й
слуга, что был с ними, остался и укрылся вон там, за тумбой, стал следить за
домом господина Бонасье. Уж не знаю,  сколько времени прошло, я не дворянин,
чтобы  часы носить... Только  вскоре подъехали  три королевских мушкетера  с
четвертой knx`d|~ в поводу.
     -- Мушкетеры? -- переспросил Рошфор. -- Ты не ошибся?
     -- Синие плащи с крестами и лилиями, где же тут ошибешься?  --  резонно
сказал  сорванец. --  Я  же  не  деревенщина  какая-нибудь, а  потомственный
парижанин...  Слуга за ними  наблюдал, а они вдруг бросились на него, да так
проворно,  что он не успел  убежать или  вырваться.  Они  ему зажали  рот  и
потащили в дом. А  чуть погодя из дома  вышли уже четыре мушкетера, только у
четвертого  лицо  было  закрыто  полями  шляпы.  Они  вскочили   в  седла  и
умчались...  Вот  и все, ваша  милость, --  но это, пожалуй что, стоит  двух
пистолей...
     --  Твоя  правда,  -- сказал Рошфор,  бросая  ему монету.  -- Пойдемте,
д'Артаньян, больше мы ничего не узнаем...
     Они вскочили на лошадей и направились  в  сторону Пале- Кардиналь, а те
четверо, что  приехали с ними, получив от Рошфора какие-то указания шепотом,
разъехались в разные стороны. Граф казался всецело погруженным в собственные
мысли  --  настолько,  что  он  направил  коня  прямо  на  уличную тумбу,  и
д'Артаньян, вскрикнув, предупредил его об опасности.
     -- Бог мой, -- сказал он удивленно. -- Что с вами такое, Рошфор?
     -- Вы еще слишком молоды, д'Артаньян, и не знаете, что это такое, когда
оживают призраки  прошлого... Вот что. Не  было ли у нее  большого  перстня?
Очень  большого,  старинного, великоватого  для женского  пальца, с огромным
красным  карбункулом? Перстень  сделан  из золота  так, что  напоминает  две
звериные лапы, охватывающие карбункул?
     -- Вы его удивительно точно описываете, -- сказал д'Артаньян.
     -- А не показалось ли вам, что ее волосы не всегда были темными?
     На  этот  раз д'Артаньян размышлял значительно дольше, вызывая в памяти
знакомое лицо.
     --  Вы  знаете,  пожалуй... --  сказал  он  неуверенно.  -- Иногда  мне
казалось, что ее волосы у корней гораздо светлее...
     -- Словно их настоящий цвет не темный, а скорее русый или золотистый?
     --  Вполне  возможно.  Когда  волосы у нее  были гладко зачесаны назад,
именно такое впечатление создавалось... Черт  возьми, Рошфор!  Неужели вы ее
знаете?
     -- Боюсь, что да...
     -- А при каких...
     --  Простите,  д'Артаньян, но об этом мы  поговорим чуть  позже...  Без
сомнения,  четвертым  мушкетером была  именно  Констанция. Она хорошо  ездит
верхом, наша Камилла...
     -- Рошфор, да что с вами? Какая Камилла? Констанция!
     -- У  человека, дорогой мой д'Артаньян, может быть много имен... Ну да,
конечно...  Имея в кармане подписанный королевой  открытый лист, лучше всего
выступать в облике королевских мушкетеров... Умно, умно...
     -- Нужно снарядить за ними погоню! -- вскричал д'Артаньян.
     -- За кем? -- горько усмехнулся Рошфор. -- Прикажете хватать  на улицах
поголовно все "синие плащи"? Нам не об этом нужно думать. Мы обязаны понять,
куда они скрылись. Потому  что именно там,  вне  всякого сомнения,  держат и
Анну. Никто  не собирается ее убивать -- ее именно похитили, значит, она  им
для чего-то нужна...
     -- Значит, вот что имел в виду  Лорме? -- догадался д'Артаньян. -- "Это
были не мушкетеры, а англичане..." Люди Винтера!
     -- Несомненно.
     -- Но он хочет ее убить...
     -- Он в первую очередь хочет знать,  где сейчас его племянник. Законный
наследник имений, титулов и денег. А это знаем только Анна и я.
     -- Этот  скот... -- д'Артаньян дрогнул, но решился договорить до конца:
-- Этот скот вполне способен пытать и ее, как собирался пытать меня.
     -- Боюсь, от него этого можно ожидать...
     -- Черт возьми! Почему же мы едем шагом? Нужно лететь сломя голову...
