через каких-то пару часов  их пути бесповоротно разойдутся, юный
гасконец  ощущал  мучительную  сердечную  тоску.  Его воображение, в  родной
Гаскони делавшее д'Артаньяна опасным как для смазливых горничных,  так порою
и для их благородных хозяек, разыгралось невероятным образом, рисуя вовсе уж
несообразные с унылой действительностью картины...
     Плохо только,  что действительность порою невероятно  уныла. Д'Артаньян
осознал   это,  когда   в  ворота  "Вольного  мельника"  влетел  всадник  на
великолепном испанском жеребце, при виде которого молодая  красавица сделала
непроизвольное  движение,  подавшись к самым перилам. Без  сомнения,  именно
этого дворянина она и ждала.
     Это, конечно же, был  дворянин -- человек лет около тридцати, с черными
проницательными глазами, бледным  лицом, крупным носом  и черными, тщательно
подстриженными усами,  на вид решительный и опасный. Как недоброжелателен ни
был к нему д'Артаньян  с первой  же  минуты, он вынужден  был  признать, что
незнакомца не портит даже шрам на левом виске,  напоминавший старый рубец от
пули.
     Незнакомец спрыгнул  с  коня,  небрежно  отвернувшись  от  благородного
животного  с  таким  видом, словно  не сомневался,  что  о  нем  моментально
позаботятся. Так и произошло: стряхнув сонную одурь, к коню бросились конюхи
и  слуги,  спеша подхватить  повод. Черноволосый дворянин, хотя и  одетый  в
простой дорожный костюм и запыленные ботфорты, сразу производил  впечатление
человека, привыкшего требовать от окружающих внимания и почтения. Д'Артаньян
nrw`mmn ему позавидовал  -- и охотно проткнул бы  шпагой насквозь, имейся  к
тому хоть крохотный повод...
     Позванивая  шпорами, незнакомец направился  прямиком  к белокурой даме,
торопливо раскланялся и произнес по-испански:
     -- Тысяча извинений, миледи. Непредвиденная задержка на дороге.
     -- У  вас кровь на  рукаве, Рошфор. Вы  что,  опять кого-то  убили?  --
произнесла молодая дама мелодично и насмешливо.
     -- Не считайте меня чудовищем,  право...  Я не старался никого убивать.
Но  полежать в постели кое-кому  придется.  Что  поделать,  не  было другого
выхода... Они все-таки ждали на Божансийской дороге, и это была не случайная
стычка...
     --  Значит,  вы  полагаете, что  ваш разговор... -- произнесла  молодая
дама, став серьезной.
     -- Безусловно.
     Молча  слушавший  их д'Артаньян принял решение: коли уж не было  повода
блеснуть шпагой, всегда оставалась возможность  блеснуть  истинно дворянским
благородством...
     --  Прошу  прощения,  господа, -- сказал  он решительно,  двумя  шагами
преодолев  разделявшее их  расстояние.  --  Так  уж  случилось,  что я  знаю
по-испански, как  всякий почти гасконец. У меня  нет  намерений подслушивать
чужие разговоры, но я считаю  своим долгом предупредить, что  понимаю каждое
слово, на тот случай, если ваша беседа совершенно не предназначена для чужих
ушей...
     Красавица, которую незнакомец называл "миледи", наконец-то взглянула на
него  с  любопытством  и  интересом.  Ее  голубые  глаза  были  огромными  и
бездонными,   и  в   сердце  юного   гасконца  вспыхнул   сущий   пожар.   С
неудовольствием  чуя собственную  остолбенелость,  он поторопился  добавить,
обращаясь уже исключительно к незнакомцу:
     --  Разумеется,  сударь,  если   вы  считаете  себя  оскорбленным  моим
бесцеремонным вмешательством в разговор, я готов...
     -- Ну что вы, сударь, -- ответил незнакомец. -- Наоборот, я в вас сразу
увидел  воспитанного  и  любезного  дворянина, и  ваши  побуждения  достойны
уважения...
     Это было произнесено столь вежливо и доброжелательно, что даже искавший
ссоры  со всем миром д'Артаньян  вынужден был убрать руку с эфеса  отцовской
шпаги  -- затевать ссору со столь  любезным собеседником было бы  недостойно
дворянина.
     --  Увы, вы  оказались  правы, шевалье, -- произнесла  молодая  дама  с
улыбкой, лишь подбросившей топлива в невидимый миру пожар. --  Наша беседа и
в самом деле не предназначена для чужих ушей...
