
сторон. Еще  пастор  упоминает о Юстиниановом  кодексе в  окладе из крупного
жемчуга,  о Гефестионовой "Географии" с  обложкой из смарагдов и об античном
списке "Энеиды" в  шкатулке  пергамской  работы с инкрустацией из  желтых  и
черных  опалов. Друг мой, вы не останетесь  в накладе! Дайте  только честное
слово дворянина, что Замолея отдадите мне!
     --  Без обложки,  --  уточнил капитан и,  положив руку  на эфес  шпаги,
поклялся., -- Клянусь  честью  рода фон Дорнов,  что выполню  условия нашего
уговора. А теперь дайте-ка мне зеркало.
     Он широко  улыбнулся своему отражению и остался  вполне доволен:  новые
зубы  оказались  ничуть не хуже старых. А если еще и  вспомнить о  волшебных
свойствах  единорога, то выходило, что  князю  Галицкому, возможно, рановато
торжествовать победу.
     -- Да, -- вспомнил фон Дорн. -- А что за счеты у вас с митрополитом?  И
как он мог разгадать  причину вашего появления в Артамоновском переулке? Что
за сверх®естественная проницательность?
     -- Ничего сверх®естественного. Таисий прибыл в Россию  с той же  целью,
что и я  --  искать Либерею. Официальным поводом было посредничество в споре
между царем и прежним патриархом Никоном. Но Никона  давно  нет, а Таисий уж
который год все медлит с от®ездом в свою митрополию. Говорит, прирос душой к
Москве и великому государю. Я-то  знаю,  к чему  он прирос.  Таисий такой же
одержимый, как и я. Он был католиком, изучал в Италии богословие, ему сулили
блестящую церковную карьеру, а  грек  вдруг взял и уехал  на  Восток, принял
православие,  втерся в  доверие  к Константинопольскому патриарху.  На самом
деле Таисий втайне остался латинянином и служит Святейшему престолу, но есть
у него и другая,  своекорыстная  цель. В годы учения он откуда-то  прознал о
приданом  византийской  принцессы  и  возжелал  отыскать  бесценные  книжные
сокровища. Сначала  отправился в Константинополь,  там убедился, что Либерея
должна быть в Москве, и переместился в  Россию. Первым делом, едва  приехав,
попросил  царя  Алексея  Михайловича  предоставить  ему  доступ  к  царскому
книгохранилищу.  Русский  монарх  очень  удивился  такой  просьбе,  ибо  вся
библиотека  великого   государя  состояла  из  трех  десятков   новопечатных
требников да наставлений  по  соколиной охоте. Тогда грек понял, что Либерея
сокрыта в некоем  тайном  месте, и  с  тех пор ищет.  Он упрям, от своего не
отступится.  А о  том,  как  грек  узнал,  что я  тоже разыскиваю  пропавшую
библиотеку,   я   расскажу  вам   как-нибудь  в  другой   раз.  Сейчас   это
несущественно.
     -- Митрополит знает о Замолее? -- нахмурился капитан.
     -- Нет, даже не догадывается.
     -- Зачем тогда он тратит столько лет на поиск каких-то там книг? Таисий
ведь не нам с вами чета, он и без того богат. Я видел его  палаты на Моховой
улице -- это настоящий дворец.
     -- Ах, господин фон Дорн,  вы некнижный человек, --  сожалеюще вздохнул
Вальзер. --  Если  б  вы  знали, какое  наслаждение  для истинного  ценителя
держать   в   руках   древнее   драгоценное    сочинение,   существующее   в
одном-единственном экземпляре....  Для людей вроде меня и Таисия это сильней
любого вина. Ну  и о  деньгах тоже забывать  не следует. Савентус насчитал в
царских сундуках восемь сотен фолиантов,  каждый из них сегодня стоит  целую
кучу золота. Тут речь идет о миллионах, а грек алчен.
     Здесь фон Дорн пристально взглянул на собеседника, пораженный внезапной
мыслью.  Пускай  митрополит  Антиохийский  алчен и ради  золота готов на что
угодно, но  аптекарь на корыстолюбца никак не похож.  Зачем ему "все  золото
вселенной"? Что  герр  Вальзер будет  с ним  делать? Вряд ли этому философу,
этому  певцу  человеческого разума, нужны дворцы, роскошные выезды, парчовые
камзолы  и дорогие  куртизанки.  Тут  было над  чем  подумать. Но  заговорил
Корнелиус о другом:
     -- Эх, если бы знать,  какой мерзавец этот Таисий, я не велел  бы трупы
чернецов в  Убогий дом везти!  Поди сыщи их там теперь, среди многих прочих,
кого  прикончили за ночь по Москве. Ярыжки наверняка раздели монахов догола,
не  опознаешь.  Была  бы отличная  улика против  Таисия --  ведь  его  слуги
пытались вас похитить.
     --  Милый господин  фон Дорн, -- пожал плечами  аптекарь. -- В Германии
это,  возможно, и  было  бы  уликой, но только не  в России.  Здесь  нет  ни
правильного  следствия, ни правосудия. И уж тем более  не сыскать управы  на
тех, кто в милости у его царского величества. Ничего, я теперь буду  вдвойне
осторожен, а с вами мне и вовсе ничего не страшно, правда?
     Вальзер   доверчиво   заглянул    капитану   в   глаза.   От   сознания
ответственности за этого беззащитного чудака Корнелиус приосанился. Покойный
отец  говорил: "Худшее из злодеяний  -- не  в