свой  пакет,  и
это красное пятно на стене и асфальте гэбисты потом  отмывали  несколько
субботников подряд. Мишу и Вадима страшно били, а пакет приписали в про-
токоле мне, хотя я сроду бы никуда не попала. Естественно,  я  не  стала
возражать и взяла все на себя, чтобы прикрыть Вадима. Для меня это  было
менее опасно; они знали, что значит иметь дело со мной. Миша Денисов пы-
тался благородно пакет перехватить себе в протокол, но ГБ устраивала моя
кандидатура, а милиция писала лишь под их диктовку. Дзержинский суд  на-
завтра расценил дизайн на Лубянке в 10 и 20 рублей штрафа. Причем, когда
один судья начал нас оправдывать, омоновцы, руководимые гэбистом,  пере-
тащили нас к другому судье с возгласом: "Такой судья нас не устраивает!"
Но другой отказался судить вообще. Пока суд да дело, большая часть  дээ-
совцев разбежалась. Я старалась всех отослать и остаться одна. А  третий
судья не давал больше 20 рублей штрафа. За этот пакет краски на меня за-
вели уголовное дело. Какое, я так и не  узнала,  потому  что  отказалась
ехать в прокуратуру разбираться, хотя в суды за мной пару раз  приезжала
"Волга" с чиновником и гэбульником, а повестки шли, как снег.  Но  после
горбачевского дела тащить меня силой они не решились, и эта история  за-
вяла на корню. Когда власти настроены несерьезно, судить ДС могут только
"по собственному желанию".
   Даже вялая карательная практика тех лет показывала, что, если человек
соглашается сидеть, он сидеть будет. Раньше, до 1988  года,  вопрос  так
вообще не стоял: нам не давали умереть. Доктрина искусственного  кормле-
ния и применения стирания личности в СПБ лишала политзаключенных "оружия
возмездия". Горбачев не дал права на жизнь, но он вернул нам драгоценное
право на смерть, а с точки зрения инсургента, это главное в жизни. Чело-
века, готового умереть, нельзя взять голыми руками. Ведь на той же акции
12 марта 1991 года взяли и бросили  но  ложному  обвинению  в  Бутырскую
тюрьму двух молоденьких анархистов - Родионова и Кузнецова - и мучили их
там год, даже и после 21 августа, дав три года срока. Мы их  отбили  по-
том, но нам пришлось дойти до решения в случае отказа пересмотреть  дело
взять в заложники судей, перейти к терактам. Чтобы не связываться с  ДС,
после такого моего личного письменного заявления по факсу во все СМИ ре-
бят освободили, пересмотрев приговор. Но сколько было  акций  (даже  два
захвата ОМОНом уже в феврале 1992 года), сколько горьких статей, сколько
разорванных увеличенных "ельцинских" открыток! Итак, нас  не  сажали  не
из-за попустительства, а из-за нашей установки "Свобода или  смерть".  В
июне 1990 года у меня была очередная методическая поездка в Воронеж. Был
митинг, был колоссальный разгон, была армия омоновцев. Нас  посадили  (у
меня был максимум - 15 суток, у члена ДС Сергея Баранова -  7  суток,  у
одного члена Народного Фронта - 10 суток; социал-демократ получил 5  су-
ток). Стояла страшная жара, в местной тюрьме (в Воронеже нет  спецприем-
ника) водились тараканы, а у меня  должна  была  начаться  международная
конференция по правам человека в Питере и методическая поездка в Красно-
дарский край и Сочи. И я решила: я больше никогда не буду сидеть  нигде,
кроме как в Лефортове по политической статье. Решение пришло спокойное и
прохладное, но скоро стало жарко, потому что мы держали сухую голодовку.
Несмотря на глухую провинциальность  Воронежа,  дело  получило  огласку.
Подняли шум депутаты облсовета, что-то передавали "Вести", дээсовцы  си-
дели в палатке (перманентно) перед Моссоветом и клялись в  случае  нашей
смерти начать сухую голодовку за изменение  законодательства.  На  пятый
день в такую жару мы стали умирать (технологию я уже описывала). И влас-
ти опять сдались. Они свезли нас в больницу и устроили нам  кардиограмму
и консилиум. Убедившись, что дело плохо, местная ГБ звякнула  в  суд,  и
тот сократил нам срок до пяти дней всем. Пока шли  эти  переговоры,  нам
освободили палаты для ветеранов ВОВ (одну - мне, другую  -  ребятам).  У
входа в палаты на матрасах спали милиционеры с рациями, они же гуляли  у
входа и по отделению, пугая до полусмерти больных.
   За мной приехали из Москвы Володя Филипенок и Олег  Циоменко,  полно-
мочные послы ДС. По-моему, это по приказу ГБ им срочно продали  обратные
билеты в купейный вагон, хотя в кассе ни черта не было. Меня  надо  было
поскорее убрать из города. Я не возражала, потому что все выступления  в
Воронеже кончились.
   Сухая голодовка без конкретных требований -  это  был  отказ  сидеть.
Впрочем, мы уже получили повышение, хотя и не знали об этом. На нас  го-
товились уголовные дела.
 
