вы, быть может, прекрасно отдаете себе  отчет,
во что ввязались, согласившись на эту вашу политику...
     -- Довольно! --  воскликнул де  Тревиль. -- Я не нуждаюсь в  сочувствии
мальчишки, романтического и наивного!
     -- Пару минут назад вы назвали этого мальчишку  жестоким и  в одночасье
повзрослевшим...
     Де Тревиль уже совершенно овладел собой. Он сказал холодно:
     --  Оставим эти словесные  игры,  д'Артаньян.  Поговорим лучше  о  моем
предложении.
     --  Вряд  ли  в  этом  есть  особенная   нужда,  --  решительно  сказал
д'Артаньян. --  Я  вынужден его отклонить без особенных  раздумий. Поверьте,
граф, тут нет ничего от  юношеской скоропалительности, я все обдумал гораздо
раньше... Понимаете ли, это очень просто  объяснить. Помните, как я явился к
вам,  растерянный, чужой  в Париже, не  знающий никого и ничего? Вы изволили
отвергнуть  меня. О,  поверьте,  я нисколечко  не обижаюсь  на  вас, вы были
правы,  вы поступали так, как  подсказывало разумение и опыт... Повторяю,  у
меня  нет ни  обиды, ни мстительности  --  в конце  концов, никто не  обязан
верить  явившемуся  неизвестно откуда пришельцу без  единой рекомендательной
строчки, к тому ж с ходу взявшегося вам жаловаться на ваших лучших  людей...
Так  что вы были  совершенно правы.  Но,  видите ли... Нашлись и другие. Они
приняли меня  в свои ряды, не ища никаких особенных выгод, без далеко идущих
целей.  Попросту  приняли  во мне  участие,  не требуя  ничего взамен, любой
человек был бы глубоко  благодарен за  столь доброе отношение, но не в одной
благодарности дело, вернее, уже не в благодарности. За это время я стал  там
своим, вы прекрасно понимаете, где... Я дрался вместе с ними, их цели -- мои
цели, их задачи -- мои задачи, я к  этому пришел своим умом, без принуждения
и подсказки. Теперь уже вы поймите мое положение. Так сложилось, что все мои
друзья --  там, а  все мои враги  --  здесь.  Меня  дурно приняли  бы "синие
плащи",  а  "красные"  совершенно  справедливо посчитали  бы  перебежчиком и
предателем.  Все,  что  я  мог бы  еще вам сказать,  господин граф, пожалуй,
заключается   в  одном-единственном   слове   --  поздно.  Ваше  предложение
запоздало.  Было время, когда я принял бы  его, себя не помня от искренней и
горячей благодарности,  и почитал бы вас единственным на свете благодетелем.
Но  не  теперь.  Вы  опоздали,  граф... Я  не  могу  предать  своих  друзей,
единомышленников, тех,  кто не  далее как сегодня  спас  мне жизнь и кое-что
еще, что,  быть  может,  важнее моей ничем не  выдающейся жизни. Я  не  могу
предать кардинала, потому что служу ему искренне, я понимаю, чего он  хочет,
и готов в этом сопутствовать...
     Де Тревиль  долго  молчал, глядя на  него с непонятным выражением лица.
Странное дело, но д'Артаньян отчего-то onwsbqrbnb`k жалость к этому сильному
и  незаурядному человеку. В некотором смысле оба они были обречены поступать
так, а  не иначе  -- ни честь,  ни  жизнь, ни судьба не оставляли им другого
выбора, и было мучительно больно это осознавать.
     --   Д'Артаньян,  д'Артаньян...  --  произнес  наконец  де  Тревиль   с
неподдельным сожалением.  --  Ну  что  же,  переубедить я  вас  не  могу. Вы
поступаете  совершенно  правильно... но, быть  может,  делаете  ошибку.  Как
дворянин я  восхищаюсь  вами,  но как  верный слуга  ее величества  вынужден
заметить,  что  вы поступаете  крайне неосмотрительно, и  это повлечет самые
губительные последствия для вашей карьеры.
     -- Как знать, господин граф, -- сказал гасконец. -- Как знать...
     --  Могу вам пообещать одно: лично  я  никогда не стану ничего умышлять
против  вас. Но и  воспрепятствовать ничему не смогу, в силу взятых  на себя
обязательств  я  даже  не смогу хотя бы один-  единственный раз предупредить
вас,  если мне что-то станет известно... Вам угрожает  нешуточная опасность,
вам многого не простят.
