живьем,  топят  в  бочке...  Ну,  и вешают,
конечно, как же без этого... Вы не могли не видеть виселицы, через  какие бы
ворота ни въехали в Зюдердам, -- они у нас возле каждых ворот стоят...
     -- Да,  я обратил внимание, -- кивнул д'Артаньян. --  Там еще болтались
какие-то бедолаги, так что свободных крюков вроде бы не было...
     -- Ничего, -- пообещал младший бальи. -- Для вашей милости, так h быть,
мы крюк освободим... Хотите познакомиться с магистром высоких дел?
     -- Это еще кто?
     -- В других странах этого господина вульгарно именуют палачом.  Но вы в
Нидерландах,  незнакомец, здесь население  тяготеет к высокому решительно во
всем... У нас -- магистр  высоких дел. Этот господин славно умеет выкалывать
глаза,  брать  щеки  клещами,  протыкать  язык раскаленным  железом,  клейма
класть...
     Оба  они  старались произвести грознейшее впечатление.  Но  д'Артаньян,
хотя и очутился в прескверной ситуации,  падать духом  отнюдь  не торопился.
"Комедианты, --  подумал он с оттенком презрения. -- Шуты гороховые. Видывал
я такие ухватки! Я, господа мои, чуть ли не все парижские тюрьмы посетил, за
исключением  разве  что Бастилии,  меня  и  почище  пугали.  Незнакомы вы  с
парижскими полицейскими  комиссарами,  вот где людоеды!  А вы по сравнению с
ними -- щенки писючие!"
     --  Господа,  --  сказал  он  вслух.   --  Я   слыхивал  о  пресловутом
нидерландском гостеприимстве, но такого,  право,  все же  не ожидал...  Бога
ради  объясните,  отчего  вы  намерены ко мне  применить  все  эти  премилые
выдумки?
     -- Потому что вы -- испанский шпион, -- сурово сказал старший бальи.
     -- Я? -- изумился без наигрыша д'Артаньян. -- Вот уж навет, клянусь...
     Он хотел было поклясться чем-то католическим, но вовремя  вспомнил, что
в протестантской стране это не только не поможет, но еще более укрепит их  в
подозрениях.
     -- Я -- испанский шпион? -- продолжал он, от души рассмеявшись.  --  Да
кто вам сказал такую глупость?!
     -- У нас верные  сведения,  -- многозначительно произнес старший бальи.
-- Советую  вам  сознаться самому, не  доводя  до  печального  знакомства  с
магистром высоких дел.  Это, безусловно, смягчит вашу участь и сделает нас с
вами  добрыми друзьями... Мы умеем  ценить искреннее  раскаяние  совсем  еще
молодого человека, которого  запутали в свои сети  какие-нибудь злокозненные
иезуиты...
     "Пой, соловей, пой!  -- подумал д'Артаньян.  -- Эти полицейские  штучки
мне насквозь знакомы, их на мне такие прохвосты пробовали,  что не чета вам!
Одно и то же, даже скучно..."
     --  Господа, -- сказал он  решительно.  -- Вы тут давеча упоминали, что
ничем не отличаетесь от всей Европы и даже кое в чем ее превосходите. Что вы
--  передовая  страна... Черт  возьми, но  ведь  в  приличных странах так  с
путешественниками  не  поступают!  Если  я  чей-  то  там  шпион,  приведите
свидетелей, которые меня уличат,  или  предъявите  какие-нибудь убедительные
доказательства...
     Он зорко следил  за  выражением лиц этой  парочки --  и подметил, что в
быстром  взгляде,  коим  они  обменялись,  определенно присутствовала  некая
растерянность, отчего душа д'Артаньяна  мгновенно  возликовала:  есть  такая
уверенность, что  нет у них ни надежных свидетелей, ни  весомых улик! Общими
фразами пугают пока что...
     --  Так в чем же мое преступление, господа,  объясните?  --  воскликнул
д'Артаньян, решив, что  сейчас самая пора перейти в  наступление. -- Кто и в
чем меня уличает? Что я сделал? Укрепления изучал?  Пушки в арсенале считал?
Секреты выведывал? Совращал какого-нибудь доброго протестанта перейти в лоно
этой поганой римской церкви?
     При последних его словах  оба вновь переглянулись, но уже с  совершенно
другим выражением лиц. Развивая успех, д'Артаньян продолжал уверенно:
     -- Или  у вас все-таки есть  свидетели, уличающие меня в одном hg  этих
гнусных преступлений, а то и всех сразу? Приведите хоть одного, вдруг  я при
его виде дрогну и раскаюсь? Молчите?
