до 30 рублей). Так что в конце февраля нас уже потащили в суд. На первый
раз дали штрафы. Суд был Фрунзенский, и мы его "обновили". Зал был полон
подсудимых, пока пришедших на своих ногах и своим ходом.  Поскольку  это
был первый политический суд перестройки, нас почтили своим  присутствием
диссиденты. Сзади сидели гэбисты и  следили  за  порядком  в  судопроиз-
водстве. Судья Митюшин настолько испугался наших дерзких ответов и  хулы
на советскую власть, которую мы ухитрялись  вставлять  даже  в  анкетные
данные, что заявил: "Не буду я судить этих антисоветчиков" -  и  ушел  в
свою комнату на два часа. Еле-еле его оттуда извлекли гэбисты и застави-
ли отработать жалованье.
   А семинар нашел союзников в лице части клуба <Демократическая перест-
ройка" ("Пердем"). Эти радикалы ушли  оттуда,  не  выдержав  конформизма
своих коллег, и создали свою радикальную группировку. Непосредственно  с
нами общались Виктор Кузин и Юрий Скубко, блестяще образованные  и  ода-
ренные молодые люди, способные украсить собой как Конвент, так и  парла-
мент любой западной демократии. Они были не либералами, как  большинство
семинаристов, а социал-демократами. Но мы с ними сошлись на том, что ес-
ли социализм с человеческим лицом невозможен, то тогда и капитализм сой-
дет. Идея политической партии уже принималась благосклонно. Как  всегда,
власти активно помогали. 5 марта они разогнали наш комплексный митинг на
Октябрьской площади, митинг антисталинский, но с идеологической агресси-
ей в адрес всей системы и всего периода с 1917 по 1988 год.  Семинар  ГБ
числила в "пропащих", а на "Радикальной перестройке"  еще  не  поставила
крест в смысле ее исправления. Поэтому они  дифференцировали  кары,  что
подействовало как раз наоборот. Если после акции  23  февраля  разрешили
судить и штрафовать, то сразу же выяснилось, что этого недостаточно. По-
этому после акции 5 марта разрешили сажать по 165-й статье того же адми-
нистративного кодекса ("неповиновение"). Тебе сказали:  "Разойдись!"  Ты
не разошелся. Вот и 165-я статья. Сплав из семинара с  "Радикальной  пе-
рестройкой" надо было погрузить в горнило. ГБ и погрузила. Первыми  свои
пятнадцать суток схлопотали члены группы "Эмиграция для всех". Нас долж-
ны были судить позже. Попасть за решетку стало делом чести. На  руках  у
нас уже был мой проект  "Программа  либерально-демократической  партии".
Она была даже более антисоветская, чем последующие документы ДС.  Конеч-
но, мой документ никак не соотносился с последующими текстами  Жириновс-
кого.
   Во время суда над Игорем Царьковым судья прочитал ее (мы  же  сами  с
ним и поделились!) и спросил (под текстом стояла моя подпись): "Скажите,
Игорь Сергеевич, вы помогали Новодворской писать эту программу?" "Да!" -
гордо ответил Царьков. "В таком случае  пятнадцать  суток",  -  заключил
судья. На меня этот же судья составил определение о возбуждении  уголов-
ного дела и направил в прокуратуру. Я 5 марта дала пощечину гэбисту, ру-
ководившему разгоном, и еще ухитрилась бросить листовки из окна  автобу-
са. Бели бы я отнекивалась, возможно, дело бы и пошло.  Но  я  твердила,
что оскорбила его сознательно и хотела в его лице оскорбить именно прес-
тупную власть. Поэтому не сработало. Во многих отношениях семинар, а по-
том ДС ломали биологический стереотип поведения зайца и волка. Заяц дол-
жен убегать, а волк догонять. Мы же отказывались убегать, мы просто бро-
сались на волка, чего зайцу по штату не положено. Часто волк  от  неожи-
данности пускался сам наутек. Или у него пропадал  аппетит.  До  решения
вопроса с уголовным делом я успела швырнуть с Женей Дебрянской невероят-
ное количество листовок с балкона кинотеатра "Россия".  Причем  за  нами
ходили по пятам. Моей головой пересчитали все ступеньки лестницы,  веду-
щей в фойе. Гэбисты очень рассвирепели. Мы с Женей так дружно  и  весело
сопротивлялись наряду из 108-го о/м, что им пришлось прислать  еще  пять
человек. Сеанс мы сорвали на час, потому что зрители выскочили из зала с
пригоршнями листовок и стали нас защищать. 165-я была  обеспечена.  Меня
потом администрация "России" просила почаще приходить с листовками,  по-
тому что их кинотеатр приобрел после  нашей  акции  невиданную  популяр-
ность. Назавтра от судьи Одиноковой из Фрунзенского суда я получила свои
первые пятнадцать суток, а Женя Дебрянская - первую тысячу рублей штрафа
из многих и многих, которые суждено ей было заработать в ближайшее  вре-
мя.