     Поскольку   эти   слова  были  произнесены  дамой,  д'Артаньян  получил
возможность без малейшего ущерба для  собственной чести  выйти  из непростой
ситуации:  он  поклонился  насколько мог  галантно  и  направился следом  за
хозяином в обеденный зал,  успев  краешком глаза заметить,  что незнакомец и
миледи тоже скрылись в гостинице.
     Усаживаясь за  стол и все еще пребывая во власти этих голубых глаз,  он
нашел слабое  утешение в мысли,  что  речь,  вернее всего, шла отнюдь  не  о
любовном   свидании.  Все   поведение  и  незнакомца   по  имени  Рошфор,  и
голубоглазой  дамы  свидетельствовало,  что  дело в  чем-то другом, -- то ли
чутье опытного охотника подсказывало это, то ли д'Артаньяну яростно хотелось
верить, что обстоит именно так, а не иначе...
     --  Послушайте, любезный,  --  не вытерпел он,  второпях  утолив первый
голод  ножкой  утки по-ру-ански. -- Мне кажется, что я где-то уже  видел эту
даму...
     --  Вполне  возможно,  ваша  милость, -- пожал  плечами  трактирщик  со
свойственным его ремеслу философским видом. -- Вам виднее...
     -- Вот только никак не могу вспомнить ее имени, -- продолжал решительно
д'Артаньян с выражением лица,  казавшимся ему самому  sf`qmn  хитроумным. --
Миледи, как бишь...
     --  Ну,  ваша  милость...  --  развел   руками  трактирщик   с  тем  же
непроницаемым  видом умудренного  жизнью  владельца заведения на  оживленном
тракте -- Если вы вспомнить не можете, я -- тем более.  Мне она своего имени
не называла.
     -- Но дама, безусловно, из знатных?
     --  О, это  уж несомненно!  -- охотно подхватил трактирщик.  -- Это  уж
сразу видно, ваша милость, в  особенности ежели живешь на бойком месте вроде
моего...  Жизнь  и  ремесло  научат  разбираться  в  проезжающих.  Верно  вы
подметили, дама из знатных. Ее привезла карета со слугами в ливреях, но не в
этом  только  дело,  конечно, не  в  карете и не в ливреях,  нынче хватает и
таких, кто то и это получает отнюдь не по праву рождения... Вашей милости не
доводилось  слышать  историю о  достопочтенном  господине  наместнике  нашей
провинции и прекрасной  мельничихе? Особа эта  самого низкого происхождения,
но благодаря щедротам господина наместника разъезжает...
     -- Черт побери! -- рявкнул д'Артаньян. -- Как вы смеете сравнивать!
     -- Ваша милость, ваша милость!  -- заторопился хозяин. --  Я и  не имел
такой дерзости,  как вы можете думать... Просто к слову пришлось... Так вот,
к этой даме слуги обращались "миледи" -- хотя я голову готов прозакладывать,
да и  свое  заведение  тоже, что  она не  англичанка,  а  самая  несомненная
француженка...
     --  Да,  мне тоже  так кажется, -- сказал д'Артаньян.  --  Судя  по  ее
выговору, она француженка.
     -- Быть может, ваша милость видели ее при королевском дворе? -- с самым
простодушным видом поинтересовался хозяин.
     Д'Артаньян хмуро  воззрился на него, готовый при первом  подозрении  на
издевку обрушить на голову хозяина  бутылку анжуйского  -- благо та была уже
пуста, -- но трактирщик смотрел на него невинным взором непорочного  дитяти.
Если издевка и наличествовала, то она была  запрятана чересчур уж глубоко, и
решительные действия были бы опять-таки ущербом для дворянской чести...
     После  недолгого  размышления д'Артаньян,  уже  готовый было дать  волю
гасконской фантазии, переменил решение в последний миг.
     -- Мне  еще не  приходилось бывать при  дворе,  -- произнес он твердо и
решительно. -- Как и вообще в Париже. Но могу вас заверить, любезный хозяин,
что по прибытии в Париж  немного времени  пройдет, прежде чем я  окажусь при
дворе...

     Глава вторая

     Д'Артаньян обзаводится слугой

     -- Надо полагать,  ваша милость,  вам обещали  придворную должность? --
осведомился трактирщик.
