Видя молчаливую покорность хозяина, Планше  взирал на нового хозяина  с
нескрываемым   уважением,   что   приятно   согревало   душу    д'Артаньяна.
Новоиспеченный слуга, кашлянув, позволил себе осведомиться:
     -- Вы, ваша милость, должно быть, военный?
     -- Ты почти угадал, любезный Планше, -- сказал д'Артаньян, -- во всяком
случае,  в  главном.  Я  еду  в  Париж,  чтобы  поступить  в  мушкетеры  его
величества... или, как повернется,  в какой-нибудь  другой гвардейский полк.
Наше  будущее  известно одному богу, но многое  зависит и  от  нас  самих. А
потому... Скажу тебе по секрету, что я намерен взлететь высоко и имею к тому
некоторые  основания,  как подобает человеку,  чье  имя вот уже  пятьсот лет
неразрывно связано с историей королевства. Скажу больше, я глубоко верю, что
именно мне суждено возвысить его звучание...
     Он готов был и далее  распространяться на  эту всерьез  волновавшую его
тему, но  вовремя подметил тоскливый  взгляд Планше, прикованный  к остаткам
трапезы.  На  взгляд  бедного  гасконского  дворянина,  там  еще  оставалось
достаточно,  чтобы удовлетворить голодный  желудок  -- и  на взгляд  Планше,
очень похоже, тоже. А посему, оставив высокие материи, д'Артаньян озаботился
вещами не в пример более прозаическими, распорядившись:
     -- Садись за стол,  Планше, и распоряжайся всем, что здесь  видишь, как
своим.
     Планше  не  заставил  себя  долго  упрашивать,  он  проворно  уселся  и
заработал челюстями. Д'Артаньян,  заложив руки за спину, задумчиво  наблюдал
за ним. С набитым ртом Планше промычал:
     -- Ваша милость, у вас будут какие-нибудь приказания?
     -- Пожалуй,  -- так  же задумчиво сказал д'Артаньян.  -- Пожалуй... Ты,
как я понял, уже не первый день здесь?
     -- Целую неделю, ваша милость.
     -- И успел ко всем присмотреться? Обжиться?
     -- Вот то-то...
     --  Здесь,   в  гостинице,  остановилась  молодая  женщина,  --  сказал
д'Артаньян,  решившись. -- Голубоглазая, с длинными светлыми  волосами.  Ее,
насколько я знаю, называют миледи... Полчаса назад она стояла на галерее, на
ней было зеленое бархатное платье, отделанное брабантскими кружевами...
     -- Ну как же, ваша милость! Мудрено не заметить... Только, мне кажется,
что она не англичанка, хотя и зовется миледи. По- французски  она говорит не
хуже нас с вами, и выговор  у  нее  определенно пикардийский... По-английски
она, правда, говорила  вчера с проезжим английским дворянином,  вот  только,
воля ваша, у меня осталось такое впечатление, что английский ей не родной...
     --  Интересно,  ты-то  откуда это  знаешь?  -- спросил  заинтригованный
д'Артаньян. -- Ты же не англичанин?
     -- А я умею по-английски, -- сказал Планше.  -- Отец  долго  вел дела с
английскими  зерноторговцами,  частенько   меня  посылал  в  Англию,  вот  я
помаленьку и выучился... Отрубите мне голову, ваша милость, но английский ей
не родной, так-то и я говорю...
     --  Это интересно, -- задумчиво промолвил д'Артаньян. -- Одним  словом,
друг Планше, когда пообедаешь, постарайся выяснить о ней как можно больше. У
тебя  интересная  физиономия,  любезный,  -- и  продувная, и  в  то же время
внушает расположение... Думаю,  тебе будет нетрудно  договориться со здешней
прислугой?
     -- Ничего трудного, ваша милость, -- заверил Планше. -- Я тут помогал в
хозяйстве, успел со многими сойтись накоротке...
     --  Вот  и  прекрасно,  -- твердо  сказал  д'Артаньян.  --  Займись  не
откладывая. Я буду на галерее.
     И он немедленно  туда  отправился,  втайне  надеясь, что очаровательная
незнакомка,  вызвавшая  такую бурю в его сердце,  покажется там  вновь. Увы,
прошло долгое время, а пленительное видение  так  и не появилось. Д'Артаньян
готов был поклясться, что  ни она, ни черноволосый дворянин  по имени Рошфор
еще не покидали  гостиницы, -- со своего места в обеденном зале он прекрасно
видел  весь  двор  и  ворота.  Быть  может, он ошибался  и  свидание все  же
любовное?