     -- Ну, это мне уже известно, -- сказал д'Артаньян. -- Что же, спасибо и
на  том...  В сущности, господин  де  Тревиль, в нашем  с вами положении нет
ничего нового. Мы с вами всего-навсего смотрим на одно и то же с двух разных
точек зрения. Вы  давненько  не бывали в Гаскони, но, без сомнения, помните,
что  мы, гасконцы, называем примыкающий к нашей стране залив  Гасконским,  а
наши соседи, испанцы, именуют его Бискайским. Но сам залив -- один и тот же.
То, что его именуют двумя разными названиями, решительно ничему не мешает  и
ничего не меняет -- те же волны, приливы и отливы, бури и корабли...
     И он решительно поднялся, раскланявшись со всей возможной грацией.
     --  Вы  обдумали  все? --  спросил  де Тревиль,  тоже поднявшись из- за
стола.
     -- Не сегодня, граф, -- сказал д'Артаньян, -- Отнюдь не сегодня. У меня
было достаточно времени, честное слово.
     -- Берегитесь. Это все, что я могу вам сказать.
     Д'Артаньян,   уже   повернувшийся   было   к   двери,   остановился  и,
поколебавшись, ответил:
     -- Право же, господин де Тревиль, я могу от чистого сердца посоветовать
вам то же самое. Движимый столь же дружескими чувствами, что и вы...
     -- Мы более не можем оставаться друзьями.
     --  Я понимаю. Но  ничего  не  могу  изменить,  господин граф. В  конце
концов, мы  оба  гасконцы и  прекрасно понимаем, что иного  поворота событий
нельзя было и ожидать в данных условиях... Всего наилучшего!
     С этими словами д'Артаньян решительно вышел из кабинета, не оглядываясь
и  стараясь  не поддаваться охватившей  его  смертной  тоске, --  невероятно
тяжело осознавать, что гасконцы способны в одночасье сделаться врагами...

     Глава седьмая

     Цена головы

     К  некоторому облегчению  д'Артаньяна,  за  время его отсутствия  ни  с
верным Планше, ни тем более с лошадьми ничего не произошло. Планше дожидался
его на огромном вымершем  дворе,  расхаживая  с мушкетом наперевес  и  зорко
озираясь, как примерный часовой.
     --  Ах,  сударь!  --  воскликнул  он  с  облегчением.  -- Столько я тут
передумал... Двор пустой, смеркается, всякая чушь в голову лезет...
     --  Успокойся, Планше,  --  сказал  д'Артаньян  задумчиво, беря у  него
поводья.  --  Мы  приятно  поговорили  с  господином  капитаном  королевских
мушкетеров, только-то и всего...
     "Если не считать,  что королева Франции теперь рассердится  на меня еще
пуще, -- подумал он,  вскакивая в  седло.  -- Но об этом не  стоит  говорить
моему  славному малому  --  он, конечно, парень верный, но далеко не  всякий
отважится  и  далее  служить  человеку,  которого  ненавидит  сама  королева
Франции..."
     Когда он поставил  лошадь в конюшню и направлялся ко  входной  двери  в
неотступном сопровождении Планше с мушкетом, навстречу ему двинулся от тумбы
ворот  молодой человек в кожаном камзоле и шляпе с пушистым белым  пером  --
наряде, который  сам д'Артаньян носил совсем недавно.  Правда, гвардеец этот
ему был положительно незнаком.
     Учитывая все  сегодняшние  события,  нет ничего  странного  в  том, что
д'Артаньян,  держа  руку  поближе  к  шпаге,   окинул  улицу  подозрительным
взглядом,  но  нигде  не  увидел  притаившихся злодеев, никто  не  торопился
нападать на него скопом, вечерняя улица была на удивление тиха, безмятежна и
пуста...
     --  Я имею  честь видеть  шевалье  д'Артаньяна? -- спросил  незнакомец,
кланяясь со столичной непринужденностью.
     --  Совершенно   верно,   сударь,  --  вежливо  ответил   гасконец,  не
переставая, впрочем, зорко озирать улицу.  Ему не  понравилось, что  молодой
человек держался  столь  скованно и  напряженно,  что это ощутил бы и  менее
чуткий  человек,  не  говоря уж  о д'Артаньяне, чьи нервы были напряжены  до
предела...
     --  Мое  имя шевалье  де Невилет,  --  сообщил  незнакомец,  беспокойно
озираясь.  --  У  меня  к  вам чрезвычайно  важное дело,  которое  не терпит
отлагательства... Мы можем подняться к вам?
     --  Разумеется,  --  сказал  д'Артаньян. --  Прошу  вас, сударь,  идите
вперед...
