вы были стереть с лица земли, совсем как в 1937 году. Мы сочли се-
бя обязанными защитить бедного гонимого коммуниста, ведь мы были  защит-
никами политических сирот и вдов. Пожалев бедного Ельцина, мы стали  го-
товиться к демонстрации в его защиту. Защитить гонимого врага - это было
вполне в нашем вкусе. Заодно мы собирались достать адрес Ельцина,  пойти
к нему, утешить, подарить тортик и цветы, посоветовать выйти из  КПСС  и
вступить в ДС, во фракцию демкоммунистов. Можно себе представить,  какой
восторг у Бориса Николаевича вызвали бы наша защита и наши  предложения!
Но мы не успели ничего сделать. Борис Николаевич "разоружился перед пар-
тией". Он так валялся у них в ногах, что с этого момента  и  до  августа
1991 года мы утратили к нему всякий интерес. А дальнейшие  его  похожде-
ния, включая всеобуч в Межрегиональной депутатской группе, казались  нам
тогда слишком тривиальными. Мы не могли предугадать,  что  эта  личность
преподнесет еще и нам, и стране довольно приятные сюрпризы.
 
   "ОТВЕТ ОДИН - ОТКАЗ"
 
   Но вернемся к нашим баранам. Хотя здесь не требуется возвращения, на-
ши бараны пасутся повсюду, как в 1988 году, так и в 1993-м. Первой круп-
ной акцией ДС должен был стать митинг 21 августа 1988 года, призванный в
массовом масштабе повторить подвиг диссидентской семерки в 1968 году  на
Красной площади. Тем более что оккупация Чехословакии  продолжалась.  На
Красную площадь мы не пошли, у нас была своя, "прикормленная" Пушкинская
площадь. Мы расклеили чуть ли не 100 000 листовок. И мы можем  гордиться
тем, что заставили горбачевскую перестройку, которая так хотела щеголять
в бархатных перчатках, показать железные когти: 28 июля по  специальному
Указу были приняты драконовские правила о демонстрациях. В то время 1000
рублей были как сейчас 100 000. Именно такую сумму штрафа было позволено
взимать за несанкционированные митинги. Здесь уже по статье  1661,  ч.II
разрешалось приговаривать к пятнадцати суткам ареста.  После  нескольких
арестов шла уголовная статья (2001) - полгода тюрьмы. Я не помню колеба-
ний у  той  радикальной  половины  партии,  которая  определяла  все  ее
действия. В дальнейшем число радикалов неуклонно повышалось за счет  ти-
хих меньшевиков, которые призывали к бездействию и бездействовали лично,
отчего их не было, к счастью, ни видно ни слышно. В 1989  году  радикалы
вышли на 2/3, в 1990-м -на 3/4, в 1991-м - на 5/6. Мы шли  на  грозу  и,
наверное, очень понравились бы Максиму Горькому в силу того, что в  пар-
тии сплошь и рядом летали буревестники и призывали на свою голову  бурю.
Помню партсобрание накануне 21 августа, свернутые лозунги на столах, ку-
чи оставленных для акции листовок, рыжего партийного котенка Гришу,  ко-
торый ползал по лозунгам в полном восторге (сегодня он большой и мудрый,
с солидным партийным стажем). Из  Питера  приехала  Катя  Подольцева  (в
Москве ее мало знали, поэтому дали только пять суток; я, конечно,  полу-
чила свой партмаксимум - 15 суток). Как говорится: война объявлена, пре-
тензий больше нет. Нам удалось  собрать  5-6  тысяч  людей.  Милиция  не
справлялась, к тому  же  западный,  интеллигентный  полисмен-шериф,  на-
чальник 108-го о/м Владимир Федорович Белый заявил, что его люди  разго-
нять не будут, они не держиморды, а будут  просто  стоять  в  оцеплении.
Впервые в Москве был применен ОМОН, а потом любой выход  ДС  на  площадь
уже вызывал автоматически появление этой самой живописной части  перест-
роечного пейзажа. Мы были врагами советской  власти  и  были  официально
признаны таковыми. ОМОН и аресты на  15  суток  заменили  временно  70-ю
статью и Лефортово. Но мы доказали, что сущность власти  не  изменилась.
