ли его.
     Кен и  я  прошли  в центральный коридор.  Я  дошел  с ним до  кофейного
автомата, но он повел меня дальше в библиотеку. В центре этажа "Таймс" имела
библиотеку,  которая  была больше  и лучше  снабжена чем  библиотеки  многих
колледжей.
     "Ну, и что хочет Вильхельм?", спросил я.
     "Он был  здесь  сегодня прошлой  ночью",  сказал Кен. "Я забежал  после
театра   подобрать  кое-какие  заметки,  которые  мне  нужны  для  утреннего
интервью,  которое я делаю из дома. И я увидел Крысу в библиотеке. Наверное,
в одиннадцать вечера.  Ты знаешь, какой амбициозный это маленький гаденыш. Я
увидел  это  у  него  на  лице.   Он  почувствовал   запах  крови.  Поэтому,
естественно, тебе надо это знать."
     "Естественно", сказал я. Крыса  был законченным  убийцей в спину. Годом
раньше  он  ухитрился  подстроить  увольнение  редактора отдела  Воскресного
Календаря.  Только в  последнюю  минуту  сорвалось  его  назначение  на  эту
должность.
     Кен сказал: "Поэтому я шепнул Билли, ночной библиотекарше: "Что это? На
что нацелился Крыса?" Она говорит: "Он ищет полицейские рапорты  о  каком-то
копе." Такое облегчение, подумал я. Но потом начал удивляться. Я имею в виду
, что я остаюсь старшим репортером отдела Метро. Я все  еще делаю заметки из
Центра Паркера пару  раз в месяц. Что он знает, чего не знаю я? Насколько  я
понимаю, это  должна  быть моя  история.  Поэтому я спросил Билли, как зовут
копа?"
     "Могу догадаться", сказал я.
     "Это верно", сказал Кен. "Питер Дж. Смит."
     "Когда это было?"
     "Около одиннадцати."
     "Великолепно", сказал я.
     "Я подумал, что тебе надо знать", сказал Кен.
     "Да."
     "Поэтому я  спросил  Билли - прошлой  ночью - я сказал:  "Билли, какого
рода материал  он гребет?"  а  он гребет  все, все старые клипсы из морга, и
очевидно  у него  есть  источник  в  Паркере,  кто  выдал ему записи  отдела
внутренних расследований. Какие-то  слушанья  о  растлении детей.  Обвинение
выдвигали пару лет назад."
     "А, черт", сказал я.
     "Это правда?", спросил Кен.
     "Слушанье было", сказал я. "Но это была брехня."
     Кен глянул на меня. "Проинформируй."
     "Это  было  три года  назад", сказал я. "Я еще работал детективом. Я  с
партнером приехал на случай семейного насилия в Лазера-Гейтс. Испанская пара
передралась. Оба сильно пьяные. Женщина хотела, чтобы  мы арестовали мужа, а
когда я отказался, сказала, что он сексуально пристает к ее ребенку. Я пошел
взглянуть на ребенка. Ребенок выглядел  окей. И я опять отказался арестовать
мужа. Женщина  разгневалась. На следующий  день  пришла  и  обвинила  меня в
сексуальном  растлении.  Было предварительное слушанье. Обвинение снято, как
безосновательное."
     "Окей", сказал Кен.  "Теперь:  у тебя  были  какие-нибудь  сомнительные
путешествия?"
     Я нахмурился: "Путешествия?"
     "Крыса  пытался  найти прошлой  ночью  сведенья о  поездках. Полеты  на
самолетах, пикники, заранее оплаченные расходы."
     Я покачал головой: "Даже рядом ничего нет."
     "Ага, я сам  догадался, что  он  ищет  в  неверном  направлении.  Ты  -
отец-одиночка и не бываешь на пикниках."
     "Никогда."
     "Это хорошо."
     Мы все глубже заходили в библиотеку. С угла сквозь стеклянные стены  мы
видели редакцию  секции Метро. Я заметил,  что Крыса,  совсем  заболтавшись,
продолжает  разговаривать  с девушкой. Я спросил:  "Кен, я что-то не  совсем
понимаю, почему я?  Моя работа  совсем не  горячая. Никаких  споров. Уже три
года я не работаю детективом. Я даже больше не пресс-офицер, просто связник.
Занимаюсь только политикой. Почему же репортер "Таймс" охотится за мной?"
     "В одиннадцать вечера в четверг, ты  хочешь спросить?", спросил Кен. Он
смотрел на меня, словно я идиот. Словно по подбородку у меня течет слюна.
     Я сказал: "Думаешь, это делают японцы?"
