ньян с превеликим удовольствием провалился бы сквозь  землю, будь
это возможно, -- как и его друзья.
     --  Поднимите головы, вы трое!  --  распорядился Ришелье. -- Наберитесь
смелости взглянуть мне в глаза!
     Повиновавшись,  д'Артаньян  обнаружил  вдруг,  что  кардинал  улыбается
довольно доброжелательно. Он тогда еще  не  знал, что столкнулся с  одним из
излюбленных воспитательных методов кардинала: Ришелье любил порой пролить на
голову провинившегося  ледяной  душ, чтобы  затем, дав прочувствовать вину и
раскаяние, вполне благосклонно убедить в своем расположении. Разумеется, это
не касалось по-настоящему серьезных проступков...
     --  Нужно  признать, что вам повезло,  господа, -- сказал Ришелье почти
весело. -- Причем дважды.  В первый  раз --  поскольку вы не провалили моего
поручения, а всего лишь допустили неосмотрительность, действуя на свой страх
и риск. Во  второй  раз -- когда вы ушли живыми из того дома.  Будь на месте
Гастона кто-то более решительный, он, не колеблясь,  прикончил бы вас там же
с  помощью Винтера -- в самом деле, кто осмелится поставить перед судом Сына
Франции?  На  ваше  счастье, его  высочество  все  же  трусоват. Он способен
лелеять самые, дерзкие и  подлые замыслы, но когда речь заходит о том, чтобы
своей собственной  рукой избавиться от  ненавистного ему  человека, господин
герцог всегда отступает... Его отец, Генрих Наваррский, вряд ли колебался бы
в подобной ситуации. Так что вам крупно повезло, вы остались живы...
     Чуточку осмелев, Каюзак проворчал:
     -- Кто же знал, что там этот чертов принц...
     -- Каюзак! --  укоризненно  воскликнул Ришелье. -- Вы только что дважды
совершили непростительный промах:  во-первых, упомянули  вслух о враге  рода
человеческого  в присутствии  облеченной  духовным саном особы, а во-вторых,
употребили  по  отношению к Сыну Франции  совершенно неподобающий  эпитет...
Будьте любезны впредь выбирать слова... -- и  кардинал  вновь  улыбнулся. --
Должен вам сказать, господа, что порой даже отрицательный результат способен
дать очень полезные сведения. Не хочу,  чтобы вы  решили, будто я не сержусь
вовсе. Я, право, сердит на вашу несообразительность и неосмотрительность. Но
отдаю себе  отчет, что даже  если  бы  вы приволокли  Винтера к полицейскому
комиссару, его все равно пришлось бы отпустить очень скоро.
     -- Почему? -- вырвалось у всех троих практически одновременно.
     -- Потому  что эти  ваши лакеи все  равно не сошли  бы за  убедительных
свидетелей, --  отрезал Ришелье. --  Имеется печальный  опыт...  Кто поверит
словам   какого-то  жалкого   простолюдина,  особенно  если  у   него  самая
подозрительная  репутация?  Показания лакеев --  это  безделица...  Если  бы
обвинения можно было основывать только на этом, все было бы гораздо проще...
Именно по этой причине, д'Артаньян,  я  не могу дать ход рассказу этой вашей
девицы,   сбежавшей  от  герцогини.  Ну  кто  поверит  какой-то  деревенской
простушке из Пикардии, утверждающей, что королева  Франции занималась  с ней
непотребными вещами?! Гораздо больший вес  имели  бы показания, скажем, Мари
де  Шеврез,  но  это, как вы понимаете,  нереально...  Вот  если  бы удалось
застать эту пару с поличным...
     -- Вот это, монсеньер, мне представляется вполне реальным, -- сказал де
Вард. -- При усердных трудах...
     -- Время покажет, --  серьезно  сказал Ришелье.  --  Госпожа де Ланнуа,
приставленная  мною  к  ее   величеству,  жаловалась,  что  королева  что-то
заподозрила и начинает  ее избегать... Так вот, господа. С одной стороны, вы
потерпели поражение. С другой  же невольно узнали кое-что  важное. Теперь мы
знаем,  что герцог Орлеанский, Мари де  Шеврез и Винтер продолжают  в  самом
сердечном согласии плести какие-то интриги. А это уже  немало. Это позволяет
g`p`mee принять контрмеры, устроить  капканы на  иных  тропках, мимо которых
дичь ни за что не пройдет...
     -- Монсеньер... -- произнес д'Артаньян.
     -- Да?
