Мара тем временем, сидя на подушках, с отсутствующим  видом  теребила  ткань
наволочки с изящным вышитым узором, изображающим птицу шетра.  Тот,  кто  не
знал  Мару,  мог  бы  счесть  ее   молчаливость   естественным   результатом
перенесенных страданий - и телесных, и духовных;  но  Накойя  видела,  каким
огнем горят черные глаза девушки; провести старую няню было не так-то легко.
Собранная, негодующая, решительная, Мара уже пыталась оценить далеко  идущие
политические последствия нападения на ее особу. С необычным  для  ее  живого
нрава  терпением  она  молча  предоставила  девушкам-служанкам   возможность
выкупать ее и перевязать  раны.  На  истерзанную  правую  руку  был  наложен
компресс  из  целебных  трав.  Затем  Маре  пришлось  вытерпеть   энергичное
растирание; этим занялись - под бдительным надзором  Накойи  -  две  пожилые
женщины, которым прежде было доверено  точно  так  же  растирать  властителя
Седзу. Их старые  пальцы  оказались  на  удивление  сильными;  они  уверенно
находили узлы мышечного напряжения и разминали  эти  узлы  один  за  другим.
Позже, когда Мара уже была одета в чистое платье, она  все  еще  чувствовала
себя усталой, но заботы этих двух пожилых женщин  избавили  ее  от  ужасного
душевного опустошения.
   Накойя принесла горячую чоку в тонкой фарфоровой чашке. Мара сидела перед
низким  каменным  столиком  и  потихоньку   отхлебывала   горький   напиток,
вздрагивая при каждом глотке: глотать было больно. Нападение в роще в  такой
степени застало ее врасплох, что она не успела почти  ничего  почувствовать,
кроме короткой
   Вспышки панического страха. Теперь же она с  изумлением  обнаружила,  что
измотана чуть ли не до  полного  бесчувствия.  Косые  лучи  послеполуденного
солнца, как и в пору ее детства, заливали ярким светом бумажные  экраны  над
окнами. Издалека, с лугов, где паслись нидры, доносились  звуки  пастушеских
свистулек, а вблизи слышался голос Джайкена, который распекал домашнего раба
за неповоротливость. Мара закрыла глаза;  казалось,  еще  немного  -  и  она
услышит скрип гусиного  пера,  которым  пользовался  отец,  когда  составлял
черновики распоряжений, отсылаемых его подчиненным в  дальние  поместья;  но
предательство Минванаби навсегда покончило с этими воспоминаниями.
   Все, кроме Накопи, удалились, и Мара  помимо  своей  воли  признала,  что
присутствие  няни  странным  образом   успокаивает   ее.   Старая   служанка
примостилась по другую сторону столика. Двигалась  она  медленно;  в  чертах
лица явственно читались  усталость  и  озабоченность.  Тонкие  украшения  из
морских ракушек, приколотые к уложенным вокруг головы косам, были закреплены
не совсем на месте: поднять руки и воткнуть шпильку точно туда, куда  нужно,
с годами становилось  все  труднее.  Будучи  всего  лишь  служанкой,  Накойя
прекрасно разбиралась в тонкостях и премудростях Игры Совета. Много лет  она
была правой рукой супруги властителя Седзу, а после того как  та  умерла  от
родов, воспитывала их дочь. Она заменила Маре мать. Отчетливо сознавая,  что
старая няня ждет от нее каких-то высказываний, девушка признала:
   - Я сделала много серьезных ошибок, Накойя.
   Няня коротко кивнула:
   - Да, дитя мое.  Если  бы  у  тебя  было  время  приготовиться,  садовник
осмотрел бы рощу перед самым твоим приходом. Он мог бы обнаружить убийцу или
сам был бы убит, но его исчезновение насторожило бы Кейока, который приказал
бы воинам окружить рощу. Убийце пришлось бы либо покинуть свое укрытие, либо
умереть от голода. Если бы убийца из Камои улизнул от садовника  и  затаился
снаружи, твои солдаты сумели бы его найти. - Руки няни, лежавшие  у  нее  на
коленях, напряглись; тон стал суровым и жестким. - А в действительности твой
враг надеялся, что ты наделаешь ошибок... как оно и вышло.
   Мара мысленно согласилась, что упрек был  справедлив.  Провожая  взглядом
струйку пара, поднимающуюся из чашки чоки, она отозвалась:
   - Но тот, кто послал убийцу, тоже ошибся.
