ла Мастера, но разбираться в ее причинах уже
не было времени, ибо настал момент,  которого  он  ждал.  Хруст  гравия  под
подошвами сандалий на дорожке по другую  сторону  стены,  -  десять  секунд,
двадцать секунд, тридцать... Аракаси устремился в ночь, словно призрак.
   Одним прыжком перемахнув через стену, он помчался по  саду,  перепрыгивая
тропинки и наступая только на плитки, которыми были выложены края цветников:
гравий на дорожках каждый вечер разравнивали граблями и любой  след  был  бы
неизбежно замечен утром. За деревьями замерцал огонек. Аракаси метнулся  под
арку декоративного мостика. В это время года вода в ручейке стояла высоко, и
ее журчание заглушило всплеск. Под центральной  балкой  моста  едва  хватало
места,  чтобы  Аракаси  мог  держать  голову  над   водой.   Он   застыл   в
неподвижности, с бешено бьющимся сердцем;  на  его  счастье,  звук  течения,
обегающего скалу, заглушал тяжелое дыхание Мастера.  На  дорожке  показалась
группа мужчин. Четверо были одеты в черную форму убийц, белые широкие  пояса
свидетельствовали о высоком ранге их носителей в преступном сообществе.  Еще
двое продвигались по саду держась по обе стороны от важных персон, к которым
они, по-видимому, были приставлены как телохранители. В  той  паре,  которая
состояла под их защитой, один был худощав, одет в шелковый  халат,  расшитый
узорами в виде цветка камои, и все время беспокойно  озирался.  Но  внимание
Аракаси было приковано не к нему, а к его спутнику.
   Этот был плотно сложен и коренаст, но в его объемистом торсе не  было  ни
единой  унции  жира.  Откинутый  капюшон  развевающейся  коричневой  хламиды
позволял  разглядеть  лицо,  никогда  не  остававшееся  открытым  вне  дома.
Человек, которого раньше можно было  принять  за  странствующего  жреца  или
монаха, теперь горделиво являл миру высокий  хохолок  на  темени  и  длинный
ниспадающий пучок волос - признак  верховного  ранга.  Вся  остальная  часть
головы была обрита и украшена сложной татуировкой, на какую имел право  лишь
один человек - Обехан.
   Над головой Аракаси, скрытого в ничтожном пространстве между сводом моста
и слоем мокрой тины, заскрипели доски под ногами идущих. Аракаси  усмехнулся
во тьме: теперь он знал, что его труды не пропали даром. Правитель  Братства
Камои уже сейчас находился от него на  расстоянии,  с  которого  можно  было
нанести смертельный удар.
   Но  время  удара  еще  не  наступило.  Охранники,  прикрывающие   фланги,
неукоснительно проверяли кусты с обеих сторон дорожки. Необычно высокая вода
оставляла под мостом слишком малый просвет, и человек среднего роста не  мог
бы  там  спрятаться,  не  загородив  при   этом   собою   поток.   Заурядный
злоумышленник не сумел бы туда вклиниться, зацепившись  локтями  за  боковые
балки, как это сделал Мастер. Мышцы сводило от  напряжения,  но  Аракаси  не
поддался боли. Сейчас в усадьбе насчитывалось двадцать четыре убийцы. Мастер
напомнил себе, что ликовать пока рано. Даже случайный отблеск света на зубах
может его выдать. И не имело значения точное количество убийц - восемнадцать
или двадцать четыре. Он сунул голову в пасть харулта - самого опасного зверя
на Келеване - и знал, чем рискует.
   Главари общины Камои перешли через мост  и  удалились  по  направлению  к
охраняемому флигелю, намереваясь, по  всей  видимости,  провести  вечерок  с
удовольствием. Мастеру тайного знания предстояла еще целая ночь ожидания. За
час до восхода солнца он попытается забраться в усадебный дом. Ибо,  по  его
разумению, существовал лишь один способ проникнуть в это  гнездо  убийц.  Но
после этого, хмуро признался он самому себе, у него не останется  ни  одного
способа унести оттуда ноги.

***

   Когда ночной мрак начал наконец редеть, Аракаси дрожал от усталости. Лежа
теперь наполовину в воде, он благодарил Чококана, Доброго бога, за  то,  что
присутствие Обехана не привело к изменениям в порядке прохождения  патрулей.
Сейчас он должен был совершить самый отчаянный поступок своей жизни: войти в
дом Обехана. Следующий патруль прошел по расписанию.
