нференц-зала стеклянные --  мы  можем  вытащить  отражение с
этого  стекла. Серебряная  прижималка  для  бумаг на  столе  тоже  отражает.
Стеклянная  ваза  с цветами. Пластиковый  контейнер.  Что-нибудь  достаточно
блестящее, чтобы появилось отражение."
     Я смотрел, как она  переставляет ленты  и готовит их  к  просмотру.  Ее
здоровая рука металась во время разговора от машины к машине.  Странно  было
стоять рядом с такой красивой женщиной, не осознающей своей красоты.
     "В большинстве сцен всегда есть что-то отражающее", сказала Тереза. "На
улице это бамперы машин, мокрые мостовые,  стеклянные рамы. А в комнате  это
картинные  рамы,  зеркала,   серебряные  подсвечники,  хромированные   ножки
столов... Всегда что-то есть."
     "Но разве это нельзя тоже исправить?"
     "Если есть время, то  да.  Потому  что  сейчас существуют  компьютерные
программы, способные уложить образ в любую форму. Можно нанести картинку  на
сложную искривленную поверхность.  Но на  это нужно время. Будем  надеяться,
что у них времени не было."
     Она запустила  ленты. До момента, когда Черил Остин появилась у лифтов,
картинка  оставалась  темной.  Я  взглянул на  Терезу  и  спросил:  "Как  вы
относитесь ко всему этому?"
     "Что вы имеете в виду?"
     "Помощь нам. Полиции."
     "Хотите сказать, что я -- японка?" Она посмотрела на меня и улыбнулась.
Странной, кривой улыбкой. "У меня нет  иллюзий относительно японцев. Знаете,
где расположен Сако?"
     "Нет."
     "Это  маленький  город  на  севере,  на  Хоккайдо. Провинция.  Там  был
американский  аэродром.  Я  родилась  в  Сако.  Мой  отец был  механиком  --
кокуджин. Знаете  это слово:  кокуджин?  Нигуро --  черный. Мать работала  в
ресторанчике лапши,  куда забегали летчики. Они  поженились, но отец погиб в
аварии,  когда  мне  было  два  года.  Пенсия вдове небольшая. Денег нам  не
хватало.  Большую  часть  забирал  дед,  он  утверждал,  что  обесчещен моим
рождением. Я была айноко и нигуро. Меня обзывали  этими довольно неприятными
словами. Но  мать хотела оставаться там, жить в Японии.  Поэтому я выросла в
Сако."
     В ее словах слышалась горечь.
     "Знаете, что такое буракумин?",  спросила она. "Нет? Не удивительно.  В
Японии,  в  стране,  где  предполагается,   что  все  равны,   о   буракумин
помалкивают. Однако, перед свадьбой семья жениха  проверит родословную семьи
невесты,  чтобы  убедиться, что среди ее  предков  не было буракумин.  Семья
невесты делает то же самое. И если есть какое-нибудь сомнение, то свадьба не
состоится. Буракумин -- это  неприкасаемые Японии. Отверженные,  нижайшие из
низших.  Они  являются  потомками  красильщиком и  кожевенников,  которые  в
буддизме считаются нечистыми."
     "Понятно."
     "А  я  была  еще  ниже,  чем буракумин, потому что калека.  Для японцев
уродство постыдно. Не печально, или обременительно, а позорно. Это означает,
что в  прошлой жизни вы  совершили что-то плохое. Уродство позорит вас, вашу
семью и вашу общину.  Люди вокруг  хотят,  чтобы вы умерли. А если  вдобавок
наполовину черная, айноко большеносого  американца..." Она покачала головой.
"Дети жестоки. А это было провинциальное местечко, сельский городишко."
     Она смотрела, как бежит вперед лента.
     "Поэтому  я  рада жить здесь. Вы,  американцы,  не  понимаете, в  какой
милости живет ваша страна.  Какой свободой наслаждаетесь вы в своих сердцах.
Вы  не можете  представить суровости жизни в Японии, когда  вас исключат  из
группы. Однако, я знаю это очень хорошо. И теперь меня не расстроит, если от
усилий моей единственной здоровой руки пострадает какой-то японец."
     Она  посмотрела на  меня.  Напряжение  превратило  ее лицо в маску.  "Я
ответила на ваш вопрос, лейтенант?"
     "Да", сказал я, "ответили."
     "Когда я приехала в Америку, то подумала, что американцы очень глупят с
японцами -- ну,  и  ладно, бросим  об  этом. Вот,  что  нам нужно делать. Вы
наблюдаете  за верхними двумя мониторами. Я стану следить за  нижними тремя.