     Он смотрел в оба,  но, оказавшись на лестнице,  умерил подозрительность
--  уж с  одним-единственным злоумышленником,  да еще  у себя дома, где, как
известно, и стены помогают, он как-нибудь справится. Шпага при нем, на стене
висит  целая коллекция  трофейных,  есть  заряженные  пистолеты,  поблизости
верный Планше...
     -- Вина? -- предложил д'Артаньян на правах радушного хозяина.
     -- Не откажусь, сударь...
     Молодой  человек  единым  махом  осушил  свой  стакан  --  с  видом  не
закоренелого пьяницы, а опять-таки крайне взволнованного человека.
     -- Выпейте еще,  --  сказал д'Артаньян  непринужденно. --  Мне чудится,
любезный де Невилет, или вы в самом деле чем-то ужасно расстроены? Ба, да вы
места себе не находите...
     -- Вы  правы, --  с принужденным  смешком признался  странный гость. --
Даже не знаю, с чего начать...
     -- Знаете что?  -- спросил д'Артаньян. -- Начните с самого начала. Это,
право же, отличнейший способ, дальше все пойдет, как по писаному, можете мне
поверить... Великолепный способ, я его давненько предпочитаю всем  прочим...
Черт побери, начните же с начала!
     -- Вы полагаете? -- нервно спросил гость.
     -- Честное слово! -- заверил д'Артаньян. -- Самый лучший способ!
     -- Дело в том, господин д'Артаньян, что обстоятельства сложились так...
что именно я обязан вас убить...
     Школа кардинала  -- великая школа.  Д'Артаньян не двинулся с  места, не
пошевелился даже, но  молниеносно окинул взором и комнату,  и гостя,  и  его
шпагу,  прикинул  мысленно  не менее  трех  вариантов  как нападения,  так и
защиты. И после этого спросил самым  непринужденным, даже добродушным тоном,
напоминавшим мурлыканье любимого кардинальского кота:
     -- Дорогой  господин де Невилет, а не объясните ли, откуда вдруг у  вас
возникло  подобное  желание?  О,  я человек  достаточно  широких взглядов  и
соглашусь, что  подобное желание  с некоторых точек зрения вполне  понятно и
объяснимо, хотя сам я, как вы, должно  быть, понимаете, отношусь  к нему без
малейшего  восторга,  как  сторона,  безусловно,  крайне  пристрастная...  Я
признаю за вами право питать желание меня убить...
     --  Да  что вы! -- воскликнул гость  растерянно.  --  Я вовсе  не питаю
такого желания...
     --  Как выразился  бы  мой  наставник и покровитель  кардинал  Ришелье,
интрига приобретает интерес...  --  протянул д'Артаньян. --  По- моему, дело
запутывается. Сами вы вовсе не горите  стремлением меня убить,  но  обязаны,
понимаете ли... Вам кто-то приказал?
     -- Можно и так сказать...
     --   Послушайте,  дражайший  де  Невилет,  --  сказал  д'Артаньян,   не
настроенный разгадывать  шарады и ребусы, в противоположность своему доброму
знакомому Рене де Карту, коему без этого и жизнь не мила, -- вам не кажется,
что вы ведете себя странно?
     -- Простите!
     --  Нет уж, это вы  меня простите!  -- живо воскликнул д'Артаньян. -- У
меня был чертовски трудный день,  и я  устал, как добрая  дюжина дровосеков,
только  и мечтаю  об отдыхе.  Тут являетесь вы и начинаете разводить загадки
вокруг намерения меня  убить. Я  согласен, тема  довольно серьезная, а  я --
лицо заинтересованное,  и все же...  Если вы  намерены меня убить  -- что ж,
попробуйте  прямо здесь и  сейчас!  Если  у  вас  что-то  другое на  уме  --
выкладывайте, черт возьми! Прикажете ломать  тут с вами голову всю ночь? Нет
уж, увольте!
     Он  уже убедился, что взял верный тон -- напористый, даже резкий. Очень
похоже, его  загадочный гость не обладал ни особенной отвагой, ни выдающейся
хитростью,  все  в  нем  выдавало  человека   нерешительного,  волею  случая
замешавшегося  в дело, от которого он теперь с удовольствием открестился бы.
Д'Артаньян  с  некоторых  пор  полагал  себя  недурным  знатоком   интриг  и
заговоров.  А потому продолжал, видя,  что незнакомец на глазах  приходит  в
совершеннейшее отчаяние, что  выражалось  в  заламывании  пальцев украдкой и
ерзанье на стуле:
     -- Послушайте, любезный де Невилет... Такими вещами не шутят,  особенно
когда речь идет о людях, с  равным умением пользующихся и шпагой, и услугами
хмурых  молодцов,  обитающих  в  подвалах  Бастилии  отнюдь  не  в  качестве
заключенных...