     -- У  меня  не укладывается  в  голове...  Герцог прекрасно знает,  что
Винтер и герцогиня хотели от него избавиться, и тем не менее...
     Ришелье усмехнулся:
     -- Боюсь, д'Артаньян,  вам никогда не  стать политиком  -- вы не умеете
спокойно  относиться к  таким вещам,  как это  умеет  герцог. Между  прочим,
нельзя исключать, что он  сам готовил их  устранение в  тот самый миг, когда
они планировали его смерть... Политика, д'Артаньян, и не более того... Здесь
не бывает  ни друзей, ни врагов... Ну хорошо,  оставим это. Я пригласил вас,
господа, не  столько выволочки ради, сколько для того, чтобы дать поручение.
И уж  его извольте выполнить в  точности!  Никакие оправдания приниматься не
будут.  Вы обязаны  победить, вам  понятно? В таком случае  прошу  внимания.
Завтра утром вы  все  трое,  прихватив  с собой  должным образом вооруженных
слуг, отправитесь в Кале. Там на судне, капитан которого мне всецело предан,
вы  отплывете в Англию. В Лондон. Миледи Кларик и Рошфор уже выехали туда и,
скорее всего, прибудут в Лондон раньше  вас, но  это не беда. У вас в запасе
еще  несколько  дней,  и вы  сможете  спокойно  прожить  их  в  Лондоне,  не
вмешиваясь ни в  какие авантюры...  особенно  это касается Каюзака.  Вы меня
поняли, Каюзак?
     --  Конечно,  монсеньер,  -- смиренно проговорил  великан. --  Проживем
спокойно... А потом?
     --  Потом  вам тоже не  придется  впутываться  в  авантюры, -- спокойно
сказал Ришелье.  -- Вам нужно  будет,  получив от  миледи  Кларик  крохотную
вещицу, которую можно спрятать в кулаке, доставить ее в Париж и передать мне
в руки. В этой вещице --  судьба королевы... Я объясню  подробно. У меня нет
от вас в данном случае никаких тайн -- когда человек точно знает, что именно
ему предстоит совершить,  он прилагает  все силы... А вам  необходимо знать,
ради чего вы  рискуете головами... да-да, головами! Через неделю в парижской
ратуше  городские старшины  устраивают  бал  для  королевской четы. Королева
обязана будет посетить это празднество. Один из приближенных его величества,
--  при этих  словах на  его  губах  появилась тонкая улыбка, --  словно  бы
невзначай  сумел  навести  короля на  мысль,  что  ее величеству ради такого
случая непременно следует  надеть подарок супруга -- алмазный  аксельбант из
двенадцати подвесок...
     -- Но ведь они у Бекингэма! -- воскликнул д'Артаньян, не сдержавшись.
     --  Именно, -- с  улыбкой  кивнул  Ришелье.  --  У  Бекингэма.  Который
непременно наденет это украшение, отправившись на бал, который вскоре  будет
дан в Лондоне, в  королевском дворце Хэмитон-Корт. Нет  нужны покушаться  на
все украшение -- поднимется шум,  задуманное провалится... Достаточно будет,
если  миледи Кларик, улучив момент, срежет с плеча герцога две-три подвески.
Этого вполне достаточно.  Король  их  сразу узнает, даже  если  их  будет не
двенадцать,  а  всего  две...  Теперь  понятно,  что  именно  вам  предстоит
доставить во Францию?
     -- Безусловно, --  сказал  д'Артаньян, и двое других согласно  склонили
головы.
     -- Будьте предельно осторожны, господа. Дело может оказаться смертельно
опасным. О вашей поездке  никто не знает... но окончательно быть уверенным в
сохранении полной тайны невозможно. Без сомнения, королева уже  встревожена.
Она попытается послать к Бекингэму гонцов -- это первое, что придет в голову
любому в ее положении. Перехватить этих гонцов всех до одного -- моя забота.
А  b`x`  задача  --   привезти  подвески.  И,   повторяю,  друзья   мои,  --
осторожность,  осторожность и  еще  раз осторожность! В некоторых отношениях
ваша миссия даже более опасна,  чем военный поход. По крайней мере, на войне
имеются четко обозначенные  боевые порядки, и вы открыто отвечаете ударом на
удар... Здесь же для  вас  главное -- не победить противника, не ответить на
его удар,  а  доставить  подвески  в  целости  и сохранности,  не опоздав  к
назначенному дню, иначе все усилия пойдут прахом. Бекингэм -- некоронованный
владыка Англии, если  он  обо всем узнает и  решит  вам помешать, он  сможет
распоряжаться на  этом  туманном  острове, словно  сам  король...  Да  и  во
Франции, на обратном пути, вы можете столкнуться с неожиданностями. Я ничего
еще не знаю точно, но  предпочитаю заранее предполагать самый худший  оборот
дела. Если так и  произойдет, человек заранее готов к худшему  и не потеряет
времени даром, а если страхи окажутся преувеличенными -- что ж, тем лучше...