     Д'Артаньян  вновь  задумался,  не почествовать  ли  ему его  той  самой
опустевшей  бутылкой,  --  но вновь  натолкнулся на исполненный невинности и
крайнего простодушия взгляд, от  которого рука  поневоле опустилась. Начиная
помаленьку закипать --  теперь  уже не  было никаких  сомнений,  что  хозяин
харчевни над ним издевается, -- он все же удержался от немедленной кары. Ему
пришло в голову, что он будет выглядеть смешно, затеяв практически на глазах
у неизвестной красавицы миледи ссору с субъектом столь низкого происхождения
и рода занятий. Вот если бы выдался случай блеснуть на ее глазах поединком с
достойным противником вроде Рошфора...
     Смирив  гнев,   он  решил,  что  лучшим  ответом   будет  подобная   же
невозмутимость.
     -- Должности при  дворе  мне  пока что не обещано,  любезный хозяин, --
произнес он, бессознательно  копируя интонации  Рошфора. --  Но здесь, -- он
похлопал себя  по левой  стороне  порыжевшей  куртку  --  лежат  два письма,
которые, безусловно,  помогут  не  только попасть во дворец,  но  и  сделать
карьеру... Доводилось ли вам слышать имя господина де Труавиля?
     -- Простите?
     -- Ах да, я и забыл... -- спохватился д'Артаньян. -- Он давно переменил
имя на де Тревиль...
     -- Капитан королевских мушкетеров?
     -- Он самый, -- ликующе подтвердил д'Артаньян,  видя, что трактирщик на
сей раз не на шутку ошеломлен. -- А  приходилось  ли вам слышать о господине
де Кавуа?
     -- О капитане гвардейцев кардинала?
     -- Именно.
     -- О правой руке великого кардинала?
     -- Уж  будьте уверены,  -- сказал д'Артаньян победным тоном.  -- Ну так
как же, любезный хозяин? Как по-вашему, способен  чего-то добиться  человек,
располагающий рекомендательными письмами к  этим  господам, или мне  следует
оставить честолюбивые планы?
     --  О,  что вы, ваша светлость... -- пробормотал хозяин, совершенно уже
уничтоженный. -- Как же можно оставить... Да я бы на вашем месте считал, что
жизнь моя устроена окончательно и бесповоротно...
     -- Не сочтите за похвальбу, но я имею дерзость именно так и считать, --
заявил д'Артаньян победительным тоном истого гасконца.
     -- И  вы  имеете  к тому все  основания,  ваша милость... светлость, --
залепетал  хозяин.  --  Бога  ради,   не  прогневайтесь,  но  я  задам   вам
один-разъединственный вопрос...  --  Он  поднялся  с  расшатанного  стула  и
откровенно  присмотрелся к д'Артаньяну в  профиль.  -- Не может ли оказаться
так,  что  вы  имеете   некоторое  отношение  к   покойному  королю  Генриху
Наваррскому? Неофициальное, я бы выразился, отношение, ну вы понимаете, ваша
светлость...  Всем нам  известно,  как  бы  это  поделикатнее выразиться,  о
склонности  покойного  короля  снисходить  до очаровательных дам,  почасту и
пылко,  и о  последствиях  этих  увлечений,  материальных, я  бы  выразился,
последствиях...
     Д'Артаньян уставился на него во все глаза, не сразу сообразив, что имел
в виду  трактирщик. Потом ему  пришло  в  голову, что любвеобилие  покойного
государя и  в самом  деле  вошло в поговорку, а незаконных отпрысков Беарнца
разгуливало  по  франции достаточно  для того, чтобы составить  из  них роту
гвардии.
     --  Почему  вы  так  решили, милейший?  --  спросил  он  с  равнодушно-
загадочным видом, польщенный в душе.
     Трактирщик расплылся в улыбке, крайне довольный своей проницательностью
и остротой ума.
     --  Ну  как же, ваша светлость,  -- сказал  он уже  увереннее.  -- Я --
человек  в  годах, и  в свое время  через  мои руки  прошло  немало  монет с
изображением   покойного   короля.   Вот,  изволите   ли   видеть,  сходство
несомненное...
     Он двумя  пальцами  извлек  из  тесного  кармана  серебряную  монету  в
полфранка, вытянул руку, так что монета  оказалась на значительном  удалении
от  глаз, и  взором знатока окинул сначала профиль покойного Беарнца,  потом
д'Артаньяна. И заключил с уверенностью, свойственной всем заблуждающимся:
     -- Тот же нос, та же линия подбородка, силуэт...