Внимательно высматривайте об®екты,  которые отражают.  Смотрите  пристально.
Поехали."


     ( Я во тьме следил за мониторами.
     Тереза  Асакума ощущала горечь по  отношению  к японцам;  то  же  самое
чувствовал и я. Инцидент  с  Крысой Вильхельмом разозлил меня.  Той злостью,
что возникает из  страха.  Одно  предложение, сказанное им, приходило на  ум
снова и снова.
     Вам  не кажется,  лейтенант, что при этих обстоятельствах  суд совершил
ошибку, доверив вам опеку маленькой дочери?
     Я не желал этой опеки. Во  всей суматохе развода, ухода  Лорен, укладки
вещей -- это твое, это мое --  последнее, что мне хотелось,  была опека  над
семимесячным ребенком. Шелли только-только начала передвигаться по  комнате,
держась за  мебель. Она только  что сказала: "мама" - ее  первое  слово.  Но
Лорен  не   желала  ответственности  и  продолжала  твердить:  "Я  не  смогу
справиться, Питер.  Я просто не совладаю." Поэтому ребенка забрал я. Что еще
я мог сделать?
     Но сейчас  прошло  уже  почти  два года. Я изменил свою жизнь. Я сменил
свою  работу,  поменял расписание.  Теперь  это  была  моя  дочь. И мысль  о
расставании с ней ножом поворачивалась у меня в животе.
     Вам не кажется, лейтенант, что при этих обстоятельствах...
     На мониторе я следил, как  Черил Остин ждала во  тьме  появления своего
любовника. Я смотрел, как она оглядывает помещение.
     "Суд совершил ошибку..."
     Нет, думал  я,  суд  не совершал  ошибки.  Лорен не могла  справиться и
никогда бы не  справилась. Половину времени она пропускала свои посещения по
уик-эндам. Она была чересчур занята, чтобы повидаться с собственной дочерью.
После  одного из уик-эндов она  вернула  мне плачущую  Мишель  и сказала: "Я
просто  не знаю, что с ней делать." Я посмотрел  ребенка. У  нее были мокрые
пеленки и болезненная сыпь. У Мишель всегда высыпало на попке, когда пеленки
меняли недостаточно быстро.
     Весь уик-энд Лорен недостаточно быстро меняла ее пеленки. Я  сам сменил
их и обнаружил мазки дерьма в вагине Мишель.  Она не смогла правильно вымыть
собственную дочь.
     Вам не кажется, что суд совершил ошибку?
     Нет, не кажется!
     При этих обстоятельствах, вам не кажется...
     "Твою мать", сказал я.
     Тереза ткнула кнопку, остановив ленты.
     Но всех мониторах изображение застыло. "В чем дело?", спросила она. "Вы
что-то увидели?"
     "Нет, ничего."
     Она взглянула на меня.
     "Извините. Я задумался о другом."
     "Не надо отвлекаться."
     Она снова пустила ленты.
     На многочисленных мониторах мужчина обнимал Черил  Остин. Изображения с
разных камер сочетались  сверх®естественным образом. Мы видели событие сразу
со всех сторон -- спереди, сзади, сверху и сбоку.
     Было страшновато смотреть.
     Мои два монитора показывали сцену с дальнего угла зала и высоко сверху,
глядя прямо вниз. Черил с любовником  на одном мониторе казались маленькими,
а на другом я видел лишь макушки их голов. Но я следил.
     Стоя рядом, Тереза Асакума дышала медленно и  регулярно. Вдох -- выдох.
Я посмотрел на нее.
     "Внимание."
     Я посмотрел на экраны.
     Любовники были  в страстном  об®ятии.  Мужчина  прижимал Черил спиной к
столу.  На виде сверху я видел ее лицо, глядящее прямо вверх. Рядом с ней на
стол упал на стол фотоснимок в рамке.
     "Вот", сказал я.
     Тереза остановила ленты.
     "Что?", спросила она.
     "Здесь",  показал я на снимок в рамке. Он лежал на столе стеклом вверх.
Мы увидели в стекле отражение головы мужчины, когда он наклонялся над Черил.
Очертания были очень темные. Просто силуэт.
     "Можно что-то получить из этого образа?", спросил я.
     "Не знаю, попробую."
     Ее рука быстро пробежала по кнопкам управления, легко прикасаясь к ним.
"Видеокартинка  оцифрована",   сказала  она.  "Теперь  она   в   компьютере.