   Члены "Радикальной перестройки", получившие штрафы по 20 и 30  рублей
за те же деяния, что нам стоили арестов, были смертельно оскорблены. Это
были люди чести, и они решили доказать ГБ, что и социал-демократы  могут
быть для них опасны. В тюрьме мне стало ясно, что  в  несчастной  стране
либералов не хватит даже на одну маленькую партию, зато можно попытаться
создать партию широкого демократического профиля, общий дом под звездным
небом, где будут согласно обитать либералы, эсдеки,  эсеры,  евро-комму-
нисты, монархисты, социалисты. Такое Учредительное  собрание  на  марше.
Некий партизанский отряд времен второй мировой в Арденнах, где  голлисты
на несколько лет стали товарищами коммунистов. Собрать настоящих нонкон-
формистов и радикалов широкого профиля и бросить их, как перчатку, в ли-
цо режиму. Нам говорили, что при таком политическом  разбросе  ДС  будет
нежизнеспособен, нам и сейчас еще это говорят. А ребенку уже почти  пять
лет... Название было придумано до рождения. Когда мы с Царьковым,  полу-
живые после 15-дневной голодовки, отчасти сухой, вышли на свободу,  Юрий
Денисов уже подготовил все  для  заседания  потенциального  оргкомитета.
Сейчас, когда я вспоминаю это заседание, я понимаю, что  все  висело  на
волоске. А в комнате собралось просто бриллиантовое созвездие. Еще одним
вкладом "Радикальной перестройки" были наш Цицерон и энциклопедист (пять
языков и куча всего прочего) Александр Лукашев, убитый два года назад (и
есть основания предполагать, что не без помощи КГБ); Юрий Митюнов,  жур-
налист-международник; Валентин Елисеенко, рафинированный эстет и плюс  к
этому юрист. Вначале были большие колебания, один из участников даже за-
явил, что надо сначала выяснить, нужна ли народу вторая партия. Здесь  я
сразу вспомнила строки из Марины Кудимовой:  "Быть  может,  народ  кабак
предпочтет и скажет, что даром не надо нам ни Гегеля с Кантом, ни барыш-
ни с бантом, ни даже строения атома". "Большое, чистое и настоящее" дело
могли заболтать, как у нас, интеллигентов, водится, еще  в  зародыше.  Я
произнесла пламенную речь на два часа. Не помню уже, о чем, но, видно, в
этом был некий гипноз. До этой речи в комнате было  одиннадцать  просве-
щенных интеллигентов, настроенных демократически. После нее это уже  был
Оргкомитет I съезда ДС. Для меня это был  вопрос  жизни  и  смерти  всех
двадцати предшествующих лет. Наверное, страсть  имеет  некоторую  власть
над людьми. Отныне мы становились товарищами,  "партайгеноссен",  и  это
было сладко, вопреки большевистскому и германскому "проколам".