     "Крыса наверняка выполняет  их задание.  Он - наемный подонок. Работает
на видеостудии,  на  компании грамзаписей, на  брокерные  конторы,  даже  на
риелтеров. Крыса теперь - консультант. Он ездит в Мерседесе-500SL, знаешь?"
     "Даже так?"
     "Весьма неплохо для репортерской зарплаты, не правда.?"
     "Да, пожалуй."
     "Вот так. Кому ты наступил на мозоль? И это произошло прошлой ночью?"
     "Наверное."
     "Потому что кто-то вызвал Крысу и натравил на тебя."
     Я сказал: "Не могу поверить."
     "Поверь",  сказал Кен. "Меня  единственно  беспокоит, что у Крысы  есть
крот в Центре Паркера. Кто-то в департаменте выдает ему материалы внутренних
расследований. В своем собственном департаменте у тебя все окей?"
     "Насколько я знаю, да."
     "Хорошо.  Потому что  Крыса прибегнет к  своим обычным фокусам. Сегодня
утром я говорил с Роджером Баскомбом, нашим советником."
     "И что?"
     "Угадай-ка,  кто  позвонил  ему  прошлой  ночью,   весь  кипя  и  бурля
вопросами? Крыса. А хочешь угадать, какой задавался вопрос?"
     Я не ответил.
     "А  вопрос  был  такой?  Представляет  ли  общественный  интерес служба
полицейского  пресс-офицера?  И  может  ли  офицер  полиции  подать  иск  за
диффамацию?"
     Я вымолвил: "Бож-же мой."
     "Правильно."
     "А какой был ответ?"
     "Да кому нужен  ответ? Ты же  знаешь, как это  все  работает.  Все, что
Крысе требуется сделать,  это позвонить  кое-куда и сказать: "Хай, это  Билл
Вильхельм из "ЛА Таймс". Мы завтра печатаем статью, что лейтенант Питер Смит
занимается растлением детей, у вас есть какие-нибудь комментарии?" Несколько
хорошо нацеленных  звонков - и статью даже не надо печатать. Редакторы могут
ее пристукнуть, но ущерб уже нанесен."
     Я ничего не  ответил.  Я знал, что Кен  говорит правду. И  много раз  я
видел, как это бывает.
     Я спросил: "Что я могу сделать?"
     Кен засмеялся:  "Устроить  один  из  знаменитых инцидентов, связанных с
жестокостью полиции ЛА."
     "Не смешно."
     "В  нашей газете  об этом никто не напишет,  могу обещать. Убей  его на
фиг. И даже если кто-то  снимет это  на видео, да люди станут платить, чтобы
только просмотреть пленку."
     "Кен."
     Кен вздохнул.  "Что, нельзя помечтать? Окей, есть одна штука. В прошлом
году, когда Вильхельм занимался, э-э, сменой руководства в отделе Календаря,
я получил по почте  анонимный пакет.  И еще несколько человек получили. В то
время никто ничего не предпринял. Очень грязная вещь. Интересуешься?"
     "Ага."
     Из  внутреннего   кармана  спортивного  пиджака  Кен  достал  небольшой
конверт.  На  нем  еще  были  видны  полоски  от  бечевки.  Внутри  -  серия
фотографий, напечатанных на  сложенной в гармошку бумаге.  На снимках  Вилли
Вильхельм занимался  интимным актом с  темноволосым мужчиной.  Голова  Вилли
была у мужчины на коленях.
     "Под такими углами лицо Вилли  неважно  видно", сказал Кен. "Но это он,
все верно.  Репортер по быстрому развлекает свой источник.  Как  говориться,
выпивает с ним."
     "Кто этот тип?"
     "Нам  пришлось  немного  повозиться.   Его   зовут  Барри   Борман.  Он
региональный глава отдела продаж Кейсей Электроникс в Южной Калифорнии."
     "И что мне с этим делать?"
     "Дай-ка  мне  свою  карточку", сказал  Кен.  "Я  положу ее в  конверт и
отправлю все Крысе."
     Я покачал головой: "Мне это не нравится."
     "Уверен, он дважды подумает."
     "Нет", сказал я, "такое не по мне."
     Кен  пожал  плечами.  "Ладно. Это может и  не  сработать. Даже  если мы
скрутим яйца Крысе, то у японцев, наверное, есть и другие способы. Я все еще
не  раскопал, откуда пошла вчера эта заметка. Слышу в ответ только  "приказы
сверху,  приказы сверху".  И понимай, как знаешь.  Может означать  все,  что
угодно."
     "Кто-то же должен был ее написать."
