чные,
чем память самих богов, соединили его с Акомой и дали ему  власть  над  этой
землей. Жрец снял  с  лица  Бантокапи  красную  с  золотом  свадебную  маску
Анасати, и младший сын  врага  Акомы  склонился  и  поцеловал  натами.  Мара
украдкой  покосилась  на  жениха  и  увидела,  что  его  губы  изогнулись  в
высокомерной улыбке. Но потом верховный жрец из храма Чококана  закрепил  на
плечах Бантокапи зеленую свадебную маску Акомы, и на лице будущего правителя
уже ничего нельзя было прочитать.
   Мара не могла потом вспомнить, как она поднялась с колен,  как  они  трое
вернулись к воротам священной рощи. Там уже поджидали служанки, чтобы  омыть
ей ноги и надеть новые нарядные сандалии. Она сумела пережить момент,  когда
властитель Анасати, в полном согласии с этикетом, поклонился  хозяину  дома,
новому властителю Акомы; она не  заплакала,  когда  Накойя  заняла  место  в
процессии на шаг позади Бантокапи.  Ослепленная  бликами  солнечного  света,
играющего в гранях драгоценных камней на хламиде жреца, она  проследовала  в
парадный зал,  где  должна  была  закончиться  официальная  часть  церемонии
бракосочетания.
   В зале уже стояла жара. Знатные  дамы  обмахивались  расписными  веерами;
музыканты, развлекавшие их с утра, время от  времени  обтирали  инструменты,
чтобы вспотевшие пальцы не оставляли на них следов. Слуги помогли невесте  и
жениху усесться на носилки, и носильщики подняли их на высоту  помоста,  где
снова разместились верховный жрец и его служители. Облаченный  уже  в  новую
хламиду, расшитую драгоценными блестками из серебра,  золота  и  меди,  жрец
обратился к вездесущему оку Чококана, доброго бога. Затем он  скрестил  руки
на груди, раздался звон гонга, и на  помост  поднялись  мальчик  и  девочка,
каждый из которых нес клетку, сплетенную из стеблей тростника. В клетках  на
жердочках сидели птицы кайри, самец  и  самочка;  их  полосатые  черно-белые
крылышки были выкрашены в зеленый цвет Акомы.
   Жрец благословил птиц; служители приняли у  детей  клетки.  Из  потайного
кармана в рукаве жрец извлек церемониальный жезл и, подняв  его  к  небесам,
воззвал к своему богу, заклиная его благословить брак Бантокапи  и  Мары.  В
зале наступила тишина; веера замерли  в  женских  руках.  Все  -  от  самого
захудалого помещика  до  Имперского  Стратега,  знатнейшего  из  знатных,  -
вытянули шеи, наблюдая, как жрец своим жезлом раздвинул тростниковые стебли,
из которых были сплетены стенки клеток.
   Теперь птицы были свободны. Они могли улететь либо  вместе,  в  радостном
единении - и это считалось  бы  добрым  предзнаменованием,  сулящим  удачный
брак, - или порознь, на горе тем  двоим,  что  сейчас  сидели  на  носилках.
Многое зависело от благосклонности Чококана.
   Накойя даже зажмурилась, вцепившись старыми пальцами  в  амулет,  который
держала  под  подбородком.  Никому  не  было  дано  увидеть,  что   выражает
спрятанное под маской лицо Бантокапи,  но  его  невеста  невидящими  глазами
уставилась в пространство, как будто  ритуал  в  роще  лишил  ее  не  только
последних сил, но даже интереса к происходящему.
   Еще один удар гонга - и слуги широко раздвинули  бумажные  перегородки  в
стенах залы.
   - Да будет этот брак благословен на виду у небес, - провозгласил жрец.
   Служители слегка  встряхнули  клетки,  чтобы  согнать  птиц  с  жердочек.
Самочка сердито заверещала и захлопала крыльями, тогда  как  самец  взмыл  в
воздух, облетел весь зал по кругу над головами гостей и ринулся вниз к своей
подруге. Он сделал попытку пристроиться на жердочке  рядом  с  ней,  но  она
встопорщила перышки и снова яростно захлопала крыльями, да еще несколько раз
ударила его клювом. Самец отпрянул, потом снова подлетел, но на этот раз она
взвилась под своды зала, и ее крашеные крылья замелькали в воздухе  с  такой
скоростью, что казались зеленоватым туманным облачком. С громким щебетом она
устремилась к свободе и исчезла, растворившись  в  сиянии  солнечных  лучей.