Вам   все  понятно,  господа?  В  таком  случае  отправляйтесь  по  домам  и
собирайтесь в дорогу втайне  от всех. Не  ввязываться в  поединки, даже если
вас  сбежится  оскорблять  весь  Париж!  Ясно  вам?  Вы  с  этой  минуты  не
принадлежите себе. Если  вопросов  все  же  будет  не  избежать,  придумайте
что-нибудь убедительное -- едете  к родственникам в провинцию, отправляетесь
покупать лошадей, приглашены в гости живущими вдалеке  от Парижа друзьями...
Хлопоты о наследстве, роман с замужней дамой... Все, что вам на ум взбредет.
Лишь бы никому и в голову не пришло, что вы уезжаете по моему поручению, что
вы  уезжаете в Англию...  --  И лицо  кардинала  вновь стало суровым, а  его
взгляд по-настоящему ледяным. -- Только победа, господа! Только победа...

     Глава третья

     О том,  на какие неожиданности можно порой наткнуться, взявшись утешать
даму

     --  Сударь,  -- осторожно  сказал Планше,  принимая от хозяина  красный
плащ. -- Что-то у вас лицо печальное... Вы, часом, не попали ли в  немилость
к кардиналу?
     -- С чего ты взял? -- устало спросил гасконец.
     -- У нас же, у слуг, тоже есть глаза и уши...  Мы-то слышали, как в том
доме палили из пистолета... Ясно было, что не получилось у вас что-то, и его
высокопреосвященство мог разгневаться...
     --  Ну,  не  все  так  мрачно...  --  сказал  д'Артаньян  и  решительно
распорядился:  --  Планше, собирайся в дорогу.  Вычисти  мою  шпагу, проверь
пистолеты  и свой мушкет...  В общем, все,  как в  прошлый раз. Мы уезжаем с
рассветом.
     -- Опять в Нидерланды, сударь?
     --  На сей раз в Англию, -- сказал д'Артаньян, понизив на всякий случай
голос чуть ли не до шепота. -- Но не проболтайся смотри...
     Он невольно окинул комнату быстрым взглядом. Стены здесь были солидные,
сложенные из камня, не то что перегородки в  доме на  улице Вожирар, которые
без труда можно проткнуть кинжалом, после чего смотреть и  слушать,  сколько
душеньке угодно. И под дверями никто вроде бы не подслушивает -- его комнату
отделяла  от  коридора небольшая  прихожая,  куда  никто  не мог прокрасться
незамеченным. Но все же он повторил тихонько:
     -- Не болтай, смотри  у меня! За  дело, Планше, за дело... И  не забудь
сходить в конюшню,  посмотреть  лошадей  --  подковы проверь,  спины  и  все
прочее... Живо!
     Планше вышел, не выказав ни  малейших признаков удивления, --  за время
службы у гасконца, пусть и  не  особенно долгое, он уже успел  привыкнуть  к
самым неожиданным поворотам судьбы и meopedqj`gsel{l сюрпризам...
     И  почти  сразу  же  в дверь  осторожно,  почтительно постучали.  Вошла
служанка и, теребя фартук по свойственной простолюдинкам привычке, сообщила:
     --  Хозяйка просит вашу  милость пожаловать для важного разговора прямо
сейчас, если можете...
     -- Хозяйка? -- поднял брови д'Артаньян. -- А что ей нужно?
     --  Не  знаю, ваша милость, мы  люди  маленькие... Просила  пожаловать,
говорит, вы ее обяжете до чрезвычайности... -- Она оглянулась и доверительно
прошептала, подобно многим своим товаркам, питая явную  слабость к блестящим
гвардейцам  независимо от того, к какой роте они принадлежали: -- Хозяйка, я
вам  скажу по  секрету,  сама  не своя, чего-то стряслось  у нее,  плачет  и
плачет...  Хозяин  три  дня  как  уехал  неизвестно  куда,  и  она  насквозь
расстроенная...
     Д'Артаньян   задумчиво  почесал  в  затылке.  После  известных  событий
красотка Констанция демонстративно его игнорировала -- в тех редких случаях,
когда им удавалось столкнуться лицом к лицу, проскальзывала мимо с задранным
носиком  и  выражением  явной   неприязни.  Любопытно,   что  же  так  резко
переменилось в одночасье?  Как  бы там ни было, следует принять приглашение.