Посмотрим,  что  мы  с  ним  можем  сделать."  Изображение  начало  прыгать,
становясь более крупным. На экране проплыло замершее, зернистое  лицо  Черил
--  головы запрокинута в порыве страсти. Экран скользнул мимо плеча к снимку
в рамке.
     По мере увеличения картинка становилась все более зернистой. Она начала
распадаться на точки, словно фотография в газете, которую близко подносишь к
глазам.  Потом  стали  расти  сами  точки,  формируя  края  и превращаясь  в
небольшие серые прямоугольники.  Очень скоро я уже не мог сказать, на что же
мы смотрим.
     "Это сработает?"
     "Сомневаюсь. Но вот край рамки, а вот лицо."
     Я был рад, что хоть она-то видит. Я не видел.
     "Теперь сделаем порезче."
     Она нажимала  кнопки.  Выпадали  компьютерные меню,  уплывали  обратно.
Изображение  стало  отчетливее.  Менее  зернистым. Я различил  край рамки  и
очертания головы.
     "Еще резче."
     Она сосредоточенно работала.
     "Получилось. Теперь настроим шкалу серого цвета..."
     Лицо на снимке стало выплывать из тьмы.
     Мурашки по коже.
     Сильно  увеличенное, с очень крупным зерном -- каждый  зрачок был одной
черной  точкой --  мы  на  самом-то деле не различали, кто  это  был.  Глаза
мужчины  были  открыты,  рот  изогнут, искажен  страстью,  возбуждением  или
ненавистью. Не различить.
     Не различить.
     "Это японское лицо?"
     Она покачала головой. "Слишком мало подробностей."
     "Сможете его вытащить?"
     "Я еще  над ним  потом  поработаю. Но,  думаю,  что нет. Не  получится.
Поехали дальше."
     Изображения снова понеслись на  полной скорости. Черил вдруг оттолкнула
мужчину, уперевшись руками в грудь. Лицо исчезло со снимка в рамке.
     Мы снова уставились в наши пять разных видов.
     Пара  разделилась и  Черил  недовольно продолжала его толкать.  Ее лицо
казалось гневным. Теперь, когда я видел напряженное лицо мужчины, отраженное
в стекле, я мог бы подумать, что она испугалась того, что увидела. Но нельзя
было судить с уверенностью.
     Любовники стояли в пустой комнате, споря, куда идти. Они огляделись. Он
кивнул. Она указала в сторону конференц-зала. Казалось, он согласился.
     Они поцеловались, снова стиснув друг друга. В том, как они соединялись,
разделялись, соединялись вновь, присутствовала интимность.
     Тереза это тоже заметила: "Она его давно знает."
     "Да, я бы тоже так сказал."
     Продолжая   целоваться,    парочка    неловко   двигалась   в   сторону
конференц-зала.  Мои  мониторы  здесь  были  мало  полезны.  Дальняя  камера
охватывала  все пространство и  пара двигалась поперек экрана справа налево.
Но фигуры  были  крошечные, едва  видимые. Они  перемещались  между  столами
направляясь к...
     "Подождите", сказал я, "что это такое?"
     Она пошла назад, кадр за кадром.
     "Вот", сказал я, показывая на изображение. "Видите? Что это такое?"
     Когда  парочка  шла  через комнату,  камера  миновала громадный  свиток
японской  каллиграфии,  висящий  на  стене  возле лифта. Свиток был  защищен
стеклом. Но краткое мгновение сверкнул какой-то блик. Мои глаза его засекли.
     Вспышка света.
     Тереза нахмурилась. "Это не отражение парочки", сказала она.
     "Нет."
     "Давайте поглядим."
     Она  снова  начала увеличивать картинку. Изображение прыгало на экране,
на  каждом шагу  делаясь все зернистее.  Блик  увеличился, разбившись на два
фрагмента. В одном углу  -- размытое пятнышко света. И вертикальные полоски,
почти по всей высоте картинки.
     "Подкачаем его", сказала она.
     Она  начала перемещать  изображение  вперед  и  назад по кадру за  раз.
Прыгая от одного  к другому. На одном кадре вертикальная полоска исчезла. На
следующем  --  появилась.  Вертикальная  полоска  длилась  следующие  десять
кадров, а потом исчезла и больше не появлялась.  Однако, размытое пятнышко в
углу присутствовало все время.
     "Хмм."
     Она сместилась на пятнышко. При возрастающем увеличении оно распалось и
стало  похожим на скопление  звезд  из книги по астрономии.  Казалось, что у
него  имеется какая-то внутренняя организация. Я почти  различил в нем образ
буквы Х. И сказал об этом.