Ради того, чтобы это поняли все, мы готовы были не только к разгону,  но
и к расстрелу. Владимир Федорович Белый был честным  врагом.  Он  уважал
идейных противников и терпеть не мог задержанных, которые пытались дока-
зать, что проходили мимо митинга случайно. У  него  было  чувство  чести
японского самурая. Мне он говорил, что питает ко мне такое уважение, что
не стал бы сажать меня на 15 суток, а сразу поставил бы  к  стенке.  Мои
представления о чести были аналогичными, и я  навсегда  сохраню  к  нему
теплые чувства, ибо такое мнение - это большая похвала. Я всегда культи-
вировала образ "честного врага", а Белый был из лучших. Если у  человека
нет врагов, да еще при занятиях политикой,  это  наверняка  ничтожество.
Тот же Белый учил нас нашему ремеслу. "Плохо работаете, господа! - гово-
рил он. - Что это за митинги! Если вы выведете 50  000,  мы  будем  тихо
стоять в оцеплении, если 200 000 - я вообще прикажу своим ребятам не вы-
ходить из отделения, а если вы выведете миллион, я сниму форму и  сам  к
вам присоединюсь". Если бы народ восстал во имя демократии, так бы  пос-
тупила не только милиция. Армия не посмела бы стрелять, а ГБ  сидела  бы
тихо в лубянском подвале и молилась духу Дзержинского. Но народу  оказа-
лась не нужна демократия, в том-то вся и беда!
   Однако она была нужна нам, и эту личную проблему мы решали одни, и ни
один перестроечный соловей не смел за нас заступиться. Мы  были  брошены
на произвол судьбы либеральным истеблишментом, и никогда еще  никого  не
сдавали так грязно и откровенно  (за  исключением  последних  ельцинских
предательств, да и то ведь Егор Гайдар н Егор Яковлев ушли не в  тюрьму,
а в отставку), как сдавали нас только за то, что мы шли впереди в проши-
бали лбом мешающую не только нам стену. Каждый выход на  митинг  означал
арест. Каждый арест омоновцами означал для меня н для активистов  ДС  15
суток. Судьи Фрунзенского суда вынесли столько приговоров по  политичес-
ким делам, сколько никто другой. Они судили нас круглосуточно: часто нас
омоновцы приволакивали в суд и ночью, чтобы обойтись без лишних свидете-
лей. Были случаи, когда этих  "судей"  привозили  в  уединенные  опорные
пункты, где держали нас, и они выносили приговоры и там. Они действовали
не под влиянием страха - это в 1988, 1989, 1990 годах! - им  уже  ничего
не угрожало. Их даже не могли уволить. Они делали это добровольно, пови-
нуясь извращенному советскому правосознанию, правосознанию палачей. Ага-
мов, Шереметьев, Голованова, Чаплина, Митюшин, Одинокова,  Фомина.  Воз-
можно, потомки будут иметь мужество воздать каждому по делам  его,  и  я
привожу здесь их имена. В Германии нацистские судьи были смещены, а пер-
сонал концлагерей понес еще н уголовную ответственность, не  говоря  уже
об СС н СД или руководителях национал-социалистической партии. Мы никог-
да не требовали такой степени отмщения, мы готовы  были  простить  своим
палачам. Но не терпеть их в обществе и в политике на прежних ролях!  Ли-
шение дипломов для врачей-садистов, запрет на профессии,  люстрация  для
руководителей КПСС и КГБ, общественный остракизм -  если  палачество  не
будет караться хотя бы этим, то на земле не останется никого, кроме  па-
лачей. На нашей земле и не осталось никого, кроме них и их жертв. Кроли-
ки и удавы. Остальные уехали, или погибли, или сошли  с  ума,  или  ищут
смерти, как ДС.
   Горбачевская перестройка запомнилась мне как один  сплошной  арест  с
недолгими переменками. 17 арестов, 17 голодовок по 15 суток  -  это  моя
личная маленькая ленинградская блокада, более восьми месяцев. На  втором
месте по ДС Саша Элиович - восемь арестов, а ему было труднее  всех,  он
же язвенник. На третьем месте Дима Стариков - шесть арестов, у остальных
- по пять, по четыре ареста. Наш острог,  спецприемник  ГУВД,  помещался
недалеко от Клязьминского водохранилища, на 101-м километре. По  крайней
мере, на подходе к сему узилищу нас встречал плакат "Счастливого вам от-
дыха!", рассчитанный на отдыхающих клязьминского пансионата. Некогда эту
зону построили немецкие военнопленные и сами же  в  ней  сидели,  что-то
строя в окрестностях. Потом, после войны, там был женский  лагерь.  Пос-
леднее его назначение - спецприемник для  административно  арестованных.