Самец плотно обхватил коготками освободившуюся  жердочку.  Взъерошенный,  он
негодующе потряхивал маленькой головкой. Все замерли в молчаливом  ожидании.
А он почистил клювом хвостик, вспорхнул на крышку клетки и там позволил себе
облегчиться.  Прошла  неловкая,  напряженная  минута;  верховный  жрец  лишь
шевельнул пальцем - в этом движении сквозило едва  заметное,  но  бесспорное
раздражение - и смущенный служитель прогнал  прочь  оскандалившегося  самца.
Все глаза следили за ним, пока он лениво очертил в воздухе несколько кругов,
а потом уселся на цветочную клумбу  у  самого  дверного  проема  и  принялся
клевать гусениц.
   Перья и парчовые банты всколыхнулись, словно волна пробежала по  людскому
морю. Верховный жрец кашлянул, устало опустив жезл.
   Наконец  он  взглянул  на  Банто,  который  сидел,  словно  окостенев,  с
неестественно выпрямленной спиной, и сказал:
   - Восславим доброту Чококана, и да послужит  нам  предостережением  урок,
который он нам преподал. Пусть, следуя его наставлениям,  эта  пара  обретет
милость, понимание и прощение. - Он снова прокашлялся. - Из предзнаменования
следует, что в браке, который заключен сегодня, потребуется дипломатия,  ибо
как  муж  и  жена  эти  два  отпрыска  благородных  домов  должны  неизменно
стремиться к единству. Такова воля богов.
   В зале стояла гнетущая  тишина.  Служители  и  гости  ожидали,  что  жрец
продолжит поучение. Наконец стало очевидно,  что  он  не  собирается  ничего
добавлять  к  сказанному,  и  раздался  очередной  удар   гонга.   Служители
освободили Бантокапи от свадебной маски, и теперь он стоял лицом  к  лицу  с
Марой, которая казалась ошеломленной. Только чуть прищуренные глаза  и  едва
заметно нахмуренный лоб показывали, что она вообще осознает происходящее.
   - Обменяйтесь венками, - подсказал жрец, как будто опасался, что  молодая
пара может позабыть об этом.
   Банто наклонил голову, и Мара надела  слегка  увядший  венок  поверх  его
темных волос. Когда Банто выпрямился, этот ритуальный головной  убор  съехал
немного набок. Затем Банто придвинулся к ней, чтобы также короновать  венком
и ее; и тут Мара почувствовала, что от жениха слегка попахивает вином.
   Она нахмурилась сильнее. В  течение  того  часа,  когда  она  предавалась
благочестивым размышлениям, жениху полагалось,  согласно  обычаю,  разделить
глоток вина со своими холостыми друзьями; считалось, что это должно принести
им удачу в делах и в выборе будущих жен. Однако было похоже на то, что Банто
с приятелями опустошили не только ритуальный кувшин, но и еще два-три  таких
кувшина сверх того. Уязвленная столь неблагоразумным отступлением от правил,
она почти не слышала слов жреца, который объявил их мужем и женой. Она  даже
не поняла, что ритуальная  часть  церемонии  закончилась,  и  очнулась  лишь
тогда,  когда  вокруг  раздались  громкие  голоса  гостей,  которые  спешили
поздравить новобрачных. Другие забавлялись тем,  что  осыпали  молодую  пару
хитроумно  сложенными  разноцветными  бумажными  фигурками  на  счастье,   и
потребовалось несколько минут, чтобы улеглась эта пестрая метель.
   У Мары хватило выдержки, чтобы сохранять на лице улыбку.  Теперь  настало
время, когда каждому гостю полагалось представить свой  свадебный  дар:  это
могло быть произведение искусства, или декламация  стихов,  или  музыкальное
сочинение. Среди них  могли  оказаться  весьма  изощренные  и  дорогостоящие
сюрпризы, оплаченные знатнейшими  властителями  Империи.  Поговаривали,  что
Имперский  Стратег  доставил  сюда  целую  театральную   труппу   со   всеми
необходимыми костюмами и декорациями. Но выступления этой труппы можно  было
ожидать лишь через несколько дней, поскольку, согласно обычаю,  вначале  шли
представления, заготовленные гостями самых низких рангов.