     "Да", ответила она. "Сейчас посмотрим."
     Компьютер обрабатывал данные. Размытое пятнышко стало четче. Теперь оно
походило на римские цифры.
     TIX(
     "Черт возьми, что это такое?"
     Она продолжала работать. "Заострение краев", сказала она. Римские цифры
на экране обрисовались более четко.
     TIX(
     Тереза  продолжала  попытки  разрешить   пятно.  Изображение  в  чем-то
становилось лучше, а в чем-то  менее четким. Но в конце концов мы смогли его
опознать.
     TIX(
     "Это отражение надписи над выходом -  EXIT",  сказала  она. "На дальней
стороне комнаты, напротив лифтов, есть выход, правильно?"
     "Да", ответил я.
     "Он  и  отразился в стекле  на  свитке.  И  только-то."  Она  перешла к
следующему кадру.  "А  вот  эта вертикальная полоска  света очень интересна.
Видите?  Она  появилась и исчезла."  Тереза несколько раз  прокрутила  ленту
вперед-назад.
     И вдруг я понял.
     "Там  пожарный выход",  сказал я.  "И выход на лестницу. Это, наверное,
отражение света с лестницы, когда кто-то открыл дверь и снова закрыл ее."
     "Хотите сказать, что кто-то вошел в зал?", сказала она. "С лестницы?"
     "Да."
     "Интересно. Попробуем посмотреть, кто же это."
     Она пустила ленты  вперед. При большом увеличении зернистое изображение
прыгало и брызгалось  на экране, словно фейерверк. Казалось, что  мельчайшие
компоненты  изображения жили  своей собственной  жизнью, ухитряясь танцевать
свой собственный независимый танец. Но смотреть  было тяжело. Я потер глаза.
"Боже ты мой."
     "Окей. Вот оно."
     Я  взглянул.  Она  заморозила  картинку.  Я  не различал ничего,  кроме
случайной  россыпи черно-белых  пятен. Казалось,  в ней  различался какой-то
порядок,  но  я  бы  не  смог  сказать,  что  это.  Картинка  напомнила  мне
сонограмму,  когда  Лорен  была  беременной.  Врач  говорил:  голова  здесь,
желудочек ребенка здесь. Но я не различал  ничего. Абстрактная картинка. Моя
еще не родившаяся дочь.
     Доктор  говорил: видите? Она  шевелит  пальчиками.  Видите?  Ее  сердце
бьется.
     И  я вдруг увидел. Я увидел биение сердца. Меленькое сердце и маленькие
ребрышки.
     При этих обстоятельствах, лейтенант, вам не кажется...
     "Видите?",  спросила  Тереза.  "Это  его  плечо.  Вот очертания головы.
Теперь он движется вперед  -- видите, изображение становится  больше?  --  а
теперь он стоит в дальнем коридоре  и выглядывает из-за угла.  Он осторожен.
Можно  различить  профиль  его носа в тот  момент, когда он  поворачивается.
Видите? Я знаю,  что это тяжело. Следите  внимательно. Теперь он  смотрит на
них. Он за ними следит."
     И вдруг я  увидел. Казалось, что точки стали  на свои места. Я различил
силуэт мужчины, стоящего в холле у дальнего выхода.
     Он следил.
     Через  комнату от него любовники продолжали обниматься в поцелуе. Вновь
появившегося они не замечали.
     Но кто-то за ними следил. Я похолодел.
     "Сможете узнать, кто это?"
     Она покачала головой. "Невозможно. Мы и так на пределе всего. Я даже не
могу разрешить глаза и рот. Ничего не выйдет."
     "Тогда поехали дальше."


        x x x
     Ленты  снова  закрутились  на полной скорости.  Меня поразил  внезапный
возврат  к  нормальному  размеру  и  нормальному  движению.  Я  следил,  как
любовники, страстно целуясь, продолжали пересекать комнату.
     "Значит, теперь за ними следят", сказал Тереза. "Интересно. Что это  за
девушка?"
     Я сказал: "Мне кажется, таких называют торигару оннаи."
     Она спросила: "У нее свет в птичке? Тори что?"
     "Ладно. Я хотел сказать, что она беспутная женщина."
     Тереза покачала головой. "Мужчины вечно болтают такое. Мне кажется, она
его любит, но у нее неразбериха в голове."
     Любовники  добрались  до конференц-зала  и Черил внезапно  вывернулась,
пытаясь оторваться от мужчины.
     "Если она его любит, то это странный способ демонстрации любви", сказал
я.