     --  Подождите, --  неуверенно  сказал  старший  бальи. --  Вы так верно
сказали  о  римской церкви...  Надо ли  понимать,  сударь,  так,  что  вы --
протестант?
     Д'Артаньян саркастически рассмеялся:
     -- А кто же я, по-вашему?! Мерзкий католик?  -- Вовремя вспомнив, что в
качестве  доказательства  ему   могут  устроить   экзамен   по  каким-нибудь
гугенотским  тонкостям, в  которых  он не  разбирался  нисколечко,  гасконец
спешно добавил: -- К великому моему сожалению, протестант я по молодости лет
нерадивый,  ни  одной молитвы  толком  не  помню, не  разбираюсь, откровенно
говоря,   в  богословских  хитросплетениях,  но   на  то  богословы  есть...
Главное-то -- я убежденнейший протестант, и точка! Да я... я...
     У него вдруг -- как  всегда бывало  с д'Артаньяном в минуты  нешуточной
опасности  --  родился в  голове  великолепный план.  Точнее,  пришли  на ум
воспоминания  об  устроенной  в  Менге  проказе.  Не  колеблясь,  д'Артаньян
размашистыми  шагами  прошел  к  ближайшему окну, повернулся  в  профиль  и,
постояв так некоторое время безмолвно, громко спросил:
     -- Вам не кажется, что я похож на своего отца?
     -- Ну...  --  растерянно  промолвил старший  бальи. --  Всякий похож на
своего отца -- и я, и Ван Бекелар, как говорят...
     -- Тут все дело в  том, какой отец, -- грустно признался д'Артаньян. --
Неужели не замечаете?  Странно, мне  многие говорили... Тут все  дело в том,
какой  отец,  господа!  Я  --  сын  великого  государя  Генриха  Четвертого!
Присмотритесь хорошенько. Охотно допускаю, что вы  не  видели его вживую, но
монеты-то с его незабываемым профилем не могли не  видеть! Присмотритесь  ко
мне как следует, говорю я вам!
     И застыл, горделиво выпрямившись, так что бьющее в окно солнце освещало
его профиль во всей красе.
     Старший бальи что-то быстро проговорил  младшему  по-голландски  -- для
д'Артаньяна, не владевшего здешним языком, это звучало  как нечто похожее на
"бре-ке-ке-кекс".
     --  Бре-ке-ке-кекс...  -- произнес  младший  и  сломя голову выбежал из
комнаты.
     Он почти  сразу же  вернулся, неся что-то перед собой в  сжатом кулаке.
Передал  этот  предмет  начальнику --  д'Артаньян уголком  глаза  рассмотрел
монету.
     Держа  ее  перед собой двумя  пальцами вытянутой  руки,  старший  бальи
принялся сосредоточенно водить головой вправо-влево, глядя  то на монету, то
на д' Артаньяна, с гордым видом скрестившего руки на груди.
     Вскоре оба вновь затянули свое "бре-ке-ке-кекс". Не  разбирая ни слова,
но  чуя  в интонациях  удивление, растерянность,  ошеломление -- и  даже,  о
радость, некоторое почтение! -- д'Артаньян победительно улыбнулся.
     И громко произнес, не глядя на них:
     --  Вы убедились,  господа мои?  Странно, что не  заметили раньше столь
очевидного сходства...
     -- Это так неожиданно... -- произнес старший бальи.
     -- Да  уж,  я  думаю,  -- сказал  д'Артаньян,  возвращаясь  к  столу  и
бесцеремонно усаживаясь в одно  из кресел. -- Вы тоже можете сесть, господа,
давайте  без  церемоний...  Как вы, должно  быть, прекрасно понимаете,  я --
незаконный  сын.  Истина  требует  уточнить,  что подобных  сыновей у  моего
великого отца было, как вам, должно быть, известно, превеликое  множество...
но разве это, черт  побери, что- либо меняет?  Коли в моих жилах течет та же
кровь  великого  короля, что и  у  раззаконнейших сыновей!  Не  законный, но
родной! Батюшка lem любил по-настоящему, я помню его ласковые руки и орлиный
взор...
     -- Значит, вы  изволите быть протестантом? -- осторожно спросил старший
бальи, уже совершенно переменившись в  лице, -- он явно не представлял себе,
как держаться  со столь неожиданным визитером и что  в  таком случае следует
предпринять.
     -- Ну конечно, я  же говорил, -- сказал д'Артаньян уверенно. -- Я вырос
в...  в Лимузене, в старинной и знатной  гугенотской  семье,  мы, бывало, за
стол не садились, не оплевав предварительно портрет римского папы...