     Как бы там ни было, но он, руководствуясь еще  одним присущим гасконцам
качеством -- а именно нешуточным упрямством, --  оставался на прежнем месте,
утешая себя тем,  что нет таких любовных связей, которые затягивались  бы до
бесконечности,  а  следовательно,  самые   пылкие  из  них  когда-нибудь  да
кончаются, и это позволять фантазии по-прежнему парить в небесах...
     -- Есть новости, ваша милость, -- сказал  Планше, появившись на галерее
бесшумно,  словно  бесплотный  дух. --  Здешняя  служба -- ужасные  болтуны,
всегда рады почесать язык,  посплетничать о  проезжающих, что хорошего слугу
отнюдь не красит... Впрочем, какие  из них слуги,  одно слово  -- трактирная
челядь...
     -- Что ты узнал? -- нетерпеливо спросил д'Артаньян.
     Планше чуточку приуныл:
     --  Не так уж много, ваша милость.  Только то, что они  сами знали. Эту
даму и впрямь зовут миледи, миледи Кларик,  и она из  Парижа... Все сходятся
на том, что это настоящая дама, из  благородных. Платит щедро,  над деньгами
не  трясется... От ее служанки  известно, что  она была замужем за  каким-то
английским  милордом,  только  совсем  недавно  овдовела  и   вернулась   во
Францию... в Париже у нее великолепный особняк...
     "Значит,  она  свободна! --  ликующе  подумал д'Артаньян. --  Свободна,
очаровательна и богата... Да, и богата... Последнее немаловажно..."
     Читателю не  стоит слишком пристрастно судить  нашего  гасконца за  эти
мысли  --  в те  ушедшие  времена даже для благородного  дворянина считалось
вполне  приличным и естественным искать  в женщине источник  не одного  лишь
обожания,  но  и  вполне  земных  благ,  от  выгодной  женитьбы  до  приятно
отягощавших карманы камзола туго набитых кошельков. Таковы были нравы эпохи,
а юный гасконец был ее сыном.
     -- Она здесь впервые, -- продолжал Планше. -- Все эти дни ждала некоего
дворянина, который как раз сегодня прискакал откуда-то издалека.
     -- Лет тридцати, черноволосого?
     -- Вот именно.
     -- С застарелым следом от пули на левом виске?
     -- Совершенно верно, сударь.
     --  В  фиолетовом дорожном  камзоле  и  таких же  штанах, на  испанском
жеребце?
     -- Вы описали его точно, ваша милость... Именно о нем она и справлялась
не  единожды...  --  Планше почесал  в затылке  и сделал  чрезвычайно хитрое
выражение лица.  -- Только, по  моему разумению... а  если  точно, по мнению
здешней челяди,  речь  тут  идет вовсе  не о k~anbmni интриге. Им, я  думаю,
можно  верить  --  на  такие вещи у них глаз наметан, тут  нужно  отдать  им
должное... Тут что-то другое, а что -- никто, понятно, толком не знает...
     Д'Артаньян понятливо кивнул.  Смело можно сказать, что его времена были
ничем  другим,  кроме  как  чередой  нескончаемых заговоров  и  политических
интриг,  принявших  такой размах и постоянство, что  их  отголоски регулярно
докатывались и до захолустной Гаскони. Все интриговали против всех -- король
и королева, наследник престола Гастон Анжуйский и вдовствующая королева-мать
Мария Медичи, кардинал Ришелье и знатные господа, внебрачные потомки Генриха
Четвертого и  законные  отпрыски  титулованных  домов, англичане и  испанцы,
гугеноты и иезуиты, голландцы и мантуанцы,  буржуа и судейские. Многим порой
казалось  вследствие этого, что  не быть замешанным  в заговор  или  интригу
столь  же  неприлично,  как срезать  кошельки  в  уличной толчее и  столь же
немодно,  как  расхаживать  в  нарядах  покроя  прежнего  царствования.  Эта
увлекательная  коловерть могла привести на плаху либо в Бастилию, но могла и
вывести  в  те  выси,  что  иным  кажутся  прямо-таки  заоблачными.  Излишне
уточнять, что наш гасконец, твердо решивший пробить себе дорогу в жизни, был
внутренне готов нырнуть с головой в эти взвихренные и мутные воды...
     И  он подумал про себя, что судьба,  наконец-то, предоставляет желанный
случай, -- вот только как прочесть ее указания, пока что писанные неведомыми
письменами?

     Глава третья

     Белошвейка в карете парой

     -- Это все, что тебе удалось разузнать?