     --  Куда?  --  мягко  спросил  Рошфор.  --  Д'Артаньян,   я   прекрасно
представляю,   что  происходит   у  вас  в   душе...  но  постарайтесь  быть
хладнокровнее. Мы ничем ей не поможем и  ни на что не  повлияем, если начнем
суетиться, кричать, бессмысленно гнать коней... Вы ее любите... а я ее друг,
так что ваши чувства мне вполне понятны.  Но помочь ей мы можем только одним
-- если рассудочно, спокойно и трезво начнем искать.  Начнем угадывать мысли
и ходы противника. Это только кажется, что перед нашими  врагами открыты все
пути, --  на  деле не так-то просто  похитить человека и надежно укрыть его.
Такое укрытие нужно подготовить. Для этого  нужно привлечь доверенных  лиц и
иметь  надежные места  --  а  это  уже  позволяет  более-  менее  определить
направление поисков. Все, кого можно поднять на ноги, уже подняты.  И рыщут,
не жалея ни сил, ни ног...
     Вскоре  д'Артаньян  убедился в справедливости  его  слов,  собственными
глазами увидев, какая суета царит  в Пале-Кардиналь: то и дело кто-то вскачь
уносился со двора, а кто-то приехал  с докладом (большей частью эти доклады,
увы, заключались в том, что "ничего нового узнать не удалось")...
     Когда они устроились в одной из задних комнат, Рошфор велел подать вина
-- и  выпил залпом чуть ли не целую бутылку прежде, чем гасконец справился с
половиной стакана. Понимая, что это неспроста, д'Артаньян осторожно сказал:
     -- Значит, вы ее знали...
     --  Ну еще  бы,  --  сказал Рошфор, глядя  на него  совершенно трезвыми
глазами. -- Я был на ней женат, знаете  ли. Собственно говоря, она  и сейчас
моя жена -- поскольку к моменту заключения нашего брака была вдовой...
     -- Боже мой! Так эта женщина...
     --  Это  женщина  -- графиня  де  Рошфор.  И  в  то  же  время  супруга
галантерейщика Бонасье... впрочем,  уже  вдова. Вы знаете,  что я  родом  из
Пикардии?
     -- Да, Анна мне говорила...
     -- Вот только она вам, ручаться можно, не рассказывала, почему я десять
лет не возвращался в свои имения... Хотя бы потому, что не знала. Есть вещи,
которые приходится держать в себе всю жизнь... или, по  крайней мере, долгие
годы... Понимаете ли, д'Артаньян,  мне тогда было столько же, сколько сейчас
вам.  Родители  мои  умерли,  но  они были  богаты,  и  я стал  единственным
наследником довольно обширных земель. Юнец вроде вас, восторженный, пылкий и
жаждавший любви. Естественно, очень быстро должен был появиться  предмет для
обожания. Я встретил ее.
     -- Констанцию? -- шепотом спросил д'Артаньян.
     Рошфор горько усмехнулся:
     -- Тогда  она звалась  своим настоящим именем -- Камилла де Бейль.  Она
недавно появилась в наших местах, поселилась в скромном домике  с человеком,
которого все считали ее  братом.  На  деле,  как потом  выяснилось,  это был
сообщник  и  очередной любовник. Но в  ту пору  такие подозрения  никому и в
голову  не  могли  прийти.  Честное  слово,   она  казалась   олицетворением
невинности  и добродетели. Она так  мило краснела, заслышав самые безобидные
шутки, несущие лишь едва уловимый намек, тень фривольности... -- Он  смотрел
затуманенным взглядом куда-то сквозь д'Артаньяна, в невозвратное прошлое: --
Быть может, моя юношеская неопытность  и ни при чем. Она могла  очаровать  и
гораздо более опытного человека. Ах, какой чистой и okemhrek|mni  она  тогда
была... Шестнадцатилетняя девушка в белом платье, на опушке зеленого летнего
леса, ясные синие глаза,  воплощенная  невинность во взоре  и походке, белое
платье на  фоне сочной зелени...  Короче говоря, я влюбился. И,  как честный
человек,  предложил  руку и сердце. Она приняла и то, и другое --  это я так
считал тогда, не зная, что ее интересует в первую очередь рука,  а до  моего
сердца ей  и дела нет... Она  стала графиней де Рошфор -- и, надо отдать  ей
должное, прекрасно справлялась с этой ролью. Я до сих пор не вполне понимаю,
почему  она была так нетерпелива и  уже через полгода  после  нашей  свадьбы
задумала...
     -- Неужели... -- с замиранием сердца прошептал д'Артаньян.