     "Говорю тебе, я не раскопал.  Но ты же знаешь, у японцев мощное влияние
на  газету.  Это больше, чем просто их реклама. Больше,  чем их  неотступная
машина паблик рилейшен, бубнящая  из Вашингтона, больше, чем местное лобби и
пожертвования в выборные компании политиков и в организации. Это сумма всего
и  еще больше. И оно  становится  коварным. Я  хочу сказать,  что  сидишь на
совещании, обсуждаешь будущие статьи и вдруг  понимаешь, что на них никто не
хочет тянуть. Вопрос не в  том, истинна ли информация, или нет, новость она,
или не новость.  И  это даже не уравнение с  одним неизвестным, вроде "мы не
скажем этого, а они накачают своей рекламы". Все гораздо более тонко. Иногда
я гляжу на своих  редакторов  и  могу  поклясться,  что они не  хотят выхода
некоторых статей, потому что боятся. И  при этом даже не знают,  чего именно
они боятся. Просто боятся, и все."
     "Такова свободная пресса."
     "Эй,  не надо", сказал Кен, "сейчас не время для школьной чепухи. Ты же
знаешь  правила игры. Американская пресса сообщает  о преобладающем  мнении.
Преобладающее мнение - это  мнение группы, стоящей у власти. Власть теперь у
японцев. Пресса делает свое обычное дело. Просто поберегись."
     "Поберегусь."
     "А когда решишь, что надо отправить посылку, звони не раздумывая."


        x x x
     Мне  хотелось  поговорить с Коннором. Я  начал понимать, отчего  Коннор
встревожился, и  почему он  хотел побыстрее завершить  расследование. Потому
что хорошо  выстроенная  машина  намеков - страшная вещь. Искусный и опытный
мастер интриг - а Крыса был искусен  - может  устроить так,  что каждый день
будет  появляться новая  история, хотя  в действительности вообще  ничего не
происходит.   Печатается  заголовок:  "Большое  жюри  не  решается  обвинить
полицию", когда на самом деле  большое жюри еще вовсе не собиралось. Однако,
люди  день  за  днем  видят   заголовки  и  приходят  к  своим   собственным
заключениям.
     Дело  в  том, что способ  впиться всегда найдется.  Под  конец компании
очернения, если вашего суб®екта нашли ни в чем не запятнанным, все еще можно
соорудить  заголовок: "Большому  жюри не удалось  обвинить  полисмена",  или
"Районный прокурор не желает возбуждать дело против обвиняемого  копа". Сами
такие заголовки не хуже обвинений.
     И нет  никакого способа уклониться от  нескольких недель  отрицательной
прессы. Обвинения  запоминает каждый. Опровержений никто не  помнит.  Такова
человеческая натура. Если вас обвинили, то потом тяжело вернуться к норме.
     Стало страшновато, у  меня возникло очень гнусное ощущение.  В®езжая на
автостоянку возле  физического  факультета УЮК, я был поглощен  собственными
мыслями, когда снова зазвонил телефон. Это был помощник шефа Олсон.
     "Питер?"
     "Да, сэр."
     "Уже почти  десять. Думаю,  тебе  пора  быть здесь и  положить ленты на
стол. Ты мне обещал."
     "У меня затруднения с копированием."
     "Ты этим занят?"
     "Конечно. А в чем дело?"
     "Потому что из звонков, полученных мною, следует, что ты не бросил свое
расследование", сказал  Джим Олсон. "За протекший час ты  задавал  вопросы в
японском исследовательском  институте. Потом  ты допрашивал ученого, который
там работает. Ты смотался на какой-то японский семинар. Говори прямо, Питер:
расследование закончилось или нет?"
     "Конечно закончилось", сказал я. "Я просто пытаюсь скопировать ленты."
     "Давай побыстрее", сказал он.
     "Хорошо, Джим."
     "Ради блага всего департамента и всех в отдельности - я хочу, чтобы все
это закончилось."
     "Хорошо, Джим."
     "Я не хочу потерять контроль за ситуацией."
     "Я понимаю."
     "Надеюсь, что так", сказал он. "Делай копии и тащи  сюда свою задницу."
И он повесил трубку.
     Я припарковал машину и вошел в здание физфака.


     ( На верху  лекционного зала  я  ждал,  когда  Филип  Сандерс  закончит
лекцию. Он стоял  перед черной доской, покрытой сложными формулами.  В  зале
было около тридцати  студентов,  большинство сидело  внизу  перед  доской. Я
видел макушки их голов.