   - Верно, - подтвердила Накойя. - Он замыслил тройное бесчестье для Акомы,
потому и пожелал убить тебя в священной  роще  твоей  семьи,  да  еще  и  не
по-честному, мечом, а задушить удавкой, чтобы ты  умерла  позорной  смертью,
словно какой-нибудь преступник или раб!
   Мара перебила ее:
   - А то, что я женщина...
   - Ты властвующая госпожа, - отрезала  Накойя.  Ее  лакированные  браслеты
звякнули, когда она древним  жестом  возмущения  стукнула  себя  кулаком  по
колену. - С того момента как ты приняла на себя власть в этом доме, дитя, ты
сравнялась с мужчиной - во всех правах и привилегиях главы семьи. Ты держишь
в руках все могущество, которым обладал твой отец как властитель Акомы. И по
этой причине твоя смерть от петли душителя считалась бы  столь  же  позорной
для всего вашего рода, как если бы подобной смертью умер твой отец или брат.
   Мара прикусила губу, а потом, кивнув, отхлебнула еще глоток чоки.
   - А третий позор?
   - Этот пес из Камой наверняка намеревался  украсть  натами  Акомы,  чтобы
даже имя ваше перестало существовать. Лишенные клана, утратившие честь, твои
солдаты  поневоле  стали  бы  серыми  воинами,  изгоями,  живущими  в  диких
местностях, в пустынях. Все твои слуги кончили бы свою жизнь как  чьи-нибудь
рабы. - Помолчав, она с горечью добавила:
   - Наш почтенный властитель Минванаби весьма самонадеян.
   Мара аккуратно поставила чашку на середину столика.
   - Так, по-твоему, это дело рук Джингу?
   - Этот человек опьянен властью. По влиянию  в  Высшем  Совете  он  сейчас
уступает только Имперскому Стратегу. Случись так, что судьба уберет  Альмеко
с его
   Бело-золотого трона, это место наверняка займет кто-нибудь из  Минванаби.
У твоего отца, помимо Минванаби, был еще только один враг, который хотел  бы
погубить ваш род, - это властитель Анасати. Но он  слишком  умен,  для  того
чтобы устраивать столь постыдное покушение, да еще так скверно  исполненное.
Если бы он надумал подослать сюда убийцу из Камой, его  требования  были  бы
весьма простыми: твоя смерть любой ценой. Тут следовало  бы  ожидать  скорее
либо отравленной стрелы, пущенной из  укрытия,  либо  быстрого  удара  мечом
между ребрами, после чего исполнителю оставалось бы только  поскорее  унести
ноги и доложить, что поручение выполнено в точности и ты наверняка мертва.
   Накойя решительно тряхнула головой, словно беседа позволила ей лишний раз
убедиться в собственной правоте:
   - Нет,  господин  Минванаби,  возможно,  и  впрямь  самый  могущественный
властитель в Совете, но он похож на разъяренного харулта: тот в лесу  крушит
деревья, лишь бы газена растоптать.  -  Она  подняла  растопыренные  пальцы,
чтобы  обозначить  размеры  робкого  зверька,  названного   ею.   -   Джингу
унаследовал свое положение в государстве от могучего отца,  и  у  него  есть
сильные союзники. Господин Минванаби хитер и коварен, да не умен. А господин
Анасати и хитер, и умен; вот его-то и надо опасаться. - Накойя провела рукой
в воздухе извилистую линию. - Он скользит  и  подкрадывается,  как  релли  в
болоте,  беззвучно  и  незаметно,  а  потом  разит  без  предупреждения.   А
сегодняшнее покушение выглядело  так,  будто  господин  Минванаби  самолично
вручил  убийце  приказ  с  фамильной  печатью  в  уголке  и   с   подробными
распоряжениями насчет того, как именно следует с тобой разделаться. - Накойя
призадумалась. - Раз ему известно, что ты уже здесь, значит, его  шпионы  не
зря свой хлеб едят. Мы-то надеялись, что еще несколько дней он  останется  в
неведении. Если он так быстро подослал убийцу из Камои... выходит, он  знал,
что ты не успела принести обеты Лашиме, и знал с того самого момента,  когда
Кейок вывел тебя из храма. - Она покачала головой, словно упрекая себя. - Мы
должны были это предусмотреть.
   Мара обдумывала все сказанное Накойей; чока в ее чашке медленно  остывала
на столике. Как никогда прежде, она остро осознавала свои новые обязанности,
понимая, что отмахиваться от столь  неприятных  вопросов  далее  невозможно.