   Аракаси  осторожно  выглянул  из-под  моста.  Когда  стражник  исчез   за
поворотом дорожки, Мастер бесшумно выбрался из своего убежища. Обильная роса
скроет капли воды, стекающей с его  мокрой  одежды.  Приходилось  обдумывать
каждое движение: Мастер понимал, что должен все время  держаться  на  равном
расстоянии от двух дозорных, готовых убить каждого, кто попадется под  руку.
Если один из них, идущий впереди, остановится, чтобы почесаться, или второй,
следующий за ним, зашагает чуть быстрее обычного, Аракаси может умереть,  не
успев даже узнать, что его обнаружили. Редко возникают такие  ситуации,  при
которых требуется столь точный контроль. Делая все от него  зависящее,  лишь
бы не нарушать тишину, стараясь касаться земли только  коленями  и  пальцами
рук и ног, он продвигался вперед. Запас его сил, и без  того  порастраченных
за предыдущие дни, с каждой минутой иссякал.
   Преодолев две сотни футов, Аракаси  припал  к  земле.  У  него  кружилась
голова, он задыхался, но при этом  заставлял  себя  прислушиваться,  пытаясь
догадаться, заметили его или нет. Однако его слух не уловил никаких сигналов
тревоги. Он взглянул на небо. Предрассветная серая мгла отступала.  Он  знал
по опыту, что самое тяжелое  время  для  патрулей  -  это  часы  рассвета  и
сумерек, когда все вокруг кажется наполненным расплывчатыми тенями.
   Звук шагов послышался совсем рядом.  Стражник,  до  сих  пор  двигавшийся
позади Аракаси, прошел мимо него на расстоянии какого-то ярда.  Но  внимание
патрульного было направлено в сторону наружной стены, а вовсе  не  на  землю
слева от собственных подошв. И Аракаси, затаивший дыхание, остался не  более
чем тенью в траве позади главного дома.
   Стражник  остановился.  Аракаси  мысленно  отсчитывал  время,   обливаясь
холодным потом. Когда счет дошел до определенного  числа,  стражник  зашагал
дальше. В ту же секунду Аракаси вскочил на ноги, извлек из-под кушака шнур с
грузом на конце и перебросил этот конец шнура через сук дерева, изогнутый  в
сторону дома между  балконами,  где  несли  караул  еще  несколько  часовых.
Открытый взглядам с трех сторон, он имел в своем распоряжении лишь несколько
секунд, пока из-за  угла  не  покажется  следующий  стражник.  Должно  быть,
везение его хозяйки помогло ему на  этот  раз.  Аракаси  поспешил  забраться
повыше, прижимаясь к толстому стволу, чтобы его не выдал шорох потревоженных
листьев. Затем он распростерся на суку и свернул свой шнур, намотав  его  на
руку.
   Его прежние наблюдения уже помогли сделать свое дело и больше от  них  не
было толку. В этом доме никогда не бывали ни он  сам,  ни  кто-либо  из  его
агентов; он не  располагал  никакими  сведениями,  если  не  считать  общего
представления о планировке внутренних покоев, какое он составил, наблюдая за
входящими и выходящими слугами.
   Аракаси слышал голоса и понимал, что  обитатели  этого  дома  проснулись.
Скоро повара и телохранители приступят к выполнению своих обязанностей, и он
должен быть на месте.
   Аракаси прополз по суку. Требовалось соблюдать  величайшую  осторожность.
Это было дерево из породы таккаи: их выращивали ради сочных  плодов.  Слабые
ветви,  отягощенные  плодами,  имели  обыкновение  обламываться  от  всякого
дополнительного веса. Скудная листва почти  не  скрывала  Аракаси,  пока  он
карабкался под балками караульного балкона.  Судорога  сводила  мышцы  из-за
постоянного напряжения - приходилось все время следить, чтобы не производить
никакого шума. Он боялся лишний раз вздохнуть, и  задержанный  воздух  огнем
обжигал грудь изнутри.
   На Келеване большие дома обычно  строились  таким  образом,  чтобы  между
крышей и внутренним потолком оставалось свободное пространство  и  тепло  от
разогретой кровли могло уходить из-под нависающих карнизов. Этот дом вряд ли
был  исключением,  но  для  большей  безопасности  хозяева  могли   добавить
деревянные решетки.
   Небо уже посветлело, но под стропилами еще держался густой мрак.  Аракаси
нырнул в темноту; дальше он двигался уже на ощупь.
   Он надеялся обнаружить путь во внутренние покои дома, но, как и следовало
ожидать, пространство  этого  лаза  -  между  черепичной  крышей  наверху  и
оштукатуренными потолками комнат внизу -  перегораживали  тонкие  деревянные
перекладины. Аракаси извлек один из  своих  стальных  метательных  ножей.  С
помощью такого ножа можно было высвободить концы перекладин, закрепленных  с
помощью колышков, и убрать эти перекладины с дороги.