     -- Ну да, убить меня, -- самым будничным тоном закончил за него Рошфор.
-- Точнее говоря, подсыпать яд в вино.  Уже через полгода... Быть может, она
побоялась, что я, несмотря на всю свою неопытность, рано или поздно поставлю
ее в ситуацию, когда ее плечи окажутся полностью открытыми...
     -- Боже! Значит, уже тогда...
     --  Уже тогда,  --  кивнул Рошфор. -- То ли  она опасалась, что я увижу
клеймо, то ли ей попросту надоела жизнь  в глуши, пусть и в роскоши, и ей не
терпелось  стать  очаровательной  молодой  вдовой,   полновластной  хозяйкой
имений.  Скорее всего,  она  рассчитывала перебраться  в Париж, где  для нее
открылось бы широкое поле деятельности...  В нашей провинции ей  было скучно
после Венеции...
     -- Венеции? Ну да, конечно... А как же...
     -- Давайте не будем забегать вперед,  -- усмехнулся Рошфор. -- Расскажу
все  по порядку. Она  подсыпала яд  в  вино, которое мне  должны  были,  как
обычно, принести в библиотеку.  Была  у меня, надо вам сказать,  привычка --
посидеть  в библиотеке с  бутылкой  хорошего  вина и книгой  кого-нибудь  из
старых испанских поэтов. Я получил некоторое образование, а испанских поэтов
всегда любил... То есть, это потом стало ясно, что она подсыпала яд  в вино,
позже,  когда  было  время  все  обдумать...  Был у  меня  слуга --  старый,
преданный, верный и надежный. С одним-единственным грешком за душой -- любил
старик выпить когда следовало и не следовало. Он около года был в отлучке по
делам нашей семьи, так что  Камилла его совершенно не знала  и  об этой  его
страстишке  представления не  имела. Он вернулся в поместье всего за два дня
до того дня... Короче говоря,  он, принеся вино в библиотеку, позволил себе,
как  явствует  из  всего  последующего, маленький  глоточек...  Этого вполне
хватило. А она... Она была где-то  поблизости. И вбежала  в библиотеку, едва
заслышав стук  падающего  тела, в  полной уверенности,  что это  я там  лежу
мертвый.  Я  вошел  следом.  Гийом  выглядел  в  точности так, как  те  двое
несчастных,  которых  вы  видели  сами  --  Нуармон  и  Бонасье.  Совершенно
спокойное лицо, разве что удивленное,  бледное, как смерть, -- и эта россыпь
алых точек...
     -- Но как же вы заподозрили...
     -- Дорогой мой д'Артаньян, вся соль в том, что я-то как раз ничего и не
заподозрил! -- печально сказал Рошфор. -- Ну кому бы могло прийти в голову?!
Это  у  нее не  выдержали  нервы. Не  забывайте, ей тогда было шестнадцать с
половиной лет, она растерялась,  заметалась, потеряла  голову и  действовала
уже  наобум...  Знаете, сохрани  она  хладнокровие, вполне  могла бы довести
замысел до  конца,  скажем, незамедлительно предложив  мне  ради  успокоения
нервов выпить стакан вина из того  самого графина -- и я растянулся бы рядом
с Гийомом,  ни  один  лекарь не  доискался  бы до  истины... Либо она  могла
повторить задумку потом. Но у нее, повторяю, не выдержали  нервы. Одна стена
в библиотеке  была сплошь увешана  разнообразнейшим оружием... Она  схватила
пистолет  и выпалила в меня. Отсюда и шрам, -- он мимолетно коснулся старого
рубца на виске. -- Выстрел был сделан почти в упор, но мне повезло. Пистолет
-- не jhmf`k, которым без достаточного навыка может нанести смертельный удар
и  ребенок.  Чтобы  надежно  убить  из  пистолета,  нужно  практиковаться  в
стрельбе... А  этого навыка у нее как  раз  и  не было.  Пуля сорвала кожу и
оглушила, я рухнул без чувств. И она поняла, что нужно спасаться. Не мешкая,
надела  мой  охотничий  костюм, вывела  лучшего коня --  она отлично  ездила
верхом, -- прихватила кое- какие драгоценности и  деньги.  О, сущие пустяки,
тысяч на пять пистолей... И скрылась. С  тех пор я ее не видел и  не имел  о
ней никаких известий  все эти десять  лет, но знал, что она жива, потому что
за  это  время то тут, то там  находили трупы  с  белыми  лицами и  россыпью
красных  точек...  Мне  пришлось  по  выздоровлении  уехать  оттуда  -- сами
понимаете,  каково  бы  было жить  в  тех  местах...  Я  понимаю,  никто  не
злорадствовал бы, мне только сочувствовали  бы,  но я опасался  именно этого
сочувствия, а  не  злорадства,  сочувствие  было  унизительнее  насмешек  за
спиной.