     --  Все, ваша милость, -- пожал плечами Планше. -- А если я чего- то не
знаю, то это исключительно потому, что никто тут не знает... Да, вот кстати!
Та очаровательная особа, что сейчас стоит возле кареты, на мой взгляд, особа
еще  более  загадочная,  чем   ваша  голубоглазая   дама  и  ее  спутник   в
фиолетовом...
     Д'Артаньян,  на которого слова "загадка" и  "тайна" с недавнего времени
действовали,  как  шпоры  на  горячего  коня,  встрепенулся  и  посмотрел  в
указанном направлении.
     Он увидел прекрасную карету, в которую добросовестно суетившиеся конюхи
как раз закладывали двух сильных нормандских лошадей, -- а неподалеку стояла
та  самая помянутая  особа.  И  в самом деле  очаровательная  --  не  старше
двадцати пяти лет,  с вьющимися черными волосами и глубокими карими глазами,
в  дорожном   платье  из  темно-вишневого  бархата.   Сияние  многочисленных
драгоценных камней в перстнях, серьгах, цепочках и прочих женских украшениях
свидетельствовало, что незнакомку никак нельзя считать ни девицей на выданье
из бедной семьи, ни супругой какого-нибудь малозначительного человечка. Весь
ее облик, таивший в себе спокойную уверенность, все ее драгоценности, карета
и кони несли на себе отпечаток знатности и несомненного богатства.
     Таковы уж молодые люди восемнадцати лет -- в особенности бедные дворяне
из глухой провинции, с  тощим кошельком и богатейшей фантазией, -- что мысли
д'Артаньяна приняли неожиданный оборот, способный показаться странным только
тем, кто плохо  помнит собственную  молодость. Голубоглазая красавица миледи
по-прежнему оставалась в его мыслях  --  но в то же время  он был неожиданно
для  себя  покорен и  захвачен  кареглазой  незнакомкой,  нимало  о  том  не
подозревавшей.
     -- И в чем же загадка, Планше? -- спросил он незамедлительно.
     -- Знаете, что сделала эта красотка, когда приехала сюда два dm назад?
     -- Откуда же?
     -- Поинтересовалась, нет ли пришедших на ее имя писем.
     --  По-моему, вполне естественное желание,  -- сказал д'Артаньян.  -- И
лишенное всякой таинственности.
     --  Быть  может, сударь,  быть может...  Вот только  она интересовалась
письмами на  имя Мари  Мишон,  белошвейки из Тура. Таковые  письма  нашлись,
числом три, и были  ей, понятно, вручены... Мало того, за эти два дня трижды
приезжали самые разные люди, искавшие в гостинице опять-таки девицу по имени
Мари  Мишон,  --  и  их,  согласно  недвусмысленным  распоряжениям, к  ней и
препровождали... Вы и теперь не видите тут загадки?  Если это белошвейка, то
я, должно быть, епископ Люсонский...
     --   Совершенно   верно,  Планше,   совершенно   верно...  --  процедил
д'Артаньян, вновь  уловивший божественный аромат интриги.  --  Поскольку меж
тобой  и  его преосвященством епископом  Люсонским  мало общего, то  отсюда,
согласно науке логике, проистекает...
     -- Мишон! -- фыркнул Планше. -- Вы-то сами верите, сударь, что эта дама
может носить столь плебейское имечко?
     -- Ни в малейшей степени, Планше...
     --  Вот   видите!  Интересно,   какого  вы   теперь   мнения   о   моей
сообразительности, сударь?
     --  Планше,  нам обоим  повезло, -- великодушно признал д'Артаньян,  не
особенно раздумывая. -- Ты обрел господина, с которым далеко пойдешь, а я --
толкового слугу...
     -- Уж будьте уверены!
     -- Белошвейка Мари Мишон... -- повторил в раздумье д'Артаньян.
     -- Белошвейка, ха!  -- воскликнул Планше. --  Конечно,  случается,  что
иные белошвейки разъезжают в  каретах  даже побогаче, но  тут  совсем другое
дело... Тут чувствуется  порода.  Взгляните  на  нее  попристальнее, сударь!
Такая осанка сделала бы честь принцессе... Говорю вам, это порода!
     -- Друг мой Планше,  -- все в той  же задумчивости произнес д'Артаньян,
-- а часто ли тебе приходилось общаться с принцессами?
     --  Говоря  по  совести,  сударь,  вообще  не  приходилось.  Но  вы  же
понимаете, что я имею в виду?
     -- Да, кажется...