Во-первых, до ужаса любопытно, что ей теперь понадобилось, а во-вторых, если
он не пойдет, еще решит, чего доброго, что он испугался или  совесть  у него
нечиста...
     -- Передай, что я сейчас поднимусь, -- сказал он без колебаний.
     Служанка,  игриво вильнув взглядом  и  явно разочарованная тем,  что не
последовало  ни  расхожих  комплиментов,  ни   заигрываний,  вышла.  Чуточку
подумав, д'Артаньян все же не стал снимать шпагу -- неловко,  конечно,  идти
вооруженным даже не к хозяину, а к хозяйке дома,  но береженого бог бережет.
Он успел уже убедиться, что его враги в средствах не церемонятся...
     За  окнами  уже смеркалось,  и  на крутой лестнице было  темновато,  но
убийцы там,  безусловно, не смогли  бы укрыться незаметно. Да и  в хозяйской
гостиной   им   просто-напросто  негде  было  бы  спрятаться  --  д'Артаньян
моментально в этом убедился, окинув комнату сторожким взглядом.
     Констанция порывисто подалась ему навстречу:
     -- Как хорошо, что вы все-таки пришли! Благодарю вас...
     --  Гвардеец  на призыв очаровательной женщины  всегда откликнется,  --
сказал д'Артаньян выжидательно, не сводя с нее глаз.
     -- Но вы ведь, наверное, думаете, что я -- ваш враг...
     -- Помилуйте, Констанция, с чего вы взяли? -- пожал он плечами.
     У  нее  был  печальный и растерянный вид, в огромных прекрасных  глазах
стояли слезы, одежда в  некотором беспорядке -- корсаж зашнурован  небрежно,
обрамлявшие   вырез  платья  кружева  помяты,  манжеты  не  застегнуты.  Она
определенно  пребывала  в  самых  расстроенных чувствах,  но  даже  в  таком
состоянии была, надо признать, чертовски соблазнительна, так что гасконец, и
до того  взиравший на  нее  отнюдь не равнодушно, и на  этот раз  откровенно
залюбовался. Потом, правда, вспомнил обо всех странностях, связанных с  этой
красавицей. И довольно холодно спросил:
     -- Что у вас случилось?
     -- Посмотрите, нас не подслушивают?
     "Многообещающее начало", -- подумал д'Артаньян, но сговорчиво подкрался
к двери на цыпочках и, прислушавшись, решительно мотнул головой:
     -- Нет, не похоже. Она ушла.
     --  Ну  да, я ее отпустила,  но  с герцогиней никогда неизвестно, у нее
повсюду шпионы...
     "Еще  лучше, --  подумал гасконец, заинтригованный. -- Как выразился бы
монсеньер, интрига приобретает интерес..."
     И спросил с самым простодушным видом:
     --  Любопытно бы знать, какую герцогиню  вы имеете в  виду? Их в Париже
преизрядное количество...
     -- А вы не догадываетесь?
     -- Откуда? -- пожал он плечами. -- Мы, гасконцы,  простодушны и наивны,
как дети малые,  нам  самые  простые вещи растолковывать приходится  по  три
раза...
     Констанция  с  упреком  глянула  на него  сквозь слезы, так  жалобно  и
беспомощно, что д'Артаньян ощутил легкий укол совести.
     -- Вы надо мной насмехаетесь, правда?
     Как-никак это была  слабая женщина,  ничем  пока  что не навредившая ни
ему, ни  его  друзьям. Внешность, конечно, обманчива,  а  женское  коварство
общеизвестно -- но совершенно непонятно пока, в чем тут коварство...
     -- У меня и в мыслях не было ничего подобного, Констанция, -- сказал он
мягко.
     -- Ну тогда вы, значит, мне не доверяете... Это и понятно. Кто я такая,
чтобы заслужить ваше доверие? Интриганка и подручная заговорщиков...
     Она была  такой  несчастной,  что  любой мужчина  охотно  бы взялся  ее
пожалеть.
     -- Как вам сказать... --  произнес д'Артаньян,  взвешивая каждое слово.
-- По совести говоря, у меня язык не повернется обвинять  вас в соучастии  в
каком-либо  заговоре. Тот единственный заговор, в котором вы на моих  глазах
принимали самое деятельное участие, касался, помнится, отнюдь не политики...
     Она вскинула заплаканные глаза:
     -- Ну да, конечно... Это же были вы... Мне потом сказали... Ах, если бы
вы знали, как она на вас зла!