     -- А этот... ее мнимый брат?
     -- Откуда  же, по-вашему,  мне  известно про венецианское клеймо  на ее
плече?  -- горько  усмехнулся  Рошфор. --  Естественно,  она  и  не подумала
предупредить  его --  к  чему терять время на такие пустяки? Речь  шла о  ее
драгоценной жизни... Как только  я пришел  в себя и смог отдавать приказы, к
нему поскакали мои люди.  Его приволокли в поместье, схватить его было легче
легкого, он ведь оставался  у себя в домике, ни о чем не  подозревая...  Ему
хотелось жить -- сами понимаете, я отнюдь не пылал в тот момент христианским
смирением и был в тех местах полновластным хозяином,  достаточно было одного
моего  слова,  чтобы  его  вздернули  на  первом  суку... Он  был  чертовски
словоохотлив. И рассказал немало интересного  о жизни очаровательной Камиллы
в  Венеции.  Она  туда  попала четырнадцати  лет  --  с  отцом,  поступившим
лейтенантом в венецианский флот. Папочка тут же  отправился в  море, а  юная
красавица, легкомысленная и жадная до новых впечатлений, принялась познавать
жизнь, благо Венеция предоставляет к тому достаточно соблазнов и случаев. Ее
мать давно умерла, а старая тетка  не могла уследить...  История  достаточно
банальная: сначала любовники любопытства  ради, потом для удовольствия, чуть
погодя  оказывается,  что  есть  и   такие,  кто  не  доставляет  особенного
удовольствия,  зато щедр на  золото... Иные  на  этой дорожке превращаются в
дешевых шлюх. Другие, обладая достаточным умом и хваткой, наоборот, взлетают
высоко.  Она была из вторых... Но  в конце концов промахнулась. Поставила не
на  ту карту, как  выражаются  игроки. Связалась с одним субъектом, довольно
молодым и  знатным, даже  богатым, но кое в чем  не отличавшемся от простого
"браво". Разница только в том, что он действовал  не кинжалом, а ядами. Судя
по рассказам "братца", у этого самого  Гвидо  был самый  настоящий талант по
части  изобретения  и  применения ядов. Словно во времена  Борджиа28,  право
слово. Отравленный шип на ключе,  перчатки, яблоко, которое разрезают на две
половинки  отравленным ножом так  искусно, что  отравитель может преспокойно
съесть тут же  вторую  половину, лишенную яда, на  глазах у жертвы,  которой
достается все зелье...
     Синьор Гвидо пользовался большой популярностью среди тех, кто стремился
побыстрее получить наследство от зажившегося родственника, или разделаться с
врагом,  даже не  обнажая  шпаги, или  отправить  на  тот  свет  подгулявшую
женушку.
     Наша  пленительная  Камилла  стала  ему  не  только  любовницей,  но  и
помощницей -- эта достойная парочка стоила друг друга, надо полагать. Вдвоем
зарабатывали  неплохие   денежки  --   этакая  счастливая  семейка,  хоть  и
невенчанная...
     Но  иногда такие дела все же выплывают наружу. Нашим  голубкам тоже  не
повезло -- вернее, не повезло в первую очередь Гвидо. Его вина была доказана
венецианским судом неопровержимо и aeqonbnpnrmn.
     Ему  отрубили  голову,  не  разводя  вокруг  этого  большого  шума,  --
как-никак он принадлежал к  одной из старых  и знатных венецианских фамилий,
родственники  всеми  силами  стремились   избежать  огласки,  пытались  даже
откупить его у  правосудия,  но  обстоятельства дела  были  таковы,  что  не
помогли ни золото, ни связи. В общем, ему отрубили  голову  прямо в  тюрьме,
без огласки...
     Камилла  же  отделалась  сравнительно  легко.  Улики  против  нее  были
исключительно косвенные, прямых свидетельств не оказалось... И  все же ей не
удалось выйти на свободу полностью обеленной.
     Конечно,  она усердно  разыгрывала из себя  невинную  жертву случайного
совпадения обстоятельств, она это умеет...
     --  Ну еще бы! --  кивнул д'Артаньян.  --  В  тот раз, когда  она  меня
чуть-чуть не отравила,  она  сначала  предстала  в  роли  кающейся грешницы,
угнетенной судьбой и злыми людьми, и это было сыграно так  талантливо, что я
поверил...