   "В ПРОРЫВ ИДУТ ШТРАФНЫЕ БАТАЛЬОНЫ"
 
   Мимоходом, незаметно для своих строгих судей, разрушительный нигилис-
тический ДС решил несколько более чем конструктивных задач, за что,  как
водится, был побит каменьями. Во-первых, мы прикрыли собой  всех  нацио-
нал-демократов - до ухода их в недосягаемый для спецслужб, прокуроров  и
ОМОНа суверенитет. Никого из них не могли судить за  сепаратизм,  как  в
60-е годы Левко Лукьяненко, сидевшего в камере смертников по 64-й статье
УК. Как можно было арестовывать "лигистов" из Литвы,  сепаратистов  Лат-
вии, Эстонии и Украины, если в метрополии, в столице колониальной  импе-
рии, партия ДС включила в свою программу пункт о дезинтеграции СССР?
   Начинать надо было с нас. Мы кричали "Долой СССР!" под стенами  Крем-
ля, наши акции 23 августа посещались партией Возрождения Латвии, но даже
здесь мы брали себе большую долю: нам - по 15 суток, им -  по  пять,  по
семь. Мы вывели их из зоны огня, из-под наших же российских орудий,  вы-
несли на руках. Мы - чужие среди "своих", но навечно свои среди "чужих".
Мы вырывали полузадушенные республики из окровавленного клюва российско-
го стервятника. Об этом будет приятно вспомнить перед смертью, хотя бы и
на виселице. И я знаю, что нас будут оплакивать и в Киеве, и в Риге, и в
Вильнюсе, и в Таллинне, и в Баку, и в Зугдиди. Но  мы,  оставаясь  вечно
крайними, прикрыли и  "своих"  -  "Московские  новости",  "Независимую",
"Столицу", "Огонек", ДемРоссию, будущих бизнесменов. Мы были так нестер-
пимо резки, наше незарегистрированное, подпольное  "Свободное  слово"  с
тиражом в 55 000 было такой большой листовкой, что прочие демократы мог-
ли сойти за хороших, послушных детей. Опять-таки начинать  надо  было  с
нас. С нас и начинали: горбачевское дело, сожжение флагов - 1902, аресты
за митинги, 70-я статья. Практически все досталось нам,  за  исключением
19-21 августа, когда подтянулись остальные.  У  нас  была  поразительная
жизнестойкость. Даже упав после очередного выстрела в спину (статья ува-
жаемого Бандуры на "странице трех авторов" в "Московских новостях" конца
80-х годов - хороший выстрел, меткий), мы все равно ползли к  амбразуре,
чтобы закрыть того же г-на Бандуру собой... Что ж, такова участь  штраф-
ного батальона. Его гонят на смерть и не говорят "спасибо". А потом  за-
нимают завоеванный плацдарм. Весь нестандарт заключался в  том,  что  ДС
был добровольческим штрафным батальоном. Нам сказали "спасибо" Ленком  и
Марк Захаров (гениальность творческая часто  совпадает  с  гениальностью
человеческой), западные журналисты и честные тамошние либералы  и  анти-
коммунисты и множество безвестных, но порядочных людей.
   Я никогда не забуду, как на одном из пикетов,  когда  мы  мерзли  уже
четвертый час, какой-то инженер принес нам кофе и сандвичи,  поставил  у
ног вместе с посудой, сказал: "Чем могу" - и быстро ушел. Но "Московские
новости", которые мы читаем бессменно с 1988 года, "спасибо" не  скажут.
А Лариса Богораз еще раз где-нибудь заявит, что мы -  совершенно  безот-
ветственная организация, как сказала она это в 1988 году, когда мы сиде-
ли по камерам. В собственном восприятии ДС выглядел так:
 
1. СЕРЬЕЗНАЯ ВЕРСИЯ АНДРЕЯ ГРЯЗНОВА: 
 
Уже как будто совершилось, 
Чему свершиться суждено: 
И Божий суд, и Божья милость, 
И "ни за что", и "все равно". 
 