     --  Смотрите,  смотрите!  --  возбужденно  зашептал  Планше.  --  А эти
господа, никак,  плотник и зеленщик? Тот, что повыше, ну прямо-таки плотник,
по имени, скажем, Николя, а тот, что бледнее, право слово, зеленщик со столь
же плебейским имечком? Коли уж они так церемонно и вежливо  раскланиваются с
белошвейкой,  они  и  сами,  надо  полагать,   из  столь  же  неблагородного
сословия...
     --  Не нужно быть столь  злоязычным,  друг  Планше, --  ханжески сказал
д'Артаньян.  -- Негоже  злословить о ближних своих, в особенности  тех, кого
видишь впервые в жизни...
     Но на  губах  его  блуждала та  хитрая  улыбка,  что  свойственна  даже
простодушным гасконцам, -- к коим наш герой уж никак не принадлежал.
     В  самом  деле,  двое мужчин, подошедших к очаровательной  незнакомке с
видом старых знакомых,  менее всего  смахивали  на представителей  помянутых
Планше  профессий, безусловно необходимых обществу,  но  неблагородных...  В
обоих  за  четверть  лье  удалось  бы  опознать  дворян,  причем  отнюдь  не
скороспелых (какими, увы,  та  эпоха уже  была достаточно богата).  Один был
мужчина  лет   тридцати,   с   лицом  и  осанкой,  в   которых   было  нечто
величественное. Ни один плотник не мог бы  похвастать такой белизной  рук --
да  и не всякий знатный  дворянин.  Хотя на незнакомце  был простой дорожный
камзол, в его походке, всем облике ощущался если не переодетый вельможа, то,
во  всяком случае,  человек, обремененный длиннейшей  родословной h гербами,
лишенными вычурности и многофигурности, то есть безусловно древними...
     Второй  выглядел  немного попроще,  но тоже  был личностью  по-  своему
примечательной -- крайне рослый и широкоплечий, с высокомерным  лицом.  Хотя
на нем  был простой,  даже чуточку  выцветший  синий  камзол,  поверх  оного
сверкала роскошная,  сплошь  вышитая золотом перевязь ценою не менее  десяти
пистолей,  а то и всех пятнадцати, а с его могучих плеч  ниспадал плащ алого
бархата. Оба  были  при  шпагах,  в  высоких  сапогах  со шпорами,  почти не
запыленных, -- а значит, им явно не пришлось в ближайшее  время ехать верхом
по  большой  дороге.   Они  миновали  галерею,  не  удостоив  д'Артаньяна  и
мимолетного  взгляда, --  и он как  раз раздумывал,  не является ли это  тем
пресловутым  оскорблением, которого  наш гасконец  так жаждал  на протяжении
всего пути.
     --  Ну,  говорите  же, Атос! -- нетерпеливо сказала незнакомка с карими
глазами, рекомая белошвейка. -- Удалось?
     -- Частично, милая Мари, --  сказал мужчина лет  тридцати  с грациозным
поклоном,  лишний   раз  убедившим,  что  д'Артаньян   видит   перед   собой
высокородного  дворянина.  -- Письма я получил  без особого труда, но  здесь
неожиданно объявился Рошфор, этот цепной пес кардинала...
     -- Черт возьми! -- воскликнула красавица совершенно по-мужски. Разговор
опять-таки  велся  по-испански   --  обычная  предосторожность  в  ту  пору,
призванная сохранить содержание беседы в тайне от окружающего простонародья.
На  сей раз д'Артаньян  неведомо почему  не  спешил проявить благородство  и
сознаться  во владении испанским. "В нем прямо-таки чувствуется вельможа, --
лихорадочно пронеслось в голове у гасконца. --  Но имя, имя!  Атос... Это же
не  человеческое имя  даже, это, кажется,  название какой-то горы...  Планше
прав, продувная бестия, -- здесь тайна, интрига, возможно, заговор!"
     -- Атос, Портос, господа! -- воскликнула незнакомка чуть ли не жалобно.
-- Это просто  невыносимо! --  И она добавила непринужденно:  -- Неужели  не
найдется человека, способного, наконец, перерезать ему глотку?
     Это   благое   пожелание,   высказанное  столь   очаровательной  особой
прямо-таки небрежно, с  безмятежной  улыбкой  на  алых  губках, окончательно
отвратило д'Артаньяна от  мысли громогласно признаться в  знании испанского.
Он успокоил  свою  совесть тем, что его  действия никак  нельзя было назвать
подслушиванием  украдкой,  --  все-  таки  он  открыто  стоял  на галерее  в
полудюжине шагов от беседующих, так что нимало не погрешил против дворянской
чести...