   Вытащив попавшую ему за ворот бумажную фигурку-амулет, Бантокапи  избавил
себя от скуки первых выступлений, сославшись на  необходимость  размяться  и
переодеться во что-нибудь более удобное. Традиция запрещала  ему  уводить  в
постель молодую жену, пока последний из гостей не представит  зрителям  свой
дар, а тяжелый свадебный наряд Мары настолько скрывал ее лицо и фигуру,  что
разглядывать    девушек-рабынь     было     куда     более     занимательным
времяпрепровождением. Мара учтиво приняла извинения своего господина:
   - Я побуду здесь, супруг мой, чтобы самые незначительные из наших  гостей
не остались обделенными благодарностью Акомы за их приношения.
   Бантокапи презрительно фыркнул, догадываясь, что она избегает его. С  ней
он разберется потом, а впереди ожидался  большой  пир  с  нежной  музыкой  и
доброй выпивкой; и еще предстоял такой  момент,  когда  его  братья  впервые
поклонятся ему, поскольку он теперь властитель Акомы. Широко улыбнувшись, не
утруждая себя тем, чтобы поправить съехавший  на  ухо  свадебный  венок,  он
хлопнул в ладоши, и рабы вынесли его носилки из зала.
   Мара осталась на  месте,  хотя  большинство  гостей  последовали  примеру
Бантокапи. Солнце приближалось к зениту, и знойное марево  уже  мерцало  над
дальними пастбищами нидр. Наиболее знатные гости разошлись по отведенным  им
покоям и послали слуг за прохладительными напитками и за  сменой  одежды.  А
затем, словно птицы в ярком оперении, они явились вновь, чтобы  подкрепиться
ароматным мороженым, охлажденными плодами йомаха  и  вином  сао  в  ожидании
более сытного угощения, которое будет им предложено  в  прохладные  вечерние
часы.
   Но более захудалые гости оставались на местах в зале, в жаркой  духоте  -
несмотря на открытые двери, - пока нанятые  ими  исполнители  или  одаренные
члены их семейств разыгрывали  сцены,  пели  или  читали  стихи,  тем  самым
воздавая дань новобрачным из Акомы. На свадьбах менее родовитых персон жених
или невеста могли из любезности посмотреть несколько первых выступлений,  но
в знатных домах по-настоящему примечательные события  вершились  позднее,  и
чаще всего новобрачные оставляли выступления  первого  дня  для  развлечения
слуг, которые в эти часы почему-либо окажутся свободными.
   Однако Мара не спешила  покинуть  зал  и  успела  насладиться  искусством
жонглера-комика, двух певцов, бродячего мага (вся магия которого заключалась
просто в ловкости рук) и поэта, читавшего стихи под  аккомпанемент  громкого
храпа своего нанимателя. Она вежливо аплодировала каждому. При желании  Мара
могла бы выразить особое одобрение, бросив  на  подмостки  цветок  со  своих
носилок; этого она не  делала,  но  не  отказывала  никому  в  благосклонном
внимании, и  так  продолжалось  до  самого  антракта.  Исполнители,  которым
предстояло выступать после перерыва, пребывали в неловком ожидании: они были
уверены, что сейчас она уйдет в пиршественную палату. Однако Мара позвала не
носильщиков, а служанок, и приказала подать себе поднос с легкой закуской  и
прохладительным питьем. Гости удивленно зашушукались.
   Толстый купец из Сулан-Ку, сидевший в первом ряду,  покраснел  и  спрятал
лицо за веером своей жены. Он даже и мечтать  не  смел,  что  госпожа  Акомы
будет слушать, как играет на флейте его сынок.  Мальчик  был  начисто  лишен
слуха, но его матушка так и лучилась гордостью. Мара  осталась  на  помосте,
прихлебывая охлажденный йомаховый сок. Когда юный флейтист раскланялся,  она
милостиво кивнула, после чего он умчался, освободив подмостки для  следующих
исполнителей. Мара приветливо улыбнулась смущенному отцу и его жене, и у нее
не осталось сомнений: сколь ни утомительна такая музыка, но  зато,  если  ей
когда-либо понадобится какая-нибудь услуга от этого купца,  он  сделает  для
нее все, что в его силах.