     Д'Артаньян,   напустив  на  себя  вид   скромный,   но  вместе   с  тем
величественный, смолчал, сделав тем не менее значительное лицо. Он не спешил
объяснять  трактирщику,  что  есть   некие  черты,  свойственные  всем   без
исключения гасконцам,  так же как, к примеру, фламандцам  или англичанам  --
очертания  носа  и  подбородка, скажем...  В  jnmve-то  концов,  сам  он  ни
словечком  не  подтвердил  умозаключения  трактирщика, так что совесть  его,
пожалуй что, чиста.
     Вот если бы  он собственной волей  произвел  себя в самозванные потомки
Беарнца...
     --  Есть вещи, любезный трактирщик,  о  которых следует помалкивать, --
сказал  он  значительно.  --  Негоже  мне  сомневаться  в  добродетели  моей
матушки...
     -- О, я  все понимаю, ваша светлость! -- заверил  трактирщик  живо.  --
Значит, вы изволите держать путь в Париж...
     -- Да, вот именно. Но я не хотел бы...
     -- Вы можете быть уверены в моей деликатности, --  заверил хозяин. -- Я
многое  повидал  в  жизни.  Ваш  скромный  вид,  ваша, с позволения сказать,
лошадь...  Что  ж, это  умно, умно...  Никому и в голову не  придет, что под
личиной такого вот...
     --  Что  вы имеете  в  виду?  --  вскинулся д'Артаньян,  которому кровь
ударила в голову.
     --  О, не сердитесь,  ваша  светлость,  я  лишь  хотел сказать, что  вы
великолепно продумали неприметный облик, когда пустились в  путешествие... И
все  же...  Быть  может,  вам  понадобится  слуга? Негоже столь благородному
дворянину,  пусть  и  путешествующему  переодетым, самому  заниматься  иными
недостойными мелочами...
     -- Слуга? --  переспросил д'Артаньян.  -- А что, вы  имеете кого-то  на
примете?
     Предложение  хозяина пришлось  как нельзя  более кстати, ибо  прекрасно
отвечало его  собственным  планам.  Явиться  в  Париж  в сопровождении слуги
означало  бы подняться в глазах окружающих, да и  в  собственных,  на  некую
ступень...
     -- Имею, ваша светлость, -- заторопился  хозяин. -- У меня тут прижился
один расторопный малый, которого я бы  вам с превеликой охотой рекомендовал.
Право слово, из него выйдет толковый слуга, вот только сейчас у него в жизни
определенно наступила полоса неудач...
     Он так многозначительно гримасничал,  что д'Артаньян,  начиная  кое-что
понимать, осведомился:
     -- Он вам много уже задолжал?
     -- Не особенно, но все же... Два экю...
     Ощутив  некое  внутреннее  неудобство,   но  не  колеблясь,  д'Артаньян
решительно вынул  из  кошелька две монеты  и царственным  жестом протянул их
хозяину:
     -- Считайте, что он  вам более не должен, любезный. Пришлите его ко мне
сию минуту.
     Его невеликие капиталы  таяли, но сейчас были вещи и поважнее тощавшего
на глазах кошелька... Хозяин,  выскочив за  дверь,  почти  тут  же  проворно
вернулся в  сопровождении  невысокого  малого,  одетого горожанином  средней
руки, с лицом живым  и смышленым. На д'Артаньяна он взирал со всем возможным
почтением. Тот,  надо сказать, представления не имел, как нанимают прислугу.
На его памяти в родительском доме такого попросту не  случалось, те немногие
слуги, что имелись в доме, были взяты на место еще до его рождения  и всегда
казались  д'Артаньяну  столь  же  неотъемлемой  принадлежностью   захудалого
имения, как высохший ров  и обветшавшие конюшни. Однако он, не желая ударить
в грязь лицом, приосанился, сделал значительное лицо и милостиво спросил:
     -- Как тебя зовут, любезный?
     -- Планше.
     --  Ну  что ж, это легко  запомнить...  -- проворчал д'Артаньян с видом
истинного  барина,  для  которого нанимать слугу было  столь  же  привычно и
естественно, как надевать шляпу. -- Есть у тебя какие- нибудь рекомендации?
     -- Никаких, ваша милость, -- удрученно ответил малый.  --  Потому wrn и
не приходилось пока что быть в услужении.
     Д'Артаньян подумал, то они находятся в одинаковом положении: этот малый
никогда не нанимался в  слуги, а сам он никогда слуг  не нанимал. Однако, не
желая  показать  свою неопытность в подобных  делах,  он  с задумчивым видом
покачал головой и проворчал:
     -- Нельзя сказать, что это говорит в твою пользу...