     -- Будьте  спокойны,  сударыня,  --  прогудел великан,  которого  звали
Портосом.  --  На сей раз  ему,  похоже,  не уйти. Я приготовил ему  хороший
сюрприз на Амьенской  дороге.  Если только он  не продал  душу  дьяволу, как
предполагал однажды Арамис, все будет кончено в самом скором времени. Четыре
мушкета -- это, знаете ли, весомый аргумент.
     -- Вот кстати, об Арамисе,  -- живо подхватила красавица. -- Я полагала
что сегодня его, наконец, увижу... Господа, не забывайте, что я женщина -- и
сгораю от  любопытства самым беззастенчивым образом. Любая  женщина  на моем
месте была бы  заинтригована безмерно. Он засыпает меня отчаянными  письмами
так давно, что пора в конце концов сказать  мне все в глаза,  произнести эти
признания  вслух... и,  быть может, получить награду за постоянство. В конце
концов,  мы живем  не в  рыцарские  времена,  и это  обожание на  расстоянии
выглядит чуточку смешно...
     -- Арамис еще не вернулся из Мадрида, -- вполголоса сказал Портос.
     -- Тш-ш, Портос! -- прошипел его  спутник. -- Будьте  осторожнее,  бога
ради!
     --  Но  я же говорю по-испански, --  с некоторой долей наивности сказал
великан Портос. -- Кто тут понимает по-испански?
     Атос вздохнул как-то очень уж привычно:
     -- Портос, вы  меня то  ли умиляете, то  ли огорчаете...  По- испански,
да... Но  вы  же явственно  произнесли  "Арамис"  и "Мадрид",  а  это  может
натолкнуть кого-нибудь на размышления...
     --  Кого? -- жизнерадостно  прогудел великан.  -- Кто  из тех, кого  мы
сейчас  видим вокруг  нас, способен размышлять? Право же, Атос,  вы сгущаете
краски...
     -- Пожалуй, -- задумчиво отозвался Атос. -- В самом деле...  Трактирная
челядь не  в счет... -- Он быстрым, испытующим взглядом  окинул  террасу. --
Еще какой-то  молодчик, по виду горожанин, и тупой на беспристрастный взгляд
юнец  с  соломой в волосах, от которого за туаз несет навозом... Возможно, я
излишне  нервничаю.  Но   ставки  слишком  высоки,  Портос,  и  мы   обязаны
предусмотреть все случайности...
     --  Любезный  Атос, --  с  чувством сказал  Портос.  --  Я  перед  вами
прямо-таки  преклоняюсь,  сами знаете.  Но должен  сказать  прямо: порой  вы
бываете удивительно  несносны. Обратите внимание, я учел все ваши замечания,
я говорю о важных вещах исключительно по- испански...
     -- Господа, господа! -- вмешалась незнакомка. -- Умоляю, будьте чуточку
серьезнее!
     Оба нехотя умолкли. Что до  д'Артаньяна, то его улыбка стала прямо-таки
зловещей.  Он  наконец-то  обрел то,  чего  так  долго ждал, --  несомненное
оскорбление, высказанное, если рассудить, прямо в лицо человеком при  шпаге,
несомненным дворянином,  несмотря  даже  на  его  странное  имя,  тем  более
произнесенное  при  даме,  которая,  хоть и  выдавала  себя  за  белошвейку,
принадлежала, несомненно, к более высоким сферам...
     Его  рука стиснула рукоять шпаги. И все же он подавил  первый порыв, не
ринулся с  террасы сломя голову, решил выждать еще немного. Кровь его кипела
--  но стремление поближе  познакомиться  с разворачивавшейся на его  глазах
интригой оказалось сильнее. "Прекрасно, -- подумал он.  -- Кое-что  начинает
проясняться.  Если незнакомец по  имени Рошфор, как  только что  прозвучало,
имеет отношение к кардиналу, кто же, в таком случае, эти люди? Ясно, что они
принадлежат  кпротивостоящей стороне, но таких сторон чересчур  много, чтобы
можно было делать выводы уже теперь..."
     -- Я серьезен, милая герцогиня, -- заверил Портос. -- Как никогда.
     "Герцогиня!  --  вскричал про  себя  д'Артаньян.  --  Вот так  история!
Положительно, тайн и загадок на меня свалилось больше, чем я того желал! Как
бы не раздавило под этакой тяжестью! Но когда это гасконцы пасовали?!"
     --  Тс!  --  шепотом  прикрикнула  красавица.  --  Портос,  вы,  прав