   Но вот блеснули своим  искусством  мимы,  затем  дрессировщик  с  учеными
собаками, и птичка лиенди пропела свою несравненную песнь, и еще  два  поэта
порадовали публику самыми последними сочиненными ими  стихами  -  а  хозяйка
Акомы не проявляла никаких признаков беспокойства или нетерпения. Второго из
поэтов она наградила цветком, метко брошенным прямо в его  шапку.  Художник,
сменивший поэта на подмостках, сумел даже рассмешить ее  своими  комическими
рисунками, где было показано, как бычки-нидры атакуют воина. Когда во  время
второго антракта Мара позвала горничных и приказала  снять  с  себя  тяжелое
верхнее облачение,  чтобы  ей  легче  было  выносить  полуденную  жару,  это
произвело ошеломляющее впечатление на всех присутствующих. Гости -  из  тех,
кто не мог похвастаться знатностью и древностью рода, -  шептались,  что  во
всей Империи не  сыщется  второй  такой  великодушной  госпожи.  Выступавшие
чувствовали ее непритворный интерес и вкладывали в  свое  исполнение  больше
подлинной страсти и души. Потом по приказу госпожи  слуги  начали  разносить
всем угощение, да еще и подарки в знак  благодарности  тем,  кто  внес  свою
лепту в череду выступлений. И тогда невольная натянутость, которая  омрачала
настроение собравшихся, заметно ослабела. Вино  не  замедлило  оказать  свое
действие,  и  те,  кто  посмелее,  рискнули  заявить  вслух,   что   госпожа
исключительно благородна и достойна чести своих предков.
   Несколько таких замечаний достигли слуха Мары,  и  она  ответила  на  них
мягкой улыбкой.
   Когда начался третий антракт, она попросила  служанок  освободить  ее  от
тесных витков сложного тюрбана и расчесать ей волосы. И пока свадебный венок
увядал у нее на коленях,  она  спокойно  высидела  все  следующее  отделение
концерта, и следующие... к радости всех, желавших доставить ей  удовольствие
своим искусством. День длился нескончаемо, и другие  гости  потянулись  сюда
поглядеть, что же так заворожило хозяйку Акомы.
   На закате объявился и жених; походка у него была явно нетвердой, а  голос
звучал  чрезмерно  громко.  Бантокапи  взобрался  на  помост,  взмахом  руки
показал, чтобы ему подали кувшин вина сао и  потребовал  объяснений,  почему
его жена так долго засиделась в зале, когда Имперский Стратег и другие гости
Акомы пируют... и уж не избегает ли она его  самого,  глазея  на  вульгарных
менестрелей и чиновников самого низкого пошиба?
   Мара смиренно склонила голову, а потом взглянула в глаза супруга. От него
несло вином и потом. Однако она нашла в себе силы улыбнуться:
   - Мой господин, следующим будет выступать поэт Камихиро, и хотя его  труд
слишком нов, чтобы прославиться,  его  покровитель  -  властитель  Теширо  -
пользуется репутацией человека, умеющего распознавать гениев. Почему бы  нам
не остаться и не поприветствовать пришествие начинающего таланта?
   Банто выпрямился, скрестив руки на груди, не обращая  внимания  на  вино,
которое выплескивалось ему на манжеты из зажатой в руке  бутыли.  Оказавшись
перед лицом самой чистосердечной невинности жены, чьи одежды не оставляли ни
малейшей возможности хотя бы вообразить, что скрывается под ними, он  смерил
взглядом властителя Теширо и сияющего от гордости Камихиро, стоявших по  обе
стороны от нее, и что-то  буркнул  себе  под  нос.  Отказать  жене  в  столь
ничтожной просьбе  было  бы  поступком  чрезвычайно  дурного  тона.  Он  был
достаточно трезв, чтобы не скомпрометировать себя как радушного  хозяина,  и
потому, в свою очередь поклонившись, бросил:
   - Для поэзии я найду время позднее. Кое-кто из гостей затеял игру в чиро,
и я побился об заклад на победителей.
   Властитель Акомы покинул зал. Его молодая жена позвала слуг, чтобы  снова
предложить вина исполнителям. Оставшись здесь  вопреки  явным  предпочтениям
супруга, она тем самым снискала восхищение гостей низших рангов. Громче всех
ее восхваляли купец и его  незадачливый  сын-флейтист,  а  также  кокетливая
размалеванная жена поэта Камихиро. Среди простого люда  в  Сулан-Ку  ни  для
кого не составляло секрета, что она  была  любовницей  властителя  Теширо  и
только ее чарам следовало приписать  покровительство,  которое  он  оказывал
молодому поэту.
   Наступил закат, и пролетели к себе на топи бесчисленные шетры.