     Зарываться, конечно, не  следовало -- в глазах обоих его пленителен еще
присутствовало  некоторое  сомнение.  Эти  двое  --  не  чета  простодушному
трактирщику  из  Менга, полиция  везде  одинакова,  и  глупцы там попадаются
крайне  редко.  Что  бы придумать  такое, чтобы  уж  совершенно поразить  их
воображение? Ага!
     --  Во  время своих путешествий я  частенько встречался с  самозванцами
самого  разного  пошиба,  господа, -- признался  он доверительно. -- И вынес
одно  твердое убеждение: всякий раз  они сводили  дело к тому,  что вымогали
деньги у городских властей. Позвольте вас заверить, что у меня нет и не было
подобных намерений -- по которым сразу и изобличают самозванцев. Наоборот, я
прибыл сюда,  чтобы  устроить  одно  очень  серьезное  предприятие,  о  сути
которого позвольте уж пока умолчать... но одно могу вам  сказать: Нидерланды
от этого только разбогатеют. Не желаете ли убедиться?
     Он  с  самым небрежным  видом  вытянул из  кармана  тяжеленный кошелек,
полученный  от  Винтера, чье  содержимое  пока что  сохранялось  в  целости,
развязал тесемочки и наклонил замшевый мешок над столешницей.
     Золотой  поток хлынул на  нее, издавая  самый приятный  на  свете звон.
Двойные испанские пистоли громоздились  на потемневшей доске стола живописно
и  крайне внушительно.  Пара монет сорвалась  со стола, покатилась по  полу.
Краем  глаза д'Артаньян подметил, что младший бальи проворненько придавил их
подошвой сапога -- и тут же уставился в потолок с наивно-безразличным видом,
словно и  не  было  у  него под  ногой золотых кругляшей.  Старший  этого не
заметил   --   он  таращился   выпученными  глазами   на   груду   золота  с
тоскливо-жадным выражением голодного кота,  отделенного от миски  с  густыми
сливками толстым непреодолимым стеклом...
     -- А вы говорите -- испанский шпион... -- сказал д'Артаньян прямо- таки
покровительственно.  --  Ну посудите сами: какой  шпион,  даже самый важный,
будет  располагать   такими   суммами?   Позвольте  вас   отблагодарить   за
гостеприимство  и доброе  отношение, любезный  господин бальи.  Пожалуй, мой
венценосный родитель вел бы себя на моем месте вот так...
     И с этими  словами он небрежно зачерпнул золото горстью, сколько в руку
влезло (но помня о том,  что эти  деньги предназначались  отцу на расширение
хозяйства, постарался все же особо не увлекаться), и с величественным видом,
присущим царственным особам, протянул руку через стол.
     Старший   бальи  повел  себя  молодцом  --  без   малейших   колебаний,
отнекиваний и ложной скромности он вытянул сложенные ковшиком ладони, принял
золото и уставился на него,  едва  ли не облизываясь. Подчиненный завистливо
взирал на него -- но с этим д'Артаньян вовсе не собирался делиться, хватит с
него и того, что ногой прикрыл.
     С   самым  недвусмысленным  видом  показывая,  что  его   щедрость   не
безгранична,  он собрал золото в кошелек, тщательно завязал его и отправил в
карман. Сказал доверительно:
     -- Вы знаете,  господа,  меня форменным образом преследует один иезуит,
переодетый  простым  слугой,  строит  всякие  козни,  пытается   oncsahr|...
Типичная  иезуитская  рожа:  бледная,  вытянутая,  словно  хлебнул  полведра
уксуса,  вид постный  и весь  какой-то ханжеский,  словно его уже записали в
святые...
     -- Он мне сразу показался подозрительным! -- выпалил младший бальи.  --
В самом деле, вылитый иезуит...
     Начальник  метнул в  его  сторону предостерегающий  взгляд и, покачивая
ладонями с позванивавшим в них золотом, льстиво улыбнулся д'Артаньяну:
     --  В  самом  деле, сдается мне,  что произошло досадное недоразумение,
простите великодушно, ваша милость.
     "Точно, --  подумал д'Артаньян.  --  У  них  ничего  больше нет,  кроме
нашептываний скотины Гримо, донесшего на мнимого  испанского  шпиона. Атос и
его слуга здесь, конечно же, неофициальным образом, они  сами не располагают
крепкой заручкой в  этом городе...  А впрочем, сам Атос вряд ли  пошел бы на
такой  подлый ход, надо отдать ему должное,  он известен как человек, всегда
следующий правилам чести. Это Гримо постарался..."