     --  Ваша  милость, испытайте меня,  и  я  буду стараться! -- воскликнул
Планше. -- Честное слово!
     -- Ну  что ж,  посмотрим, посмотрим...  --  процедил  д' Артаньян с той
интонацией, какая,  по его мнению, была в данном случае уместна. --  Чем  же
ты, в таком случае, занимался?
     -- Готовился стать  мельником, ваша милость. Так  уж получилось, что  я
родом из Нима...
     -- Гугенотское гнездо... -- довольно явственно пробормотал хозяин.
     -- Ага, вот именно, -- живо подтвердил Планше. -- Доброму католику там,
пожалуй  что, и неуютно.  Вот взять хотя  бы моего  дядю... Он, изволите  ли
знать,  ваша  милость, поневоле притворялся  гугенотом,  так  уж вышло, куда
прикажете  деваться трактирщику, если  ходят  к  нему в основном  и  главным
образом гугеноты? Вот  он и  притворялся, как мог. А  потом, когда он умер и
выяснилось, что все  эти годы он был добрым католиком, гугеноты его выкопали
из могилы, привязали за ногу веревкой и проволокли по улицам, а потом сожгли
на площади.
     -- Черт возьми! -- искренне воскликнул д'Артаньян. -- Куда же, в  таком
случае, смотрели местные власти?
     -- А они,  изволите знать, как раз и руководили  всем этим, --  поведал
Планше. -- Вы, ваша милость, должно быть, жили вдалеке от гугенотских мест и
плохо знаете, что  там творится... Особенно после Нантского эдикта,  который
они считают манной небесной...
     -- И что же дальше?
     --  А дальше,  ваша милость, не  повезло  уже  мне.  Вам  не доводилось
слышать  сказку  про  мельника,  который  на смертном одре  распределил  меж
сыновей наследство таким вот образом: одному досталась мельница,  второму --
мул, а третьему -- всего-навсего кот?
     --  Ну как же, как же,  -- сказал д'Артаньян. -- В наших местах ее тоже
рассказывали...
     -- Значит, вы представляете примерно... Вообще-то, у нас было не совсем
так.  Надо   вам  сказать,  двух  моих   младших   братьев   отец  отчего-то
недолюбливал, бог ему судья... И мельницу  он оставил мне, старшему, а им --
всего-то по двадцать пистолей каждому. Только им такая  дележка  пришлась не
по нутру.  Хоть отец  мой и был открытым католиком и нас, всех трех,  так же
воспитывал, но  мои младшие братья, не  знаю  уж,  как так  вышло,  вдруг  в
одночасье объявились оба самыми что ни на есть гугенотами...
     --  Постой,   постой,  --   сказал  д'Артаньян,  охваченный  нешуточным
любопытством. -- Начинаю,  кажется,  соображать... А  ты, значит, в гугеноты
перекинуться не успел?
     -- Не сообразил как-то, ваша милость,  -- с удрученным видом подтвердил
Планше. -- Ни к чему мне  это было, не  нравятся мне как- то гугеноты, уж не
взыщите... Ну  вот,  и  поднялся страшный  шум:  завопили  младшенькие, что,
дескать,   поганый  папист,  то  бишь  я,  хочет  подло  обворовать  честных
гугенотов. Мол, отец им мельницу завещал, а я его последнюю волю  истолковал
превратно. И хоть было завещание по  всей форме, на пергаменте составленное,
только   оно  куда-то  вдруг  запропало  --  стряпчий  наш  был,  как  легко
догадаться, гугенотом.
     И  свидетели объявились,  в  один  голос доказывали, что  сами  при том
присутствовали,  как  мой  покойный  батюшка  торжественно  отрекался  и  от
папизма, и от меня заодно, а наследство передавал lk`dxhl... Ну что тут было
делать? Еле ноги  унес. Тут уж  было не до мельницы  --  убраться б целым  и
невредимым...  Хорошо еще, прихватил  отцовского  мула, решил,  что, коли уж
меня  мельницы лишают, мула я,  по  крайней  мере,  имею право  заседлать...
Подхлестнул животину и помчал по большой дороге, пока не опомнились... Вот и
вся моя история, коли поверите на слово...
     --  Ну что  же,  -- величественно заключил д'Ар-таньян. --  Лицо у тебя
располагающее, и малый ты вроде бы честный... Пожалуй, я согласен взять тебя
к  себе в услужение, любезный Планше. Вы можете идти, -- отпустил он хозяина
плавным мановением руки, и тот сговорчиво улетучился из обеденного зала.