Наши политические камеры помещались в одном крыле (8, 9, 10 и 11).  Наи-
большая вместимость нашего острога, то есть  его  политического  отсека,
была 30-35 человек. Ровно столько и получали аресты, остальных  из  сот-
ни-полутора захваченных штрафовали. Наверное, советское  правосудие  уже
списало мои 6 тысяч штрафа, убедившись, что я им заплачу после  дождичка
в четверг. Да мне и не из чего было платить при окладе в 130 рублей, ко-
торый я из-за перманентных арестов практически не получала. Камеры  были
оборудованы просто и оригинально: решетка, дверь с глазком, голые  дере-
вянные нары. Помещение практически не отапливалось, я до сих пор  ощущаю
этот ледяной холод, от которого мерзло даже лицо. Зимой там было  7-8  .
Летом дотягивало где-то до 13 . При голодовке это ощущалось особенно му-
чительно. Административный арест - это условия ШИЗО, штрафного  изолято-
ра. Нет передач, свиданий, книг, прогулок, переписки, постельных принад-
лежностей, матраса, одеяла. Условия, приближающиеся к пытке. Курить тоже
нельзя. Я-то не курю, но другие дээсовцы очень мучились. Курильщики зна-
ют, что это - жить без курения 15 дней. В лагере в ШИЗО помещают за про-
винность, пусть даже и вымышленную, а здесь - сразу ШИЗО.  Сколько  моих
молодых товарищей искалечилось в этих ледяных камерах без пищи и без во-
ды! Мне-то нечего было терять, меня искалечили раньше, в этих камерах  я
загубила только почки и вернула себе почти вылеченную астму, но это пус-
тое. Сколько раз падал в голодный обморок теперешний председатель подко-
миссии по законности Моссовета депутат и основатель ДС Виктор Кузин, ко-
торого притаскивали в камеру в залитом  кровью  свитере  после  избиении
омоновцами и агентами КГБ!
   Надо было добиваться статуса политзаключенного, надо было завоевывать
право на человеческое достоинство в заключении - или умирать. И  мы  это
сделали; пожалуй, впервые с 30-х годов, когда перестал признаваться ста-
тус политзаключенного. Мы добились отдельных камер, права сидеть  только
с политическими демонстрантами или в одиночках, права не работать,  при-
носимых из дома книг, учебников, письменных принадлежностей. Я выходила,
вся набитая антисоветскими листовками и статьями. Мы, в уже  полумертвом
состоянии, заставили их давать нам наши теплые вещи и даже одеяла - тоже
наши; возить нас в душ в Бутырки или Матросскую Тишину, греть каждый ве-
чер женщинам-политическим воду. Этого можно было добиться  только  сухой
смертельной голодовкой. В Питере держали мокрую и  не  добились  ничего.
Катя Подольцева своими пятью голодовками загубила желудок, многие в  Пе-
тербурге попали в больницу и даже на операционный стол. Мокрая голодовка
переносится гораздо легче. Правда, все 15  дней  жутко  хочется  есть  н
снится сплошная еда. Никакого привыкания! Но чем больше  голодовок,  чем
чаще они, тем скорее слабеешь, впадаешь в полуобморочное состояние и уже
не страдаешь, только все время спишь, а в промежутках вполне  можно  чи-
тать и работать, отдыхая после каждой страницы. После 10-й  голодовки  я
была в таком состоянии, что тюремщики брали с меня чуть  ли  не  честное
слово, что я не умру. Они иногда, за исключением особенно свирепых,  жа-
лели нас и старались понять. Но жалость зиждилась на нашей  твердости  и
самоубийственных действиях. Самым человечным был, пожалуй, начальник се-
го острога майор Худяков. Когда в июне 1988 года перед  партконференцией
меня привезли к нему с руками, черными от кровоподтеков (гэбистские неж-
ные объятия), он столько звонил во все инстанции, требуя отмены пригово-
ра, что его начальство поинтересовалось, не вступил ли и он в ДС. Он да-
же делился с нами книгами из собственной библиотеки. Но если бы не перс-
пектива нашей смерти в подведомственном ему заведении, он не  сделал  бы
столько шагов нам навстречу. У гуманизма здесь была деловая основа.  Од-
нако либеральные газеты, депутаты со съездов из разряда  "демократов"  и
диссиденты нас жалели и того меньше. Ни одного слова в нашу  защиту  ими
не было сказано. Приходилось еще доказывать тем же диссидентам, что соз-
дать политическую партию - это не то же, что поджечь дом.  Пришлось  мне
написать целую статью, адресованную именно диссидентам: "Чем  отличается
политическая борьба от правозащитной деятельности, или Сектанты ли мы?".