Земная жизнь - одна минута 
Падения от "Да" до "Нет". 
Лишь тот поймет его секрет, 
Кто не раскроет парашюта. 
 
2. ВЕРСИЯ ИРОНИЧЕСКАЯ В ИСПОЛНЕНИИ ОЛЕГА ЦИОМЕНКО: 
Захотелось под танки, 
Смыть позор горьких лет. 
Мы пришли на Лубянку, 
Только танков там нет. 
И сказала нам Лера: 
Выше знамя Руси! 
За отсутствием танков 
Можно лечь под такси, 
Под автобус, под трактор, 
Под асфальтный каток, 
И вполне вероятно, 
В этом будет свой прок. 
Встрепенутся все страны, 
Весть пройдет по земле, 
И от срама тираны 
Зарыдают в Кремле. 
 
Пресса попроще "МН" писала о нас под заголовками "Мы будем в 
вас стрелять", сказал лидер ДС". Телевидение любило изображать нас 
на фоне сходящих с рельсов поездов. Обвинения в "бульварных" газетах 
обычно сводились к тому, что мы лодыри, пьяницы, диверсанты, 
шпионы, антисоветчики, что мы взорвали Чернобыль и собираемся и 
дальше устраивать взрывы на АЭС и химических заводах. Одно было 
непонятно, почему тогда мы не арестованы именно за диверсии. Я 
думаю, на Лубянке очень развлекались, читая эту ерунду. Мы же 
отстреливались пародиями. 
   Акции ДС были причудливы и величественны в одно и то же время, в  них
было много смеха и достаточно хорошо спрятанных слез. За предельным  вы-
зовом таилось предельное отчаяние. Каждый раз мы вызывали на ужин Коман-
дора, и, когда он появлялся, мы  не  имитировали  веселье:  нам  было  и
вправду весело. На Делакруа накладывался Гойя, на Гойю - Суриков  ("Боя-
рыня Морозова") с сильной примесью Крамского и Ге. Это вначале мне  при-
ходилось перед акциями надувать некоторых  дээсовцев,  как  шарики,  ве-
сельем и отвагой. Потом это уже не требовалось. Мои товарищи  стали  хо-
дить на акции с сумками книг и ватниками, не считая  умывальных  принад-
лежностей, чистого белья и полотенца. И, если  нас  случайно  не  брали,
злые и разочарованные дээсовцы устраивали мне сцены:  "Какого  черта  мы
сюда притащились!" Если нас не брали на Пушкинской, мы шли  на  Красную,
где арест был обеспечен.
   Мы видели, что стена не рухнула. И мы разбивали об нее головы у  всех
на глазах, надеясь привлечь внимание к этой стене. Когда гражданское об-
щество так малочисленно, оно только и может, что разбить себе  голову  о
стену. А нам пытались подложить подушку, и это было  страшнее  всего.  В
дни первого съезда нардепов мы работали с  мегафоном  на  Пушкинской  от
восхода до заката и однажды попали в плотное  кольцо  ОМОНа,  в  котором
провели шесть часов до приезда Станкевича и Сахарова. Так народ нам бро-
сал внутрь кольца колбасу, хлеб, бутылки с лимонадом, даже одеяла и  ба-
тарейки для мегафона. Тогда мы еще на что-то надеялись... Когда  надежда
ушла и уступила место  смертельному,  безнадежному  упорству?  Наверное,
после 23 апреля 1989 года.
   Мы первыми вынесли на митинг трехцветное знамя.  Это  было  12  марта
1989 года, на Маяковке.
   Отчеты о митингах выливались и в милицейские протоколы, и в постанов-
ления Фрунзенского суда, а в КГБ, наверное, ломились отведенные нам шка-
фы и приходилось нанимать новых делопроизводителей. Когда членов  ДС  не
брали, они пытались влезть в автобус добровольно, чтобы разделить участь
своих товарищей. На Пушкинской сбоку еще стоит  историческая  телефонная
будка, с которой на митингах говорили пламенные речи  и  солидаризирова-
лись с Балтией Саша Элиович и Андрей Грязнов. Андрюшу  тогда  избили  до
полусмерти и дали плюс к этому 15 суток. Его арестовывали в школе, прямо
во время уроков, на глазах изумленных детей, а потом он был вынужден уй-
ти с работы. Со мной было еще занятнее - меня во Втором  Меде  исключили
из профсоюза "за участие в несанкционированных митингах". ДС вполне мож-
но было назвать если не партией расстрелянных, то партией разогнанных  и
посаженных.
 