     -- Герцогиня де Шеврез или королева? -- небрежно уточнил гасконец.
     -- Герцогиня, конечно...  Вы разбили в прах все ее  надежды. Она жаждет
вам отомстить... И, боюсь, мне тоже...
     -- А вам-то за  что? -- серьезно спросил д'Артаньян.  -- Вы же ни в чем
не виноваты...
     --  Шевалье, садитесь,  я  вас  прошу,  и поговорим откровенно... Дайте
слово, что сохраните наш разговор в тайне...
     --  Охотно,  --  сказал  д'Артаньян.  --  Если только,  --  добавил  он
предусмотрительно, -- если только речь не пойдет о каком-нибудь политическом
заговоре...
     --  О,  что  вы!  Речь  идет  исключительно  о моей  участи.  Я всерьез
опасаюсь, что она решила от меня избавиться...
     -- Наша  очаровательная Мари?  --  с  большим  знанием вопроса  спросил
д'Артаньян.
     -- Кто же еще...
     -- Почему вы так думаете?
     Констанция попыталась ему улыбнуться:
     -- Мне неловко говорить с мужчиной об иных вещах...
     -- Но вы же сами меня  позвали, -- сказал гасконец, заинтригованный еще
более и, кроме того, рассчитывавший выведать  что-то полезное для кардинала.
-- Констанция, я ведь служу  кардиналу, а значит,  в некотором  смысле, тоже
чуть ли не духовное лицо... Можете мне довериться, слово дворянина.
     "Браво, д'Артаньян, браво! --  мысленно похвалил  он себя.  -- Если меж
ней и герцогиней и в самом деле возникли трения -- а все к тому подводит, --
то,  быть может,  мы сможем рассчитаться за  поражение на  улице  Вожирар...
Только бы не вспугнуть ее и вызвать на откровенность..."
     --  Во  всем, что касается  лично вас, Констанция, я  обещаю  не только
свято  хранить тайну,  но и помочь  при необходимости, чем только  смогу, --
сказал он насколько мог  убедительнее и мягче. -- Вы молоды и очаровательны,
если вас запутали в чем-то грязном, лучше всего попросить совета у надежного
человека и просить о помощи...
     -- Я только этого и хочу!
     -- Вот  и  прекрасно, --  сказал  д'Артаньян, чувствуя  себя  хитрейшим
дипломатом школы Ришелье. -- Расскажите же без ложной стыдливости.
     Констанция,  прикусив  губу,  рассеянно вертела  на пальце  перстень  с
большим  карбункулом17,  по  виду старинный и  дорогой.  Столь  ценную  вещь
простая галантерейщица могла получить исключительно в подарок и никак иначе.
Красивым девушкам, сколь бы низкого происхождения они ни были, мужчины часто
и охотно делают и более дорогие подарки...
     -- Мне стыдно,  правда...  --  проговорила  она  неуверенно,  бросая на
гасконца  из-под  опущенных  ресниц  быстрые  взгляды,  то  растерянные,  то
лукавые.  -- Вы так молоды и красивы, вы  мне всегда нравились... Кто бы мог
подумать, что придется перед вами исповедаться...
     --  Служба кардинала  --  это  служба духовного лица,  как ни крути, --
пустил д'Артаньян в ход уловку, уже однажды приведшую к успеху.
     -- Ну  что же, если  иначе нельзя...  Вы позволите,  я не буду зажигать
лампу? В полумраке, когда ваше лицо видно плохо, мне гораздо легче...
     -- Ради бога, как вам будет удобнее...
     -- Вы вряд ли меня поймете...
     -- Я попытаюсь, -- заверил д'Артаньян.
     -- Вам трудно  будет  меня понять... Дело  даже не  в том,  что  вы  --
мужчина. Вы -- дворянин, человек  благородный, наделенный немалыми правами и
привилегиями уже  в  силу самого  происхождения.  Вы  просто не в  состоянии
представить, как тяжело быть простолюдинкой...
     -- Констанция,  право же, я  лишен предрассудков, --  сказал д'Артаньян
мягко.  --  Все  люди,  независимо от происхождения, одинаково  чувствуют  и
радость, и боль...
     --  Спасибо,  вы  чуткий  человек... Но  все равно  вам трудно  понять.
Простолюдинке вдвойне  тяжело,  если она красива... Боже мой, как я, дуреха,
была счастлива, когда получила работу во дворце! В гардеробе самой королевы!
Это было,  как в сказке, честное слово.  Только очень быстро выяснилось, что