     -- Вот то-то... Я  хорошо представляю, какое впечатление  она произвела
на  судей -- бедная, невинная овечка...  И  все  же ей не  удалось обелиться
полностью. Венецианские судьи -- народ решительный. Как она ни старалась, ее
все  же  заклеймили и  приговорили к высылке из Венеции  навечно.  Тут она и
познакомилась  с этим болваном,  что сыграл вскоре роль ее братца, -- он как
раз, отслужив в венецианских войсках, возвращался  во Францию. Бедолага знал
о ней многое,  но тем не менее поддался ее чарам, решил, быть может, что она
искренне решила остепениться...  И  они  уехали во Францию. К несчастью  для
меня, в Пикардию. Остальное вы знаете.
     -- И что же вы с ним...
     --  Поначалу я хотел его повесить, --  жестко усмехнулся Рошфор.  -- Но
пожалел  дурака -- в конце  концов,  он был  ни  при чем -- и  велел  только
прогнать его из наших мест... И уехал сам. В Париж, где  меня никто не знал.
Через  год  познакомился  с  кардиналом  --  впрочем, тогда  он  не  был еще
кардиналом, даже министром  иностранных  дел не был: его, в ту пору епископа
Люсонского, только что  сделали членом  Государственного совета... Вот так я
ему и прослужил  девять лет, будучи в странном положении  соломенного вдовца
при  живой жене. Порой, как уже говорилось, я натыкался на ее  следы...  Это
был яд Гвидо --  его  последнее изобретение  под названием  "красная  сыпь".
Отличная отрава,  которую не могут выискать  нынешние медики,  остаются лишь
смутные  подозрения да мысли  о неведомой заразе... Гвидо не успел в должной
мере  воспользоваться  плодами  своих  исканий,  но  она-то  знала   секрет,
рецепт... После того, как  ее выслали из Венеции  и она уехала  во Францию с
этим дураком, о "красной сыпи" в  городе на воде более не слыхивали.  Зато с
этим ядом, на свое несчастье, очень близко познакомился кое-кто во Франции и
даже  в Англии. Повторяю, никто,  кроме  нее, не мог  знать секрета "красной
сыпи". Значит, все эти смерти  --  ее рук дело.  Она подрабатывала на жизнь,
надо  полагать -- с превеликой оглядкой,  не часто. Понятно, она должна была
вести самый скромный образ  жизни, выдавать себя  даже не за дворянку,  а за
скромную горожанку, так как со  временем,  несомненно, узнала, что я остался
жив  и  боялась  высовываться...  Уж  не знаю  пока,  как  ей  удалось стать
королевской  камеристкой, --  а впрочем, при ее уме и пронырливости это было
нетрудно. Замужем за Бонасье она была около пяти  лет... То-то, должно быть,
скучная выдалась жизнь при ее любви к блеску...
     -- Да уж, надо  полагать, ей было чертовски скучно, -- согласился с ним
д'Артаньян. -- То-то кляла свою юношескую горячность... Граф...
     -- Что?
     -- Как вы думаете, Рошфор,  чье  поручение она  выполняет на  сей  раз?
Одного только Винтера или...
     -- Вы  полагаете, для  нас есть  какая-то разница? Анна  так  и  так  в
большой беде...
     --  И все  же...  -- задумчиво произнес д'Артаньян.  -- В прошлый  раз,
когда  она  пыталась   меня  отравить,  речь,  безусловно,   шла   о   мести
раздосадованных на  фальшивого Арамиса  заговорщиков. А  теперь...  Мне  все
сильнее  кажется,  что  теперь  она  проделала  все  это  исключительно  для
Винтера...
     -- Совершенно  не вижу,  чем это  может  нам помочь,  --  пожал плечами
Рошфор.
     -- А вот я,  представьте себе,  вижу! -- воскликнул д'Артаньян, вставая
из-за стола. -- Граф, я вынужден идти...
     -- Куда?
     -- В особняк Роганов, -- сказал д'Артаньян  решительно. --  К герцогине
де Шеврез. Я знаю, что она в Париже...
     -- Вы с ума сошли?
     -- Ничуть, граф, -- сказал гасконец.
     -- Сумасшедший, чего вы рассчитываете добиться?
     -- Еще  не знаю, честное слово, -- честно признался д'Артаньян. -- Быть
может, со мной вообще не захотят разговаривать и выпрут  взашей. Быть может,
все  кончится исключительно оскорблениями в лицо, высказанными ее прелестным
р