     Упоминание  о  Бастилии и вовсе  добило  гостя --  он  плаксивым  тоном
возгласил:
     -- Можете мне поверить, я хорошо понимаю, что такое дворянская честь!
     -- Ну вот и прекрасно,  вот и отлично... --  тоном опытного исповедника
сказал  д'Артаньян. -- Облегчите же душу, душевно  вас прошу,  а то я могу и
рассердиться, знаете ли...
     --  Изволите видеть,  сударь,  я служу в  рейтарах... Там,  где  совсем
недавно имели честь служить вы, пока не получили повышение...  В роте только
и  разговоров  о вашей Фортуне...  Словом, мы с  вами,  можно смело сказать,
сослуживцы. Только я два последних месяца провел в  Нанте у родителей,  ради
поправления  расстроенного здоровья.  Так что  мы  не  могли  встречаться  в
роте... Когда я вернулся, ко мне пришел сержант Росне, вы ведь его знаете...
     -- Да, -- сказал  д'Артаньян. -- Как редкостного прохвоста и выжигу, по
которому тюрьма плачет, такое мое твердое убеждение.
     -- Совершенно  справедливо,  шевалье!  Редкостный прохвост!  Но так  уж
сложилось,  что я впал в лютое безденежье.  Из дома мне ничего не присылают,
жалованье задерживают постоянно, у меня m`jnohkhq| нешуточные долги...
     -- Короче!
     --  Не  знаю,  известно ли  вам  это, но  Росне  входит в кружок людей,
занимающихся  в Париже примерно  тем же ремеслом, каким в  Италии занимаются
те, кого называют "браво"...
     -- Черт возьми, я об  этом и не подозревал! -- сказал д'Артаньян. -- Но
нисколечко не удивлюсь. Он, значит, тоже...  Такое имя им вовсе не  подходит
-- вся  их бравада состоит  лишь в  том, чтобы хладнокровно  убить человека,
особенно  когда их  шестеро  против  одного  и  они могут  сделать  это,  не
подвергаясь опасности... И что было дальше?
     -- Я  в полной  нищете, шевалье...  Стоит  ли  винить меня за то, что я
взялся  за подобное дело?  Росне  меня  долго  уговаривал, заверял,  что все
пройдет  гладко,  и  я в конце  концов согласился.  Мы с  ним пошли к одному
дворянину на улицу Сен-Жак -- это он, по словам Росне,  как  раз и заказывал
музыку, то бишь платил музыкантам...
     -- И что же это за дворянин?
     -- Мне так и не сказали его имени...
     -- В таком случае, опишите его.
     -- Охотно, сударь...
     "Черт   побери!  --   воскликнул  про  себя  д'Артаньян,  очень  быстро
уяснивший, о ком  идет речь. -- То-то мне показалась знакомой эта закутанная
в  плащ  фигура на  Сен-Жерменской  ярмарке!  Вот скотина! Ну  погоди  ты  у
меня..."
     --  Этот дворянин сказал,  что на Сен-Жерменской  ярмарке его люди  уже
пробовали разделаться с вами, но им не повезло, там оказались ваши друзья, и
им пришлось бежать...
     -- Вообще-то, он вам соврал, -- сказал д'Артаньян злорадно.  -- Убежали
один-два, а все остальные полегли на месте...
     --  В самом деле?! -- воскликнул де  Невилет, дрожа всем телом. --  Ну,
значит, я  был прав, когда  решил с ними не связываться... Вы понимаете, все
это время я и не предполагал, что речь идет о вас. Это имя -- д'Артаньян  --
мне  ничего не говорило,  я  ведь объяснял уже,  что был в  Нанте, когда вас
приняли в  роту... Случилось так, что податься  мне было некуда, и  я взял у
того дворянина деньги...
     -- Интересно, на сколько же он расщедрился?
     -- Ровно на пятьдесят пистолей...
     --  Тьфу ты! -- в сердцах воскликнул д'Артаньян. -- Я  всегда  полагал,
что моя голова стоит дороже!
     -- Он мне дал ровно пятьдесят пистолей... Сказать по совести, этого все
равно не хватит  на  покрытие всех долгов... Мне  позарез нужно еще  столько
же...
     И он еще  какое-то  время  развивал эту  тему, на  все  лады расписывая
убожество, в  которое впал по  воле злого рока и  через слово упоминая  эту,
судя  по  всему, заветную для  него сумму -- пятьдесят  пистолей,  так что и
человеку  менее  опытному,  чем  д'Артаньян,  давно   стало  бы  ясно,  куда
несостоявшийся "браво" гнет...