   Я - СПАРТАК!
 
   ДС, при всей своей веселости, был организацией очень мрачной, с эсха-
тологическим уклоном. Впрочем, таким он и остался. Мы играли шекспировс-
кую трагедию внутри бурлеска и  площадного  фарса,  и  получалось  очень
смешно. На одну единицу раздражения ДС реагировал тысячей единиц  крика,
надрыва, отчаяния и протеста. Любая нормальная власть "да ходит  опасно"
(то есть глядит в оба), пока у нее под ногами  болтается  такая  вредная
организация. Поэтому несчастный Горбачев, позволяя принять закон о своей
чести и достоинстве, готовил себе печальную участь. Принимать такие  за-
коны могут только профаны, чьи представления о Западе почерпнуты из гол-
ливудских боевиков. Если там, "за бугром", к власти  испытывают  пиетет,
то у нас в России ее просто боятся. Трепещут, так сказать. Впрочем, пра-
во кнута - вещь в себе и зависит только от силы размаха.  Это  доказуемо
эмпирически. Но когда эта же самая власть вдруг начинает требовать, что-
бы ее уважали, - это слишком даже для советского человека. Здесь он  за-
являет: "Есть у тебя дубинка, так бей, а уважать тебя так же  противоес-
тественно, как чтить моровую язву". Первым за горбачевскую девичью честь
сел на год бездомный бедняга Смирнов, требовавший  жилья  от  генсека  в
слишком активной форме и в картинках с надписями. До этого закона ДС за-
нимался Горбачевым мало, от случая к случаю. Мы привыкли оперировать по-
нятиями "система", "строй", "режим", "номенклатура" вне  персонификации,
языческой и примитивной.
   Закон об оскорблении величия вынудил нас заняться президентом  попод-
робнее. Сам напросился. Дабы протестовать против этого закона, нужно бы-
ло анализировать "объект". Для этого вожделенного мига у меня была заго-
товлена статья "Хайль, Горбачев!". Как только закон был  принят,  мы  ее
запустили в "Свободное слово". Кстати, в 1991 году  мы  считали  Ельцина
бесспорным преемником Горбачева и предполагали, что, придя к власти,  он
начнет вешать. Я уже говорила о нашем пессимизме и черной меланхолии.
   То есть смягчения режима, которое было бы некорректно отрицать, я  не
ожидала. Но, поскольку Ельцин у нас не ассоциировался ни с  Баку,  ни  с
Тбилиси, ни с Вильнюсом, мы не испытывали к нему такой пылкой ненависти,
как к Горбачеву. Скорее что-то вроде усталого равнодушия и  насмешливого
презрения. К кому я испытывала ненависть, так это к счастливым обладате-
лям лозунгов "Ельцин, Ельцин, ты могуч, ты разгонишь стаи туч" и значков
с его медальным профилем величиной с чайное  блюдечко.  Примерно  те  же
чувства, впрочем, я испытываю к создателю гимна "Боже, царя храни".  Так
что без обиды, всем поровну.
   К этому времени ДС представлял собой совершеннейшее создание  револю-
ционного искусства, отборный экземпляр Буревестника с характером  Сокола
из соседнего произведения того же автора,  с  беззаботностью  жаворонка,
драчливостью петуха и язвительностью Гарпии. После большевиков, мне  ка-
жется, никто так не был счастлив со своей партией, как дээсовцы, и никто
не трясся так над своим партбилетом, как мы. Побывав в ДС, я стала пони-
мать, почему большевики дрожали перед исключением из партии. Мы с  упое-
нием сидели в выходные дни по  7-8  часов  на  партсобраниях  и  платили
членские взносы с дрожью сладострастия. Боюсь, что ни один светский  че-
ловек с Запада не поймет наших высоких чувств. У  советских  людей  даже
при очень сильном антисоветском уклоне свое представление о развлечениях
и удовольствиях. Не знаю, что чувствовали мои товарищи, но для  меня  ДС
был продолжением моей души и образом жизни. Для полного счастья нам  не-
доставало баррикад и военного положения. Вы уже догадались,  что  авгус-
товские три дня были посланы ДС самим Провидением. Что до Горбачева,  то
мы заманили беднягу в мышеловку, поместив туда вместо сыра лозунг  "Гор-
бачев - фашист, палач и убийца". Впервые в истории популяции мышь шла на
такую невкусную наживку. Это была просто поэма! Сначала некто из кругов,
близких к КГБ, прочитал "Хайль, Горбачев!" в "Свободном слове"  и  излил