     Доктору Сандерсу было  около  сорока лет,  один  из тех  энергетических
типов, что находятся  в  постоянном  движении,  расхаживают взад  и вперед и
пишут  уравнения на  доске короткими выразительными тычками мелом, говоря об
"определении отношения сигнальных  ковариантов"  и о "полосе шума факториала
дельта". Я  не мог назвать науку, которой он учит. В конце концов я пришел к
выводу, что должно быть это электротехника.
     Когда зазвонил звонок, студенты встали и стали укладывать сумки.  Я был
поражен: почти  все в классе были азиатами, и парни и девушки. Те, что  не с
Востока были индусами и пакистанцами. Из тридцати студентов только трое были
белыми.
     "Верно",  сказал  позднее  Сандерс,  когда  мы  по коридору  шли в  его
лабораторию. "Тема, вроде "Физики-101", не привлекает американцев. Уже много
лет. Промышленность  совсем не  может их  найти.  Мы  были  бы уже по уши  в
дерьме, если бы не существовало азиатов и индусов, которые приезжают сюда на
докторантуры  по  математике  и  инженерному  делу,  а  потом  работают   на
американские компании."
     Мы  сошли вниз  несколько  пролетов  и повернули  влево. И  оказались в
подвальном коридоре. Сандерс шел быстрым шагом.
     "Трудность  в  том,  однако,  что  это  меняется", продолжал  он.  "Мои
азиатские студенты  начали уезжать  домой. Корейцы  возвращаются  в Корею. И
тайваньцы.  Даже  индийцы возвращаются домой. Стандарты жизни  в  их странах
растут и  теперь  дома больше  возможностей. Некоторые из  этих стран  имеют
громадное число хорошо обученных людей." Мы  живо спустились  еще на пролет.
"Вы знаете, в  каком  городе мира самое большое число докторов по  физике на
тысячу человек населения?"
     "Бостон?"
     "Сеул, Корея. Подумайте об  этом, когда  мы ворвемся  в двадцать первый
век."
     Теперь  мы  шли по  другому коридору. Потом на короткое время оказались
снаружи на солнечном свете, прошли  по  асфальтовой дорожке и вошли в другое
здание.  Сандерс  поглядел через  плечо,  словно  боялся  потерять меня.  Но
говорить не переставал.
     "А если  иностранные студенты уедут  домой, у  нас не  будет достаточно
инженеров для американских исследований,  чтобы  творить новую  американскую
технологию. Тут простой баланс. Нет в нужном количестве тренированных людей.
Даже большие  компании вроде  ИБМ начинают помаленьку  испытывать трудности.
Обученных людей попросту не существует. Осторожно, дверь."
     Дверь крутнулась в мою сторону. Я вошел внутрь и сказал: "Но если здесь
имеются  все возможности  для  работы с высокой  технологией, разве  это  не
привлекает студентов?"
     "Привлекает, но не  так, как инвестиционные  банки или  юриспруденция."
Сандерс засмеялся: "Америке может недоставать  инженеров и ученых, однако мы
первые  в  мире по  производству  адвокатов.  Половина адвокатов всего  мира
находится в Америке. Только представить." Он покачал головой.
     "У  нас  четыре процента  мирового населения  и восемнадцать  процентов
мировой экономики. И у нас же пятьдесят процентов адвокатов. И каждый год из
юридических школ выплывают еще тридцать пять тысяч. Вот куда направлена наша
продуктивность, вот  где наш  национальный центр  интереса.  Половина  наших
TV-шоу толкует  об адвокатах.  Америка превращается в Страну Адвокатов.  Все
выдвигают друг  другу иски. Все друг друга оспаривают.  Все в  судах.  Ведь,
кроме  всего, трем четвертям миллиона американских адвокатов  надо  же  хоть
чем-то заниматься.  Они обязаны как-то заколачивать свои триста тысяч в год.
Другие страны думают, что мы спятили."
     Он  открыл  дверь  ключом.  Я  увидел  надпись  от  руки:  "Лаборатория
продвинутой  обработки  образов" и стрелку.  Сандерс повел меня по  длинному
коридору.
     "Даже наши самые яркие ребята плохо обучены. Самые  лучшие американские
дети сегодня на двенадцатом месте в  мире  после промышленных  стран  Азии и
Европы.  А  ведь  это наши  лучшие  студенты.  На  дне  гораздо хуже.  Треть
выпускников школ не может прочесть расписание автобусов. Они неграмотные."