     Старший бальи медоточивым голосом продолжал:
     -- Я рад  слышать, что вы намерены пополнить нидерландскую  казну.  Вот
только  это   чересчур  уж   растяжимое   понятие  --  нидерландская  казна,
обезличенное, что  ли...  Здесь,  в  славном  городе  Зюдердаме,  тоже  есть
городская казна, и  она, признаюсь, не  особенно  полна... Налоги собираются
неаккуратно,   расходы   превышают   воображение,   торговля   захирела,   а
мореплавание не приносит прежнего дохода...
     "Положительно, ему мало,  -- моментально  догадался  д'Артаньян. --  Не
очень уж и тонко намекает..."


   Александр Бушков
   Д'Артаньян -- гвардеец кардинала (книга вторая)




     Подлинная история  юности  мессира  д'Артаньяна,  дворянина из  Беарна,
содержащая множество Вещей Личных и Секретных, происшедших при Правлении Его
Христианнейшего Величества, Короля Франции Людовика XIII в Министерстве  Его
Высокопреосвященства Кардинала и Герцога Армана Жана дю Плесси де Ришелье, а
также поучительное повествование о Свершениях,  Неудачах и прихотливых путях
Любви и Ненависти.

 * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
     СОЛНЦЕ И ТЕНИ

     Глава первая

     Неожиданная встреча

     Вздохнув про себя, он приготовился расстаться  еще с сотенкой  пистолей
--  ничего  не  попишешь,  чтобы  вырваться  из  лап   полиции,  не  следует
скупиться... Да и письма форменным образом жгли грудь под камзолом.
     Он вновь  вынул кошелек, но на сей раз принялся высыпать из него монеты
скупо и расчетливо, без лишнего бахвальства.
     Высокая массивная дверь вдруг распахнулась --  такое впечатление,  даже
не  от  энергичного движения руки, а от  доброго пинка.  В комнату как вихрь
ворвался   пожилой  невысокий  человечек,  дородный  и  румяный,  как  истый
фламандец. Одежда на  нем  была довольно  скромная, уступавшая нарядам обоих
бальи,  а на  поясе не  имелось  шпаги  --  но  служители  закона  мгновенно
вытянулись,  словно  исправные  солдаты  на  ротном  смотру,  старший  бальи
вскочил...
     Вслед за  пожилым вошел второй, одетый,  как  французский дворянин, при
шпаге, в надвинутой на лоб шляпе --  и скромно остановился поодаль. Пожилой,
уперев руки в бока, тяжело ворочая головой на толстой шее с  видом бодливого
быка,  никак  не  решившего пока, за кого из  пастухов взяться первым, долго
рассматривал  служителей  закона  с  грозным,  не  сулившим  ничего  доброго
выражением лица, потом открыл рот...
     -- Бре-ке-ке-кекс!
     -- Ке-ке-ке-брекс...
     -- Нидер-вилем-минхер-фламен!
     -- Минхер-фламен-вилем-нидер...
     Интонации были самые  недвусмысленные, понятные  д'Артаньяну. Неведомый
гость  ругал  полицейских на чем свет стоит, а они лишь осмеливались  на то,
чтобы  вставить  порой  почтительное  словечко  да  попытаться что-то  робко
объяснить,  но их слова,  сразу видно,  ничуть не убеждали  пожилого,  и он,
разойдясь,   орал  уже  во  весь  голос,  брызгая  слюной,  грозя  кулаками,
определенно обещая обоим множество самых неприятных сюрпризов...
     Его спутник шагнул вперед, поднял руку в замшевой коричневой перчатке и
бросил на  стол перед старшим  бальи два  листа  бумаги, в которых скосивший
глаза д'Артаньян моментально узнал свою  подорожную и письмо к  статхаудеру,
рекомендовавшее "шевалье де Лэга" записным гугенотом  и другом Нидерландов с
младенческих пеленок...
     И возликовал про себя, видя, что дело его выиграно, а также p`dsq|, что
сберег отцу сотню необходимых в хозяйстве пистолей.
     Все было в  совершеннейшем  порядке  --  старший  бальи  (успевший  при
вторжении  незнакомца  куда-то  спрятать  деньги  с  проворством  фокусника)
выскочил из-за стола, кланяясь д'Артаньяну:
     -- Вы свободны,  ваша милость! Как  ветер!  Бога ради, не сердитесь  на
нас,  скудоумных!  Нами  двигали  исключительно  благородные  мотивы  защиты
отечества  от  испанских  шпионов,  и  мы  сразу  поняли, что  дело нечисто.