     Когда гасконцу это надоело, он решительно прервал:
     --  Волк  вас  заешь,  вы получите эти свои  пятьдесят  пистолей,  если
перестанете вилять и топить меня в многословии!  Итак, вы  с этим господином
обо всем договорились, и вас приняли в компанию... Что дальше?
     -- Я -- человек предусмотрительный, -- с некоторой гордостью сообщил де
Невилет. -- После того, как мы ударили по рукам и мне подробно растолковали,
как вы выглядите, какой дорогой обычно ходите, где вас лучше всего встретить
без  свидетелей,  я  задумался,  и   крепко  задумался.  Судя  по  некоторым
обмолвкам, речь шла о человеке, служившем совсем недавно в моей же роте, а я
довольно щепетилен в вопросах чести...
     "Поспорить можно,  ты  еще более  щепетилен в вопросе qnup`mmnqrh своей
драгоценной шкуры,  --  подумал д'Артаньян пренебрежительно.  --  Ладно,  не
будем привередливы. Как выразился бы Рошфор -- лучше отступившийся от своего
намерения  наемный  убийца, чем упрямый "браво",  твердо решивший отработать
полученные денежки, так что не стоит брезгливо кривиться..."
     -- Значит, вы узнали, кто я? -- спросил он вкрадчиво.
     --  Вот  именно,  сударь!   О  вас  столько  говорят  в  Париже...  Мне
рассказали,  что вы перешли  из рейтаров в мушкетеры кардинала, что кардинал
вам  покровительствует...   Шевалье   д'Артаньян,   я   верный   слуга   его
высокопреосвященства,  и  ни  за  что  не  стану  выступать  против   нашего
гениального министра и его людей... Я решил пойти к вам и все рассказать.
     --  Похвально,  друг мой, весьма  похвально, -- одобрительным тоном, но
про себя  содрогаясь  от  отвращения, заявил  д'Артаньян. -- Однако... Вы-то
отказались от столь неосмотрительного предприятия, но остальные,  я полагаю,
настроены иначе?
     -- Совершенно верно,  сударь! Они  намерены вас подстеречь  не позднее,
чем завтра, их будет человек шесть или семь...
     -- Многовато для меня одного...
     -- Безусловно.
     -- Где это должно произойти?
     Визитер замялся:
     -- Шевалье, поймите меня правильно... Вы -- любимец великого кардинала,
блестящий  гвардеец,  не  то что мы,  убогие и  поистрепавшиеся...  -- он  с
нескрываемой  завистью  уставился  на новехонький красный  плащ д'Артаньяна,
висевший здесь же, сверкавший новехоньким серебряным  шитьем.  --  Вы  пьете
отличное бургундское, разъезжаете на великолепной лошади...
     -- Обыкновенный  английский жеребец ценой  всего-то в  сто пистолей, --
хмыкнул д'Артаньян.
     -- Вы счастливец... Для вас  сотня пистолей  -- это "всего-то". Где вам
понять  бедняка,  ради жалкой  полусотни  вынужденного  податься  в  наемные
убийцы...
     Д'Артаньян вздохнул, покосившись в сторону старинного  дрессуара, где в
одном  из ящиков  под одеждой покоился тяжелый кошелек. Ясно было, что вновь
придется  устроить  маленькое  кровопускание  своей казне,  -- но ничего  не
попишешь,  собственная жизнь относится к тем статьям расходов, что не терпят
ни малейшей экономии. Всякая скупость тут неуместна.
     Если  отправить его восвояси,  сержант Росне  и его  люди останутся  на
свободе -- и поди угадай, где они нападут и когда. Доставить этого прохвоста
к полицейскому  комиссару? Но он  может от  всего отпереться,  и как  ты его
уличишь? Проще всего заплатить...
     С тяжким вздохом д'Артаньян полез за кошельком и отсчитал двадцать пять
двойных испанских пистолей из числа тех, что получил от Винтера, положил  их
кучкой  на стол и  решительно  прикрыл шляпой под носом у протянувшего  было
руку де Невилета:
     -- Нет уж, сначала рассказывайте...
     --  Они собираются ждать  вас  завтра возле Сен-Андре-дез-Ар. Росне уже
знает, что вы ходите этой дорогой, да и место там тихое...
     -- Возьмите деньги, -- сказал д'Артаньян.
     -- Но вы обещаете, что мое имя нигде не будет упоминаться?
     -- Слово дворянина, -- кивнул гасконец.  --  Если