Статья была оспорена в диссидентской печати, но никто из диссидентов  не
пожалел тех, кто занял их место в тюремных камерах. Нам говорили:  "Надо
дело делать, а не сидеть. Некогда сидеть столько суток, и неохота, лучше
мы потом опять сядем по 70-й статье". Что ж, когда пришло это время,  по
70-й статье сел опять ДС, да и правозащитной деятельностью нам же  приш-
лось заниматься.
   Рекорд сухой голодовки принадлежит Саше Элиовичу. Восемь с  половиной
суток! Непонятно, как он выжил. Его обтянутый кожей скелет товарищи  вы-
несли на руках из тюремной больницы. Саша Элиович по праву считался пер-
вым стратегом ДС, в политологии он просто Александр Македонский. Он  по-
дарил стране идею гражданского пути и написал почти в одиночку II  прог-
рамму ДС, самую изысканную и причудливую из всех политических  программ.
Но дар стратега у него сочетался с обостренной совестливостью и абсолют-
ной честностью, и он умел умирать. Равнодушие к своим страданиям я  дис-
сидентам простила. Равнодушие к страданиям моих молодых товарищей я  ни-
когда не прощу.
   Если сухая голодовка начинается во время мокрой, это особенно тяжело,
ведь организм уже обезвожен. Через 2-3 дня о воде не можешь забыть ни на
минуту, после пяти дней перестаешь спать. Видишь сплошные водопады и ре-
ки (а Саша Элиович мечтал о кефире). Язык распухает, во  рту  все  такое
шерстяное, как из джерси. Потом начинается внутренний жар (это  в  ледя-
ной-то камере!). Внутри словно горит костер. Нельзя ни  думать,  ни  чи-
тать, ни писать. Это не самая легкая из пыток. Очень хочется в одном ку-
пальнике побегать в ноябре по лужам или даже  по  снегу;  воздух  словно
раскаляется; в одном тренировочном костюме прижимаешься к холодной  сте-
не, губы охлаждаешь о железные стойки нар.  Потом  начинаются  судороги,
неудержимая внутренняя дрожь. Дальше - отек. Потом они - а не мы! - сда-
вались. Спасибо Горбачеву за его единственный подарок - за право умереть
в камере по собственному  вкусу,  за  отмену  принудительного  кормления
(везде, кроме тюрем КГБ) и частичный отказ от психиатрического  террора.
Какой дар может принять диссидент, вернее, даже революционер,  от  госу-
дарства, с которым он поклялся  бороться?  Только  возможность  достойно
умереть. Я лично никогда ничего другого и не требовала. Выход  из  голо-
довки очень тяжелый, ведь даже мокрая (с водой) 15суточная голодовка вы-
зывает судороги в ногах, сердечные приступы, спазмы в  пищеводе,  а  при
больной печени, как у меня, бывает еще хуже. На выходе сначала болят,  а
потом дико опухают ноги. А если через 1520 дней снова  арест?  Один  раз
меня почти принесли в суд прямо из дома, и  интервал  между  пятнадцатью
сутками и семью сутками ареста составил всего пять дней. Судью не смути-
ло то, что я не могла стоять. Это был "осенний марафон".  17  арестов  -
это было сознательное физическое уничтожение, химический  анализ,  проба
на излом. Это нормально. Власть имеет право испытывать  человека  кисло-
той, как золотую монету. Если он из чистого металла 96-й пробы, он усто-
ит. Зато человек вправе не покоряться государству. Они враги, и у каждо-
го в этом поединке свое оружие. У власти - насилие, плахи, тюрьмы,  пыт-
ки; у человека - его стоицизм, его  мужество.  ДС  выстоял.  Дальше,  за
гранью 17-го ареста, шла смерть. Физические возможности были  исчерпаны.
И они отступили, они переменили пластинку. За административными арестами
пошли дела по УК.