   Мы распределили работу и в ударном стахановском порядке за две недели
подготовили пакет документов. Мы с Сашей Лукашевым делали  Декларацию  и
политические разделы (конституционная реформа и  политическая  система),
причем я тянула в сторону Штатов, а Саша - в сторону  Швеции.  Экономику
мы предоставили Юре  Скубко,  и  он  одарил  страну  правом  на  частную
собственность на средства производства и многоукладной рыночной экономи-
кой. "Сельское хозяйство" не хотел писать никто, и  оно  досталось  Диме
Старикову, который хотя бы видел  поля  вблизи  на  своих  геологических
маршрутах. Сельскохозяйственная программа получилась  скорее  кадетской,
чем эсеровской, потому что включала в себя фермерское хозяйство и  выход
из колхозов с землей и инвентарем.  Правда,  мне  не  удалось  протащить
"частную собственность на землю с правом продажи". Пока это была  "бесс-
рочная аренда без права продажи". О том, что нашей целью является  изме-
нение общественного строя, было написано несколько раз (для  слабоумных)
открытым текстом. В области политической мы с Лукашевым закрепили парла-
ментаризм, многопартийность, закопали все Советские Конституции, я попы-
талась еще повыкидывать все Советы, но их, увы, тогда еще оставили.  Мы,
либералы, ели поедом социал-демократов, и, поскольку наш  напор  был  не
западным, а чисто большевистским, мы многое отвоевали.  Социал-демократы
были гораздо воспитаннее и терпимее нас. Когда  я  читала  окончательный
вариант Декларации, Юра Скубко вытирал глаза и говорил: "Для истории пи-
шем, для истории". Мы все чувствовали себя немножко Пророками.  К  концу
первой недели без партии не только я, но уже и все остальные члены  Орг-
комитета жить не могли. В  военной  сфере  мы  декларировали  профессио-
нальную армию и на время перехода -  альтернативную  службу.  В  области
внешней политики мы расформировали Варшавский блок,  сократили  односто-
ронне вооружения, порвали с Кубой, Китаем и Кореей. С СССР мы  расправи-
лись, как повар с картошкой. Назвали Балтию оккупированной, вывели отов-
сюду свои войска, предоставили всем реальное право выхода из  СССР,  для
оставшихся рекомендовали конфедерацию. Мне и Жене Дебрянской, как  глав-
ным западникам (нам  в  либерализме  сопутствовали  Юра  Денисов,  Игорь
Царьков, Роальд Мухамедьяров и отчасти Скубко), этого было мало, но пока
пришлось этим довольствоваться. Мы отменили смертную  казнь,  распустили
КГБ, отменили сексотство и кучу статей УК. Многое  не  выполнено  прави-
тельством и поныне. Программа имела еще  и  научноразъяснительную  часть
насчет нашего прошлого и настоящего, то есть это был просто типичный ан-
тигосударственный  трактат,  целиком  подпадавший  под  тогдашнюю   70-ю
статью. Все на нас смотрели с плохо скрытым испугом, словно говоря: "Эх,
забубенные ваши головушки! Сгинете, и никто косточек  ваших  не  сыщет".
Даже диссиденты, кроме Пети Старчика и Сергея Григорьянца, были  шокиро-
ваны нашим радикализмом. Татьяна Великанова, вернувшись из ссылки, кото-
рой предшествовал срок, прочитала  документы  и  спросила,  зачем  такая
конфронтация с властью. Я до сих пор не поняла, как мог задать  подобный
вопрос человек, претерпевший от этой власти такие страдания. ДС же заку-
сил удила и оборвал все путы еще до съезда. Программа была  целым  пода-
рочным набором для страны, а власти просто обязаны были нас  вязать.  Мы
же готовы были не дожить до съезда, но не уступить ни одной буквы. Когда
мы кончили, документы сразу же развезли по городам наши эмиссары с приг-
лашением к разделяющим все это приехать на съезд. Мы с Лукашевым и Женей
Дебрянской лично прогуляли наши документы в Питере. Многие  думали,  что
от создания оппозиционной партии наступит прямо-таки конец света. На од-
ной неформальной питерской встрече какой-то юноша заявил, что после соз-
дания такой партии какой-нибудь пилот поднимется над ближайшей к Ленинг-
раду АЭС и сбросит на нее бомбу. Если бы мы написали, что будем взрывать
Кремль, и то окружающие не были бы так скандализованы. А  когда  у  меня
спросили, уж не антиконституционную ли организацию мы создаем, и я бест-
репетно ответила: "Да", то мне просто не хотели верить.
   За два дня до съезда прокуратура развила бешеную деятельность и попы-
талась вызвать всех членов Оргкомитета. К ним никто не пошел. Мы  их  не
видели в упор. Тогда они попытались посетить нас на дому. Их не пустили.
Ко мне они явились прямо на работу, выгнали из отдела моих  коллег,  за-
перли двери и потребовали подписать некий бланк загадочного предупрежде-
ния о том, что "съезд антигосударственной партии будет иметь для органи-
заторов непредсказуемые последствия". Устно мне объяснили, что они  даже
не знают, по какой статье нас будут судить; скорее всего, по 64-й (госу-
дарственная измена). Я расхохоталась им в лицо и послала  их  додумывать
этот вопрос, который, впрочем, имел интерес только для них. На отдельном
листе я им написала, что несу всю ответственность и за создание  партии,
и за ее программу, а на государство и его мнение, а также на весь  набор
карательных мер мне наплевать. "Расстреливать вас надо!" - бросил проку-
рор, и они удалились.