Хотя темные волосы вились вокруг ее щек, как у девочки, и платье  с  нарядно
расшитым воротом казалось слишком просторным  для  нее,  она  выпрямилась  с
решительностью подлинной властительницы.
   -  Возможно,  я  и  кажусь  господину  Минванаби  чем-то  вроде   газена,
питающегося цветочками, но  теперь  он  надоумил  этого  маленького  зверька
отрастить зубы для мяса. Пусть пришлют сюда Кейока и Папевайо.
   Ее скороход-посыльный - маленький  мальчик-раб,  выбранный  для  подобных
поручений  именно  из-за  своего  замечательного  проворства,  -  немедленно
сорвался с поста у дверного проема. Воины не заставили себя долго ждать: оба
ожидали  ее  вызова.  На  Кейоке  был  парадный  шлем;  плюмаж  из   перьев,
обозначающий его офицерский ранг, слегка коснулся верхней перемычки  дверей,
когда военачальник перешагнул через порог. За  ним  следовал  Папевайо  -  с
непокрытой головой,  но  из-за  своего  роста  также  почти  задевающий  эту
перемычку. Он двигался с той же мужественной  грацией  и  с  той  же  силой,
которые всего лишь несколько часов назад позволили  ему  одержать  верх  над
убийцей. Ничто в его внешности не выдавало ни малейшего  следа  беспокойства
за свою  неведомую  судьбу.  Пораженная  его  гордой  осанкой  и  более  чем
когда-либо бесстрастным лицом, Мара почувствовала, что вынести ему приговор,
которого все от нее ожидают, выше ее сил. Когда оба воина  опустились  перед
Марой на колени, как полагалось в такой ситуации, никто не сумел бы прочесть
на ее лице то отчаяние, которого она не могла  побороть.  Зеленые  перья  на
шлеме Кейока трепетали от малейшего дуновения воздуха; они были  так  близко
от Мары, что она могла бы до них дотронуться. Она подавила  дрожь  и  жестом
приказала мужчинам сесть. Ее служанка предложила им горячей чоки, но  только
Кейок принял угощение.  Папевайо  просто  покачал  головой;  как  видно,  он
полагал, что владеет своим лицом лучше, чем голосом.
   Мара сразу приступила к делу:
   - Я была не права. Я постараюсь впредь не повторять подобных ошибок...  -
Она внезапно замолчала  и  нахмурилась.  -  Но  это  не  все.  В  храме  мне
объяснили, что нетерпение иногда лишает меня способности здраво  рассуждать.
Кейок, нам с тобой нужно договориться о каком-нибудь  условном  сигнале.  Мы
будем прибегать к  этому  сигналу  в  тех  случаях,  когда  моей  жизни  или
существованию Акомы будет  угрожать  опасность,  которой  я  почему-либо  не
осознаю. Тогда, возможно, удастся избежать повторения глупых капризов с моей
стороны, вроде того, который нам сегодня так дорого обошелся.
   Кейок  кивнул,  и   хотя   его   иссеченное   шрамами   лицо   оставалось
непроницаемым, весь его вид выражал одобрение. После секундного  размышления
он провел костяшкой согнутого  указательного  пальца  вдоль  старого  шрама,
пересекающего его подбородок:
   - Госпожа, ты сумеешь распознать этот знак, если мы  будем  находиться  в
толпе  или  в  каком-либо  общественном  месте?  Он  может  послужить   тебе
предупреждением?
   Мара едва удержалась от улыбки: Кейок выбрал  именно  тот  жест,  который
служил единственным внешним признаком волнения у Папевайо. У  самого  Кейока
таких нервных жестов не было вообще: в минуту опасности или напряжения,  или
даже в бою, думала она, ее  военачальник  никогда  не  теряет  контроля  над
собой. Если он в ее присутствии потрет шрам на подбородке,  она  обязательно
это заметит  и  примет  во  внимание.  Во  всяком  случае,  хочется  на  это
надеяться.
   - Прекрасно. Пусть так и будет, Кейок.
   Когда Мара обратилась ко второму воину, воцарилось напряженное  молчание.
Но она не позволила этому молчанию затянуться надолго.
   - Мой доблестный Вайо, если бы не одно мое упущение, я сейчас была бы уже
мертва, а все мои владения, вассалы и домочадцы остались бы без  хозяйки.  -
Всей душой стремясь отсрочить неизбежный миг,  когда  ей  придется  огласить
свое решение, она добавила:
   - Если бы я только сказала, чтобы никто не следовал за мной  к  священной
роще...