   Будь у него в распоряжении обычный цуранский  клинок  из  слоистой  кожи,
нечего было и думать о том, чтобы справиться с подобным препятствием.
   Аракаси работал быстро. Откалывая щепочку за  щепочкой,  используя  капли
собственного пота как смазку, он добился того, что ни один из  потревоженных
им колышков даже не скрипнул. Мастер позволил себе лишь краткий  миг,  чтобы
насладиться своим торжеством. Он совершил невозможное! Его  скорченную  позу
никто не назвал бы удобной, но он был внутри здания.
   Когда на наружных площадках  сменились  часовые,  Аракаси  перебрался  по
балкам к стропильному  столбу.  Здесь  ему  предстояло  долгое  ожидание:  в
течение дня он должен был разузнать расположение комнат  внизу,  скрытых  от
его зрения.

***

   Аракаси лежал,  напряженно  прислушиваясь  к  доносившимся  снизу  нежным
женским голосам. Теперь его успех зависел от случая  -  пожелает  ли  Обехан
навестить своих женщин именно сегодня, ибо Мастер тайного знания сомневался,
сможет ли он пережить еще один день,  истекая  потом  в  душном  уголке  под
крышей.
   Бесчисленные занозы от грубо обструганных балок впивались в кожу бедер  и
плечей: тонкая ткань одежды от них не защищала. Он терпел, по очереди сгибая
и разгибая то одну, то другую затекшую руку  или  ногу.  По  мере  того  как
солнце разогревало черепичные плитки, воздух становился все более удушливым.
Аракаси провел без сна уже двое суток и теперь  прилагал  отчаянные  усилия,
чтобы преодолеть сонливость.  В  его  нынешнем  положении  уступка  телесным
надобностям означала верную  смерть.  Стоит  ему  задремать  -  и  он  может
скатиться с узкой поперечной балки и провалиться вниз сквозь тонкий потолок.
С мрачным юмором он подумал и  о  том,  каково  это  будет,  если  его  храп
привлечет внимание бдительных охранников. А  пока  он  лежал  в  темноте  со
стальным кинжалом наготове, ощущая, как зудят щека  и  руки  от  неторопливо
ползающих  по  нему  насекомых;  им  владела  опьяняющая  смесь  восторга  и
сожаления: восторга - оттого, что он так далеко продвинулся на пути к  цели,
а сожаления - оттого, что так много дел все еще не исполнено.
   ...Сквозь редкие трещины в штукатурке просачивалось  оранжевое  свечение:
слуги зажгли лампы, а это означало, что наступил вечер. До Аракаси доносился
серебристый женский смех, и среди общего щебетания  то  и  дело  был  слышен
голос, напоминавший Мастеру о девушке в далеком городе и  о  послеполуденных
ча-сах, проведенных с  нею  среди  шелковых  покрывал.  Аракаси  раздраженно
поежился, недовольный собой. Слишком часто Камлио приходила ему на ум: снова
и снова память воскрешала в  воображении  ее  роскошные  густые  волосы,  ее
молочно-белую кожу и ее поцелуи - и каждый раз его обдавало жаром  любовного
томления. Однако он  понимал,  что  его  томило  не  просто  воспоминание  о
плотском совокуплении. Он не мог  позабыть  ее  глубокие  глаза,  в  которых
светился ум, прячущийся порою под маской  скуки  или  лукавства.  Ее  манера
держаться казалась резкой и насмешливой, но то была лишь броня  цинизма,  за
которой таилась боль. Он был уверен не только в том, что  его  руки  и  тело
были ей приятны, - он не сомневался и в другом: будь у него в запасе  время,
он сумел бы прикоснуться к светлой стороне ее  натуры,  спрятанной,  подобно
сокровищу, в охраняемых глубинах души.
   Если он останется в живых  после  всех  превратностей  этого  вечера,  он
выкупит ее и даст ей свободу; может статься,  он  сумеет  открыть  ей  более
головокружительные радости свободной  жизни.  Если  она  согласится  принять
его... если, после целой жизни, потраченной  на  угождение  прихотям  многих
хозяев, она не прониклась отвращением ко всем мужчинам...
   Во тьме чердака губы Аракаси скривились в гримасе презрения  к  себе.  Он
грезит! Он грезит, как мальчишка, свихнувшийся  от  любви!  Разве  жизнь  не
научила его, что нельзя доверяться непредсказуемым желаниям сердца?