 
   "ТЫ ДОЛЖЕН БЫТЬ ГОРДЫМ, КАК ЗНАМЯ"
 
   Первый съезд ДС был очень живописен. Действующие лица и  исполнители:
Оргкомитет, полный суровой решимости создать партию хоть из кварков; де-
легаты, на 50 процентов (то есть 50 человек) не желающие вступать  ни  в
партию, ни в тайное общество, а приехавшие потусоваться; гэбисты,  целая
рота в количестве трехсот человек, плюс вся наличная милиция района.
   День первый прошел в жанре мистерии. На лестницах тучи гэбистов,  ко-
торые ломятся в квартиру и перерезают телефонные провода! В квартире де-
легаты стоят (сесть негде), набившись в комнате и коридоре, как кильки в
банке, со свечами в руках. Корреспондент "Московской правды" почти что в
аквариуме с золотыми рыбками! Ораторы на стуле! Явление  Жириновского  с
такой речью: "Ребята, так дело не пойдет. За такую программу нас повяжут
коммунисты по 70-й статье. Давайте лучше напишем, что мы их  поддержива-
ем, а потом вонзим им в спину нож!"  Жириновского  гонят,  но  выход  из
квартиры закупорен гэбистами. Мое финальное слово: "Сегодня мы зажгли  в
СССР свечу, которой им не погасить никогда". И впрямь в ДС все  признаки
искомого вечного двигателя.
   День второй. Детектив. Гэбисты врываются на секции и  вытаскивают  из
квартиры политсекции всех иногородних делегатов. Обвинив их почему-то  в
проституции (в основном мужчин), насильственно депортируют по  домам  за
счет V отдела. Мартин Уокер,  английский  журналист,  грудью  прикрывает
Оргсекцию. Юрий Митюнов бьет гэбистов костылем.
   День третий. Сельская пастораль. Кратово.  Дача  Сергея  Григорьянца,
пригласившего съезд к себе в "Гласность" (в большой амбар).  Дача  разг-
ромлена ГБ, оборудование увезли, Григорьянца и его ребят посадили на 5-7
суток. Гэбульники летают, как майские жуки (а это 9 мая 1988 года).  Ми-
лиции больше, чем одуванчиков. Говорят, что в лес идти нельзя, он народ-
ный (общенародный), а на полянку заявление подают за 10 дней. Съезд идет
30 минут в поссовете, остальное время на платформе. Конформистские  поп-
равки не прошли, документы приняты с "добавкой". ДС со  своими  пятьюде-
сятью членами назван партией. Жириновский хочет баллотироваться в  руко-
водство партии, но не хочет вступать в саму партию. Ему  объясняют,  что
этого нельзя. Обиженный, он уходит в лес.
   Съезд кончается пикником на Пушкинской площади. Листовки и  митинг  в
защиту политзэков, Григорьянца и делегатов - на первое; разгон, арест  и
побои - на второе.
   Словом, Dies irae, de profundis etc.
 
   НАШ СОБСТВЕННЫЙ ДРАКОН
 
   Один смиренный персонаж Шварца, архивариус Шарлемань, говорит:  "Есть
только один способ избавиться от дракона: завести своего  собственного".
Это и есть перестройка:  консенсус  с  собственным  драконом,  отказ  не
только от Сопротивления, но и от ненависти порабощенных.  Перестройка  -
это общее дело дракона и его "населения" на добровольческой основе  бла-
годарности и любви. Шварц писал пьесу в сталинские времена, но напиши он
ее сегодня, она вышла бы еще мрачнее. Сегодня это выглядело бы так: дра-
кон заявляет, что у него нет ни хвоста, ни когтей, ни чешуи, что он  всю
жизнь мечтал о перестройке и пишет книжки о гласности и новом  мышлении.