   Ее фраза, так и не законченная, повисла в воздухе. Все понимали:  приказы
госпожи были бы  исполнены  неукоснительно,  и  Папевайо,  связанный  долгом
повиновения, был бы вынужден остаться в доме и бросить госпожу  на  произвол
судьбы.
   Мара продолжала:
   - И вот теперь один из самых преданных моих приверженцев, после  стольких
лет верной и безупречной службы в этом доме должен отдать свою жизнь?
   -  Таков  закон,  -  заметил  Кейок,  ничем  не  выразив  сожаления   или
возмущения. Он видел: у Мары  хватит  сил,  чтобы  выполнить  свой  долг,  и
сознание этого  принесло  ему  некоторое  облегчение.  Теперь  он  застыл  в
неподвижности,  и  даже  перья  плюмажа   перестали   колыхаться   над   его
непроницаемым лицом.
   Мара вздохнула:
   - По-моему, другого выхода нет.
   - Другого выхода нет, дитя, - подтвердила Накойя. Ты должна  назначить  -
как и когда умрет Папевайо. Ты можешь позволить ему броситься на собственный
меч; этим ты воздашь ему  воинские  почести:  смерть  от  клинка  -  славная
смерть. По крайней мере, это он заслужил.
   Темные  глаза  Мары  вспыхнули.  Ее  душило  негодование  при   мысли   о
необходимости потерять столь верного защитника; она сдвинула брови,  пытаясь
что-то придумать. Некоторое время длилось молчание; внезапно она объявила:
   - Я с этим не согласна.
   Кейок, казалось, был близок  к  тому,  чтобы  запротестовать.  Однако  он
просто кивнул, тогда как Папевайо непроизвольно потер подбородок пальцем.
   Пораженная этим знакомым жестом, Мара быстро заговорила:
   - Мой приговор таков. Верный мой Папевайо,  то,  что  ты  умрешь,  -  это
бесспорно. Но время и обстоятельства твоей смерти  я  назначу  тогда,  когда
сочту нужным. До тех пор ты будешь служить мне  точно  так  же,  как  служил
всегда. Носи на  голове  черную  повязку  приговоренного,  чтобы  всем  было
ведомо: я осудила тебя на смерть.
   Папевайо кивнул:
   - Как прикажешь, госпожа.
   Мара добавила:
   - А если мне будет суждено умереть раньше тебя, ты  можешь  броситься  на
свой меч... или отомстить моему убийце... как сам предпочтешь.
   У нее не было сомнений насчет того, какой путь он выберет. Ну, а  теперь,
пока она не определит время и способ казни,  Папевайо  останется  у  нее  на
службе.
   Мара вглядывалась в лица самых  преданных  своих  сподвижников  почти  со
страхом: неужели они начнут оспаривать ее необычное решение? Однако  долг  и
обычай требовали от них беспрекословного повиновения,  и  все  трое  сидели,
опустив глаза.  Маре  оставалось  лишь  уповать,  что  законы  чести  ею  не
нарушены, и она закончила разговор:
   - Теперь ступай и возвращайся к своим обязанностям.
   Кейок и Папевайо сразу же встали и, поклонившись,  удалились.  Старческая
медлительность Накойи помешала ей выполнить положенные  церемонии  столь  же
безукоризненно, но в ее мудрых глазах светилось явное одобрение:
   - Ловко проделано, дочь Седзу, - шепнула она. - Ты спасла  честь  Вайо  и
сохранила верного слугу. Он будет носить  черную  повязку  позора  как  знак
награды.
   Сказав это,  старая  наперсница  удалилась  со  всей  возможной  для  нее
поспешностью, словно внезапно устыдилась собственной дерзости.
   Служанке, которая нерешительно мялась у двери, пришлось дважды  повторить
вопрос:
   - Не надо ли чего, госпожа?
   До предела опустошенная душевными терзаниями и страшными событиями  этого
дня, властительница Акомы подняла глаза.  На  лице  у  служанки  было  такое
тревожновыжидательное выражение, что Мара быстро  стряхнула  задумчивость  и
сообразила, что день подошел к концу. Синие тени дрожащими пятнами легли  на
входные  перегородки,  придавая  изображенным  на  них  охотничьим   сценкам
мрачный, угрюмый вид. Тоска по безмятежной  простоте  детских  лет  казалась
невыносимой.  Мара  решила  обойтись  без  формальностей  вечерней  трапезы.