     Мы  дошли  до конца коридора  и повернули направо.  "Ребята, которых  я
вижу,  ленивы. Никто  не хочет  работать. Я учу физике. Чтобы стать мастером
нужны годы. Но  все дети хотят одеваться  как  Чарли Шин  и сделать  миллион
долларов  еще  до  того, как стукнет двадцать  восемь.  Единственный  способ
сделать такие деньги -  это юриспруденция, инвестиционные банки, Уолл-Стрит.
То есть,  места, где идет игра бумажными доходами, что-то  за ничего. Именно
этого в наши дни хотят дети."
     "Может, только в УЮК?"
     "Всюду, поверьте мне. Они все смотрят телевизор."
     Он распахнул  еще одну  дверь. Еще один коридор.  В  нем  было  сыро  и
затхло.
     "Знаю, знаю, я старомоден", сказал Сандерс. "Я все еще верю, что каждое
человеческое  существо   для   чего-то   предназначено.   Вы   для   чего-то
предназначены. Я предназначен для чего-то. Просто живя на этой планете, нося
одежду,  которую  мы  носим,  делая  работу,   которую  мы  делаем,  мы  все
предназначены для чего-то.  И  в этом маленьком уголке мира", сказал он, "мы
предназначены возиться  с телепакостью.  Мы анализируем теленовости и видим,
где они побывали со своей лентой. Мы анализируем TV-клипы..."
     Сандерс вдруг остановился.
     "В чем дело?"
     "С вами был еще кто-нибудь? Вы пришли один?"
     "Да, только я."
     "О, хорошо." Сандерс помчался дальше в том же головокружительном темпе.
"Я  всегда  боюсь  потерять  здесь  кого-нибудь.  Окей,  мы  пришли.  Вот  и
лаборатория. Хорошо. Дверь именно там, где я ее оставил."
     Широким жестов он распахнул дверь. Я остолбенело уставился в комнату.
     "Я понимаю, что вид подкачал", сказал Сандерс.
     Серьезное преуменьшение, подумал я.
     Я  смотрел в  подвальное  помещение с  ржавыми  трубами и  свисающей  с
потолка крепежной арматурой.  Зеленый линолеум  на  полу в нескольких местах
свернулся, обнажая бетон. По всей комнате расставлены обшарпанные деревянные
столы  с кучами  оборудования  и  свисающими  по бокам проводами. За  каждым
столом напротив монитора сидело по  студенту. В нескольких местах в ведра на
полу с потолка капала вода. Сандерс сказал: "Единственное место, которое нам
удалось получить, оказалось здесь в подвале, а у  нас нет денег на небольшие
удобства,  вроде  потолка. Ничего, не  обращайте внимания.  Просто  берегите
голову."
     Он прошел в комнату. Во  мне  почти  сто  восемьдесят сантиметров, чуть
меньше  шести  футов,  и  чтобы  войти  в  комнату мне пришлось  скрючиться.
Откуда-то с потолка донеслось резкое скрежещущее шипение.
     "Конькобежцы", об®яснил Сандерс.
     "Извините?"
     "Мы  находимся под  ледяным катком. Ничего, вы  привыкните. На самом-то
деле сейчас не так  уж и плохо. Вот  когда днем  у них тренировка по хоккею,
тогда шумновато."
     Мы шли глубже  в  комнату. Я чувствовал себя как в подводной  лодке.  Я
поглядел  на студентов  за  рабочими  станциями.  Они  все  были погружены в
работу: когда мы проходили  мимо,  никто не поднимал  глаз. Сандерс спросил:
"Какие ленты вы хотите скопировать?"
     "Японские восьмимиллиметровые. Ленты  службы  безопасности.  Это  может
оказаться трудным."
     "Трудным?  Сильно  в  этом  сомневаюсь",  сказал  Сандерс.  "Знаете,  в
молодости    я    написал    большинство   ранних    алгоритмов    обработки
видеоизображений. Подавление снега, инверсия, прослеживание  границ - всякое
такое.    Алгоритмами    Сандерса    пользуются    все.    Тогда    я    был
студентом-выпускником в Калтехе. В свободное время работал на JPL. Нет, нет,
это мы сделать сможем."
     Я передал ему одну из лент. Он взглянул на нее: "Хитрый жучок."
     Я спросил: "И что же случилось со всеми вашими алгоритмами?"
     "Для  них  не  нашлось коммерческого применения", сказал  он.  "Тогда в
восьмидесятых американские  компании, вроде  ъCA и  GE,  полностью  ушли  из
коммерческой  электроники. Мои  программы  расширенной обработки  образов  в
Америке оказались не нужны." Он пожал плечами: "Тогда я попытался продать их
фирме Сони в Японию."
     "И что?"
     "Японцы запатентовали эти продукты.