А народ любит дракона. И Эльза добровольно идет с ним под венец. Что де-
лать в такой ситуации Ланселоту? Только удавиться на семи  осинах.  Дээ-
совцы - немножко Иваны Карамазовы. Все мы отказываемся от своего  билета
в царствие земное, где жертва обнимается с палачом перед телекамерами  и
ест именинный торт, увенчанный их вензелями, на специальном банкете.  О,
незабвенный Набоков! Перестройку он, что ли, предчувствовал, когда писал
"Приглашение на казнь"? ДС был создан для того, чтобы сказать  президен-
там из КПСС, Ельцину, Кравчуку, Бразаускасу: "Не  будет  вам  ни  нацио-
нального, ни интернационального примирения". "И мне тогда хотелось  быть
врагом". Мне всегда хотелось быть врагом! За тысячелетие у нас  не  было
достойной, порядочной власти... ДС был призван стать школой врагов влас-
ти. А перестройка, может быть, и была задумана для того, чтобы у  власти
не осталось врагов. Власть говорила  мне,  как  Порфирий  Петрович  Рас-
кольникову: "А вы знаете, какая вам за это  воспоследует  сбавка?"  Надо
было только замолчать. А я ответила, и тоже как  Родион:  "Не  надо  мне
совсем вашей сбавки!" Но мы в ДС пошли дальше Родиона. Мы  рубили  своим
топором прошедшее и настоящее, ветераны войны и труда летели как  щепки,
но в нас не было жалости, ибо право отнять ложь и дать  жестокую  правду
абсолютно. От нас, не вынеся горя, тоски и разочарования, утопятся сотни
Офелий, на нашей совести тысячи процентщиц и Лизавет. Это наш топор раз-
рубил СССР. Пролившаяся в результате кровь - на нас. Но я не  леди  Мак-
бет, я не стану ее смывать, я перенесу все это с  поднятой  головой.  Вы
ищете виноватых? Я отвечу за все. ДС ответит за все.
   Некогда я мечтала, что народ сломает свою клетку. Был ли шанс? Теперь
мне кажется, что не было. У чехов и поляков лед  тронулся,  когда  стало
мягче в СССР, когда позволили. А до этого  их  прочно  держала  в  своих
объятиях ледяная зима. Чехи не прошли сквозь огонь в 1968 году, венгры -
в 1956-м. А я мечтала о народе, который нельзя покорить  живым,  который
можно взять только мертвым. Потому я так боготворю Чеченскую  республику
и Джохара Дудаева. Они последние из могикан. Перестройка - это когда на-
роду открывают клетку, а он не выходит; это согласие на пожизненную про-
писку в лагерном бараке изза боязни волн. "Вот и нету оков - а к свободе
народ не готов, много песен и слов, но народ не готов для свободы".  Это
и есть поющая революция, получаемая "на халяву". Все подлинное оплачива-
ется кровью, а суррогат приобретается за слова. Перестройка сломила дис-
сидентов. Одних посадила за тот вышеупомянутый торт, других сделала  шу-
тами, как несчастного Льва Убожко, который много выстрадал в 70-е  годы,
а потом не выдержал испытания безопасностью и известностью. Утратив вся-
кий моральный уровень, он был исключен из ДС за предательство,  за  под-
метные письма против своих товарищей в советской прессе и даже не  понял
всей глубины своего падения и продолжает со мной здороваться, как  ни  в
чем не бывало; он создает кучу опереточных партий, участвуя в  гонке  за
властью, претендуя на президентский пост, валяя всюду дурака и  разыгры-
вая на советских подмостках злую и жуткую пародию на диссидентское  дви-
жение. Не страшен Убожко: страшно убожество.
   Конечно, Горбачев вправе винить меня в неблагодарности: без этой  пе-
рестройки я бы давно погибла под инквизиторскими пытками  в  спецтюрьме.
Это, конечно, не страшно, но перед смертью пришлось бы утратить разум  и
превратиться в животное. Однако  я  не  могу  благодарить.  Мне  бросили
жизнь, как плевок. А кому-то не досталось барской милости (права на свою
собственную жизнь). Например, Анатолию Марченко. Не  они  каялись  перед
нами - они снисходили до помилования "этих проклятых экстремистов". Неу-
жели у выпущенных узников совести такая милость не застряла в горле? Мне
ее никак не проглотить. Нужно так давать, чтобы можно было брать. А  они
так давали ДС зеленый карандаш, что мы  предпочли  листики  на  деревьях
сделать синими. И вообще, я не люблю, "когда маляр презренный мне пачка-
ет мадонну Рафаэля" или когда секретарь обкома вдруг становится  пламен-
ным поклонником демократии. Кесарю - кесарево, Божие - Богу, а партаппа-
ратчику - партаппаратчиково.
 
   КТО СМЕЕТ ОБИЖАТЬ СИРОТУ?
 
   Наше знакомство с Борисом Николаевичем Ельциным состоялось в тот  мо-
мент, когда такая организация, как ДС, только и  могла  заинтересоваться
судьбой первого секретаря МГК КПСС: на Пленуме, где его топтали, травили
и гото