   А какие отборные люди водились в ДС! Сплошная элита, но элита веселая
и находчивая, вовсе не дорожащая собой,  швыряющая  жизнь  со  щедростью
Креза и никогда не берущая сдачи! Как будто на серую пустыню, на пепели-
ще советской действительности накинули цветной златотканый покров, чтобы
скрыть рубище страны. В 60-70-е годы Россия не была бедна:  у  нее  были
диссиденты. В 80-е и 90-е годы Россия тоже не вылетела в  трубу:  у  нее
был ДС. Вообще главный сырьевой ресурс страны - ее инсургенты,  и  госу-
дарство должно дорожить ими больше, чем золотыми  приисками.  Нас  будут
реабилитировать через 50  лет,  сейчас  еще  не  управились  с  жертвами
30-50-х годов. Поэтому я составляю здесь заранее свой  личный  маленький
мемориал, или гербарий лучших дээсовцев. Саша Осипов,  щуплый  рафиниро-
ванный интеллигент, один из  лучших  в  стране  "знатоков"  национальной
проблематики, предсказавший до тонкости, как будет проходить распад Сою-
за, еще в 1989 году. Когда я принимала этого молодого ученого  в  ДС,  я
сама себе не верила. Люди этого типа сидят в академиях, а не в  тюрьмах.
И получают Нобелевские премии, а не удары дубинкой.
   Сергей Скрипников, любимое чадо партийной ростовской элиты, выпускник
МГИМО, дипломат и экономист, холеный английский  джентльмен,  красиво  и
барственно грассирующий, отличный синолог. И это он пришел в ДС, и ездил
со мной по стране, и рисковал жизнью, и медленно умирал в соседней каме-
ре от сухой голодовки, но держался... Это его тащили за волосы омоновцы,
это его били сапогами. Андрей Грязнов, физик и поэт. Тоже аристократ,  и
тоже декабрист. Вот одно из его стихотворений, некое личное дело перест-
ройки.
 
   ДИНОЗАВРЫ
 
Мы постепенно сознаем, 
Что нет причины бить в литавры, 
Что семь десятков лет живем 
В стране, где правят динозавры. 
Они не ведали забот. 
Для них жратвы всегда хватало. 
Но вот в одни прекрасный год 
Погода вдруг меняться стала. 
Экономический развал! 
Не положить бы пасть на полку. 
Вот тут один из них сказал: 
- Загнем-ка, что ли, перестройку. 
Чтоб сохранить былой престиж, 
   Хотя мы всех всегда давили, Мы скажем: карнозавры* лишь Суть динозав-
ров извратили. Так динозавры будут врать. Им ничего не остается. Они го-
товы всех сожрать, Кто в их телегу не впряжется. У  динозавров  аргумент
Для всех один (простой, как клизма): Не с нами - значит, диссидент,  Ан-
тисоветчик и агент Всех хищных сил "имперьялизьма".  Не  распахнуть  нам
темных штор, Не смять неправедные лавры. Не жить свободно  до  тех  пор,
Пока не вымрут динозавры. 1989 г. ____ *Хищный вид динозавров.
 
   Совет хорош! А они все живут и живут... Не могу не поделиться еще од-
ним аппетитным стихотвореньицем насчет социалистического выбора.
 
   7 НОЯБРЯ 1987 ГОДА
 
Когда-то призрак из Европы 
(Не то с тоски, не то со злобы) 
По русской пробежал росе. 
И вот уж семь десятилетий 
Мы, зубы сжав, ползем в кювете 
Вдоль превосходного шоссе. 
1987 г. 
 
   Кто не слышал лекций Андрея Грязнова о Канте или по греческой филосо-
фии, тот ничего не слышал. В оригинале Кант - довольно пресное  кушанье,
но в Андрюшином изложении - пища богов. Вообще, если бы Грязнов и  Элио-
вич были современниками Платона и Аристотеля, они отбили бы у  них  всех
учеников, включая Александра Македонского. Я, к счастью, не знала тогда,
что 19 августа Элиович и Грязнов будут глумиться над защитниками  Белого
Дома и призывать их разойтись, что они уйдут из ДС еще в 1991  году,  до
путча, из трусости, что Виктор Кузин перейдет на  сторону  красных,  что
Дмитрий Стариков будет выступать на  анпиловских  митингах  и  требовать
восстановления СССР!
   По сути дела, их уже нет, но цветы положить некуда. И  этот  алмазный
фонд явился на заграничный съезд ДС в Латвию. II съезд ДС прошел в янва-
ре 1989 года. Мы снимали кучу помещений, но ГБ шла по пятам, и нам отка-
зали в последний момент. Однако латыши нас все-таки пристроили  в  одном
юрмальском пансионате и выделили каминную для съезда. Здесь-то  мы  были
свои! Во время оно с партбилетом ДС можно было ездить по странам Балтии,
предъявляя его всюду вместо железнодорожного. Мы знали Слово Маугли: "Мы
с тобой одной крови, ты и я", то есть "За