     "Она чувствует, что что-то не так."
     "Почему?"
     "Не знаю. Наверное, что-то услышала. Того, другого. Не знаю."
     Какова ни  была  бы  причина,  Черил  боролась  с  любовником,  который
обхватил ее за талию обоими руками и  почти  тащил ее в конференц-зал. Черил
снова дернулась у двери, когда мужчина пытался втолкнуть ее.
     "Здесь хороший шанс", сказала Тереза.
     Ленты снова замерли.
     Все стены  конференц-зала  были из  стекла.  Сквозь  внешнее остекление
виднелись огни города.  Однако, внутренние стены,  выходящие в  атриум, были
достаточно  темными,  чтобы  действовать как черный зеркала.  Когда  Черил с
любовником  оказались рядом  с внутренними стеклянными  стенами,  их  борьба
отражалась в стекле.
     Тереза двигала  ленту вперед  кадр за  кадром, высматривая изображение,
которое можно  остановить и  обработать.  Время от  времени  она увеличивала
кадр, пробовала пикселы и снова уменьшала изображение.  Работа была трудной.
Парочка двигалась  довольно  быстро, фигуры часто оказывались смазанными.  А
огни небоскребов, стоящих снаружи, забивали хорошие изображения.
     Работа становилась раздражающе нудной.
     И медленной.
     Стоп. Увеличение. Прокрутка по изображению, попытка обнаружить секцию с
достаточным количеством подробностей. Откат. Снова шаг вперед. Снова стоп.
     Наконец, Тереза вздохнула: "Не получается. Свет все забивает."
     "Тогда идем дальше."
     Я  видел,  как Черил цепляется за дверную раму,  пытаясь  удержаться. В
конце концов, мужчина  протолкнул ее и она начала падать с выражением испуга
на  лице.  Она взмахнула рукой, чтобы  ударить мужчину.  Сумочка  полетела в
воздух.  Потом  оба   оказались   в  зале.  Фигуры   перемещались  быстро  и
поворачивались.
     Мужчина  прижал ее спиной к  столу  и  изображение  Черил  появилось  в
камере, которая смотрела прямо вниз в конференц-зал. Короткие светлые волосы
контрастно  выделялись   на  темном  дереве   стола.  Ее   настроение  снова
изменилось, она на  секунду перестала бороться. У нее был выжидательный вид.
Возбужденный. Она  облизала  губы. Ее глаза следовали  за  мужчиной, который
склонялся над нею. Он завернул ее юбку на бедра.
     Она улыбнулась, надула губки, зашептала ему в ухо.
     Коротким жестом он сдернул ее трусики.
     Она    ему   улыбнулась.   Напряженной   улыбкой,    полу-возбужденной,
полу-умоляющей.
     Она возбуждалась собственным страхом.
     Руки ласкали ее горло.


     ( Находясь  в  затемненной лаборатории, прислушиваясь к шипению коньков
сверху, мы снова и снова наблюдали конечный акт насилия. Он проходил на пяти
мониторах под разными углами, когда ее  бледные ноги поднялись ему на плечи,
и  он  согнулся над  нею, копошась в  своих  брюках. На  повторе  я  обратил
внимание на мелочи, ускользавшие раньше. Как она, шевеля бедрами, скользнула
на стол, чтобы принять его. Как изогнулась  ее спина в момент проникновения.
Как  изменилась  ее  улыбка,  кошачья,  всезнающая.   Оценивающая.  Как  она
подгоняла его, что-то бормоча. Ее руки, ласкающие его спину. Внезапная смена
настроения, вспышка  гнева в глазах, резкий  толчок. Как она боролась с ним,
вначале его возбуждая, а потом, борьба началась всерьез, потому  что  что-то
пошло  не так.  Как  выпучились  ее  глаза,  в этот момент у нее  был взгляд
настоящего отчаянья. Ее  руки отталкивали его руки, задирая рукав пиджака  и
обнаружив крошечную вспышку металлических запонок. Отблеск ее часов. Ее руки
упали на стол, ладони открылись. Пять  бледных пальцев на черной поверхности
стола. Потом дрожь, пальцы дернулись, и наступила неподвижность.
     Он  медленно  осознавал,  что  произошло  несчастье.  На  мгновение  он
напряженно застыл, потом взял ее голову в руки, подвигал туда-сюда,  пытаясь
пробудить ее, перед  тем как  окончательно высвободиться. Даже  глядя на его
спину, можно было почувствовать его  ужас. Он  действовал медленно, словно в
трансе. Короткими шага