   Потом в выступлениях был сделан перерыв  до  следующего  дня;  теперь  же
повара вынесли к гостям диковинные блюда,  украшенные  бумажными  символами,
приносящими - если верить приметам - счастье. Были  зажжены  фонари,  играла
музыка, а после наступления темноты акробаты жонглировали горящими булавами.
Мара сидела рядом с мужем  до  тех  пор,  пока  он  не  захлопал  в  ладоши,
потребовав, чтобы девушки-рабыни начали танец с покрывалами. Вот тогда Мара,
вконец  обессиленная,  удалилась  в  особую  брачную  хижину  с   расписными
бумажными стенками; там она разделась, выкупалась в ванне и долго лежала без
сна в приготовленной для нее постели.
   Утро выдалось пыльное и сухое, без  малейшего  ветерка.  Слуги  трудились
ночь напролет, чтобы подготовить все для дневных празднеств; на цветах акаси
сверкали капли воды: их обильно  полили  садовники,  которые  сейчас  резали
овощи для поваров. Мара поднялась с постели и, прислушавшись к стонам своего
супруга, доносившимся из-за тонкой перегородки,  которая  разделяла  брачную
хижину, справедливо рассудила, что он страдает  от  тяжелого  похмелья.  Она
отправила позаботиться о  нем  самых  хорошеньких  из  своих  рабынь;  затем
приказала, чтобы ей подали чоку. Воспользовавшись  прохладой  раннего  утра,
она немного прошлась пешком по  дорожкам  усадьбы.  Вскоре  на  земли  Акомы
начнут прибывать чо-джайны - молодая королева и ее свита. Теперь  забота  об
укреплении гарнизона не будет терзать ее днем и ночью. Эта мысль принесла ей
некоторое облегчение. С хозяйством  прекрасно  справится  Джайкен;  поместье
будет надежно защищено, так что сама  Мара  сможет  целиком  посвятить  себя
тому, чтобы прибрать к рукам властителя, за которого она вышла замуж. Тут же
некстати вспомнились впечатления минувшей ночи:  визгливый  женский  смех  и
голос Банто - требовательный и раздраженный - и, наконец, его храп,  который
послышался перед самым восходом солнца. Нахмурив брови и стиснув зубы,  Мара
мысленно воззвала к Лашиме, умоляя богиню послать ей  силы  для  предстоящих
испытаний.
   Она очнулась от своей сосредоточенности как раз  вовремя,  чтобы  увидеть
небольшую процессию, которую сопровождал в парадный зал слуга  со  стягом  в
руках. С  минуты  на  минуту  должны  были  начаться  представления  второго
свадебного дня, и вопреки всем обычаям Мара приказала подать ей носилки. Она
посмотрит  все  выступления  от  начала  до  конца  и,  хотя  до  вечера  не
предполагался  показ  художественной  дани,   подготовленной   кем-либо   из
высокородных гостей, позаботится, чтобы ни одно более раннее выступление  не
осталось без вознаграждения. При таком властителе, как  господин  Бантокапи,
доброе отношение к Акоме может быстро улетучиться, и на счету  будет  каждое
зерно благожелательности, которое Маре удастся посеять.

***

   На следующий день, ближе  к  закату,  поднялся  ветер.  Тени  от  облаков
пробегали по луговым пастбищам,  и  тучи  на  востоке  предвещали  дождь.  И
все-таки, несмотря на риск вымокнуть  под  дождем,  гости  Акомы  сидели  на
свежем воздухе, созерцая заключительное зрелище. Имперский  Стратег  поразил
всех, оплатив из своей личной казны выступление  Имперского  театра  Джойян.
Спектакль этого театра, в котором по традиции соблюдались условности древних
времен,  считался  одним  из  излюбленных  видов   искусств   среди   знати;
простолюдины предпочитали  повеселиться  на  более  понятных  и  изобилующих
непристойностями представлениях трупп театра Сегуми,  кочующих  по  сельской
местности. Но в Имперском театре Джойян были собраны лучшие актеры страны, и
некоторые из них,  овладев  тайнами  искусства  и  сопутствующими  навыками,
впоследствии пополняли  Имперскую  труппу  Шало-тобаку,  выступавшую  только
перед Императором и его семьей. Спектакль, привезенный для показа  в  Акоме,
назывался  "Властитель  Тедеро  и  сагуньян"  и  относился  к  числу  десяти
классических собату - древних опер "высокого стиля".
   Испытывая истинное блаженство от принесенной ве