Откровенно говоря,  этот иезуит  мне сразу  показался  подозрительным,  и  я
немедленно прикажу ловить его по всему Зюдердаму...
     Д'Артаньян, держась  с  грацией  и величавостью истого вельможи,  повел
рукой:
     -- Пустое, господин Ван дер... Не стоит извинений...
     И побыстрее  направился к  двери,  пока,  не  дай  бог,  обстановка  не
изменилась столь же волшебным образом, но в  гораздо худшую сторону. Младший
бальи, семеня и сгибаясь в поклоне, догнал его, зашел слева:
     -- Вы  изволили  уронить,  ваша  милость...  --  прям-таки  пропел  он,
протягивая на ладони два утаенных золотых.
     Д'Артаньян небрежно, двумя пальцами отвел его ладонь:
     -- Любезный, сыну великого короля неподобает  держать  в  руках золото,
валявшееся на полу... Оставьте себе.
     И вышел на площадь перед ратушей. Неподалеку стоял Планше, улыбаясь  во
весь рот и держа в поводу двух  лошадей, свою  и д'Артаньяна, а рядом с ним,
тоже  при двух лошадях, стоял высокий пожилой человек, судя по одежде, слуга
из богатого дома, седой, но крепкий на вид.
     Рядом  раздались  уверенные  шаги,  и  перед  д'Артаньяном  остановился
незнакомый дворянин.
     -- Позвольте вас поблагодарить, сударь, -- начал гасконец. --  Не знаю,
кто вы такой, но вы явились как раз вовремя... Как ваше имя?
     -- Анна, -- послышался звонкий голос.
     Рука  в  коричневой  кожаной  перчатке  сдвинула  шляпу  на  затылок. И
д'Артаньян форменным образом остолбенел, словно персонаж из Библии, кажется,
Плот.
     Перед ним стояла очаровательная блондинка из Менга -- в мужском костюме
для  верховой  езды,  со  шпагой  на  перевязи,  с  заправленными под  шляпу
волосами.  Большие голубые глаза, столько раз снившиеся  гасконцу по  ночам,
смотрели лукаво и озабоченно.
     --  Это вы, миледи?  -- пробормотал он  в совершеннейшей растерянности,
тут же уступившей место несказанной радости. -- Или ваш призрак?
     --  Я, Господин Арамис! -- легонько топнула она  ногой. -- Долго вы еще
будете  таращиться  на меня с глупейшей  улыбкой? Немедленно в седло! В этом
городе для нас всех становится чересчур жарко...
     Подавая пример, она вставила ногу в стремя и  уверенно взмыла  в седло,
повернула коня  так резко, что короткий испанский плащ взметнулся за спиной,
как  пламя. С трудом опомнившись, д'Артаньян вскочил  на своего  английского
жеребца  и  пустил  его  размашистой  рысью,  торопясь  за  девушкой.  Слуги
поскакали следом.
     В переулке неожиданно промелькнула знакомая фигура Атоса с маячившим за
его плечом унылым Гримо. Как ни хотелось д'Артаньяну вновь скрестить шпагу с
мушкетером, он смирил себя -- момент был самый неподходящий. Они успели лишь
встретиться взглядами -- и горячий жеребчик пронес гасконца мимо. Пожалуй, в
Зюдердаме для него и в самом деле становилось жарковато, так и припекало под
ногами...
     Он  догнал  Анну,  и  их  кони пошли  голова  в  голову  по  набережной
очередного  канала.  Душа  д'Артаньяна  была  переполнена  разнообразнейшими
чувствами, в  которых он от  растерянности не  o{r`kq разобраться  вовсе, но
если все  же  попытаться  выразить  одной-единственной  фразой  переживания,
терзавшие  впечатлительную  душу  молодого  гасконца,  то  сводились  они  к
нехитрой, в общем, истине -- он был на седьмом небе, и душа его пела...
     Как он ни вглядывался,  не мог  различить ничего, кроме  нежной  щеки и
розовых губ -- низко надвинутая шляпа скрывала все остальное.
     --  Нахлобучьте  шляпу пониже,  --  распорядилась Анна, не  поворачивая
головы. -- Вас могут узнать, а это совершенно ни к чему.
     -- Там, в переулке, был Атос, он-то меня определенно узнал...
     --  Ну,  это  не так уж  страшно, -- откликнулась она  после  короткого
раздумья. -- Главное, они все еще не поняли, что вы и "Арамис" --  одно и то
же лицо, а это дает нам неплохие шансы...
     -- Нам? -- радостно пер