Слишком  скоро  наступит  завтра,  когда  ей  придется  взглянуть   в   лицо
необходимости занять место отца во главе стола. Служанке она приказала:
   - Здесь очень душно. Впусти ветерок в дом, а потом можешь идти.
   Служанка  поспешно  сдвинула  большие  перегородки  в   наружной   стене,
обращенной на запад. Вечернее солнце  склонилось  уже  к  самому  горизонту,
заливая оранжевым светом дальние топи, куда слетались на ночь  птицы  шетра.
Именно в эту минуту неуклюжие создания взмыли ввысь, и на фоне неба возникло
сказочное зрелище: бесчисленные силуэты, изящные и грациозные, играли  среди
облаков, горящих алым, розовым, а потом и синим цветом,  как  обычно  бывало
всегда перед наступлением ночи. Никому из людей  не  была  известна  причина
этого блистательного группового танца в поднебесье, но  великолепие  зрелища
поражало, как всегда. И хотя Мара в детстве наблюдала  это  диво  бессчетное
множество раз, у нее  перехватило  дыхание  от  его  красоты.  Она  даже  не
заметила, как служанка на цыпочках выбралась из  комнаты,  и  долго  сидела,
словно завороженная, пока в медленно гаснущем свете  тысячи  птиц  описывали
круги и набирали высоту, скользили и кувыркались в воздухе. Шетры слетели на
землю, когда солнце скрылось  за  горизонтом.  В  серебристых  сумерках  они
собирались в топях, сбиваясь в плотные стаи, чтобы не стать  добычей  ночных
хищников.
   В тихий послезакатный час вернулись служанки, которые принесли масло  для
заправки ламп и горячий травяной чай. Но к этому времени изнеможение наконец
одолело Мару. Они нашли ее, уснувшую  среди  подушек,  убаюканную  знакомыми
звуками: возгласами пастухов, загоняющих нидр в хлева; заунывной песней раба
из кухни, приставленного месить тесто из тайзовой муки, чтобы к завтраку был
испечен свежий  хлеб,  и  перекличкой  патрулей  Кейока,  обходящих  дозором
усадьбу, дабы обеспечить безопасность новой властительницы Акомы.

***

   Приученная к монастырской дисциплине, Мара проснулась рано. Открыв глаза,
она  не  сразу  сообразила,  где  находится,  но   вид   яркого   покрывала,
наброшенного поверх циновки, на которой она  спала,  напомнил  ей,  что  она
лежит в бывшей отцовской  спальне,  потому  что  теперь  она  -  властвующая
госпожа Акомы.
   Боль во всем теле, оставшаяся после вчерашнего нападения убийцы,  еще  не
прошла, но Мара чувствовала  себя  отдохнувшей.  Повернувшись  на  бок,  она
нетерпеливо отбросила пряди волос, упавшие ей на глаза.
   Утренняя  заря  освещала  перегородки,  обращенные  на  восток.   Свисток
пастуха, выгоняющего нидр  на  пастбище,  врезался  в  дружный  хор  птичьих
голосов. Воспоминания сразу вернули Мару к заботам дня, и  она  поднялась  с
циновки.
   Служанки не услышали,  что  она  встала,  а  ей  хотелось  еще  побыть  в
одиночестве. Босиком она пересекла комнату и отодвинула перегородку, которая
скользнула в сторону с едва слышным скрипом.  Прохладный  ветерок  шевельнул
складки просторного одеяния. Мара вдохнула  аромат  росы,  влажной  земли  и
цветов. Над топями поднимался туман, и за ним Неясно вырисовывался  одинокий
силуэт пастуха, подгонявшего неторопливо шагающих нидр.
   Солдат, расхаживавший за дверью взад и вперед,  в  очередной  раз  сделал
поворот и, внезапно осознав, что девушка в белом, со спутанными  волосами  -
его всевластная госпожа, низко поклонился. Мара рассеянно кивнула в ответ, и
он возобновил прерванное занятие. Девушка всматривалась в  широкие  просторы
своего поместья, словно пытаясь запечатлеть их в душе  сейчас,  утром,  пока
они еще не наполнились шумом и суетой дневных  забот.  Скоро  все  работники
займутся своими делами, и  Маре  оставалось  всего  несколько  минут,  чтобы
охватить внимательным взглядом  землю,  ставшую  теперь  ее  владением.  Она
призадумалась  и  помрачнела  при  мысли  о  том,  сколь  многому  ей  нужно
научиться, чтобы управлять жизнью Акомы. До сей  поры  она  даже  не  знала,
какова протяженность ее поместья. Она смутно припоминала,  что  у  их  сем