свое негодование на любезно подставленных вместо  ушата  страницах  "Со-
ветской культуры". Как водится в СССР, читательская обида была оформлена
в виде заявления в прокуратуру. Прокуратура, защищая  сироту,  возбудила
дело в безличной форме "по факту". Прокуроры явились на наш склад печат-
ной продукции за газетой, и им выдали на общих основаниях два  экземпля-
ра, не забыв содрать два рубля. Дело вначале было таким же  вялотекущим,
как шизофрения. У нас был большой опыт таких дел. Знаменитое дело ј  64,
которое велось под занавес по старой формулировке 70-й статьи  питерским
ГБ против тамошних дээсовцев, послужило  поводом  для  сочинения  многих
анекдотов. Оно велось даже не вприкуску, а вприглядку, поскольку дээсов-
цы на допросы не являлись, а если даже одного удавалось отловить, он от-
казывался разговаривать.
   Словом, дело пришлось закрыть в силу полнейшего отсутствия к нему ин-
тереса у подозреваемых. Горбачевское дело  оказалось  гораздо  занятнее.
Горбачеву его Нобелевская премия стоила не дешевле, чем Пастернаку. Сог-
ласитесь, что если травить Пастернака - это был большой грех, то травить
генсеков - дело приятное и общественно полезное. Тем более что брань  на
вороту не виснет, а деньги и должность мы у Горбачева не отбирали  (бод-
ливой корове Бог рог не дает). Я оскорбляла Горбачева в прозе и  в  сти-
хах, утром, вечером и на сон грядущий. Конечно, не  вульгарно,  а  самым
причудливым образом. Скажем, лозунг звучал так: "Нобелевская премия  фа-
шисту - браво, Запад!". И старая облезлая советская  тигра,  которую  мы
все время дергали за усы, среагировала: я побила рекорды  по  количеству
уголовных дел, возбужденных почти синхронно и по одному поводу. Два дела
были возбуждены в Москве -  по  устному  оскорблению  и  по  письменному
("Хайль, Горбачев!"). Кстати, царствующая особа была расценена  в  шесть
лет тюрьмы, выше, чем первичные призывы к свержению  строя  (статья  70,
часть 1), что стоило три года. Я оскорбляла Горбачева в  интервью  и  на
митингах, на диспутах и демонстрациях, в столице и в провинции, на заво-
дах и в университетах. Так что в Воронеже дело возбудили тоже, а  в  Пе-
тербурге их оказалось три, причем три дела я заработала за  четыре  дня!
Одно было возбуждено изза моей речи па митинге Международной правозащит-
ной конференции на Дворцовой, второе - за доклад на той же  конференции,
а третье - за выступление на заводе Метростроя. Конференция была  занят-
ная. Бедный Собчак выделил под нее шикарный дворец  с  буфетом,  поселил
делегатов в роскошной гостинице и даром кормил деликатесами  на  обед  в
лучшем ресторане. Неблагодарные делегаты разнесли тут же в  пух  и  прах
советскую власть вообще и Собчака в частности за  автократию,  тоталита-
ризм и системность, вместе взятые. Тихие западные правозащитники едва не
падали в обморок, слушая пламенные дээсовские речи. Дел  была  масса,  а
подсудимая - одна. Поэтому Верховный суд состряпал из всех этих дел  од-
но, и это одно, конечно, досталось Мосгорсуду. Но  все  это  происходило
пока не на авансцене, и мы ничего не знали.
   Однако новое (как сказал бы Сергей Кургинян: сакральное) преступление
заставило суд и прокуратуру выйти из подполья. После  очередного  нашего
разгона меня не посмели посадить (мои сухие голодовки не обещали ничего,
кроме забот и хлопот), но дали 10-15 суток самым молодым дээсовцам.  Для
меня, да и для других не посаженных такая ситуация была вне нравственной
допустимости. Мы стояли с 10 по 17 сентября на  Советской  в  пикете  по
10-12 часов. Самым отчаянным был Юра Бехчанов. В дополнение мы с  нашими
жуткими лозунгами прошли церемониальным маршем до Белорусского  вокзала,
до Фрунзенского суда, но судья Митюшин  дважды  отказался  меня  судить.
"Новодворскую? Судить? Я что, спятил? Хоть убейте, не буду!"- провозгла-
сил он. Мы поняли, что пикеты бесполезны, и решили прибегнуть к  послед-
нему средству: сожжению государственных флагов. Аутодафе наметили на  16
сентября. Во избежание накладок с размерами приобрели  в  магазине  нес-
колько новехоньких флагов. А когда мы расклеили аф