   Мысленно разразившись проклятием, он стряхнул наваждение.
   Что за подлая ирония судьбы! Возложенная на него миссия, ради  исполнения
которой он завязал знакомство с Камлио, сама по себе могла  навлечь  на  нее
большую беду. Он не заблуждался: ожидать, что он уйдет живым из этого  дома,
означало   требовать   от   богов    чуда.    Обстоятельства    как    будто
благоприятствовали задуманному им нападению на  Обехана.  Но  даже  если  он
сумеет нанести смертельный удар, даже если он сумеет  ускользнуть  от  самых
искусных убийц тонга... разве можно рассчитывать, что  его  впоследствии  не
настигнет мстительная ярость Тайренхана, преемника Обехана?
   От  усталости  и  напряжения  Мастера  пробирала  дрожь.  Он   перехватил
поудобнее рукоятку кинжала, почувствовав, что она успела стать  скользкой  в
его вспотевшей ладони. Неотвязные мысли не  давали  передышки.  Кто  бы  мог
поверить, что с ним приключится  подобное?  Какая-то  куртизанка-прелестница
сумела так его увлечь, что он поставил ее  благополучие  выше  воли  Мары  -
госпожи, которой он присягнул на верность, чья жизнь стала для  него  дороже
собственной? Да, Камлио это сумела. Обехан, главарь общины  Камои,  умрет  -
этого требуют интересы Мары. Но если Мастер справится  с  задачей  и  притом
останется в живых, то... Он уже сознавал, что в этом случае какую-то  малую,
тайную частицу собственной души он обязан сохранить для самого себя. Чем  бы
ни была порождена его тревога за куртизанку - любовью, глупой  жалостью  или
чем-либо иным, - отмахиваться от этого чувства не  следовало.  Самоуважение,
заново обретенное им  после  гибели  рода  Минванаби,  требовало,  чтобы  он
научился прислушиваться к зову  своих  личных  потребностей  -  потребностей
человека и мужчины - и примирять их с велениями  долга,  ежедневно  ведущими
его навстречу опасности.
   Тысячу раз он мог погибнуть безымянным, в обличье нищего,  странствующего
священнослужителя,  моряка,  предсказателя  судьбы,   торговца   пряностями,
зеленщика или гонца-скорохода. И тысячу раз он без колебаний  шел  на  риск,
ибо уже успел заглянуть в бездну и не боялся смерти. Но теперь, когда  любая
помеха была особенно нетерпимой, оказалось, что не всякое препятствие  можно
просто отбросить с дороги. Если уж суждено умереть, он хотел бы,  чтобы  его
прах удостоился почестей на земле Акомы и чтоб над погребальным костром  его
имя вырывалось из уст прекрасной куртизанки с опухшими от слез  глазами.  Но
получалось, что он поддался чувствам, особенно неуместным теперь, когда ни в
коем случае нельзя допустить, чтобы его опознали.
   Продолжение  династии  Акома,  правительница   которой   в   свое   время
предоставила ему шанс и  дала  средства,  чтобы  возродиться  для  чести,  а
возможно, и сохранение самой Империи зависело от безупречного  самообладания
Аракаси. Жизнь, какую он вел  доселе,  была  настолько  беспокойной,  что  в
прошлом лишь один раз он познал волнения любви. Потом вся его  привязанность
сосредоточилась на Маре,  приняв  форму  восторженной  преданности  женщине,
вернувшей ему честь и гордость. И хотя он боготворил Мару,  она  не  смущала
его покой и не снилась  ему  по  ночам.  Аракаси  поклонялся  ей,  как  жрец
поклоняется богине. Но Камлио затронула в нем иную струнку, скрытую от всех.
И прежде всего от него самого, с горечью подумал он.
   Женский смех затих. Аракаси напрягся: его оторвал  от  воспоминаний  звук
шагов. Кто-то ступал по полу  внизу  -  кто-то  тяжелый,  обутый  в  кожаные
сандалии с двойной подошвой. Одна из женщин издала приветственный возглас, и
по изразцовому полу  зашуршали  босые  ноги:  хозяину  подносили  подушки  и
угощения,  предположил  Аракаси.  Он  едва  заметно  переменил  позу;  рука,
сжимающая нож, была сухой и горячей.
   Воздух  вокруг  его  насеста  внезапно  показался  невыносимо  удушливым.
Понимая, что нельзя выдать свое присутствие раньше  времени,  он  боролся  с
искушением  поглубже  вздохнуть,  выйти   из   неподвижности,   действовать.
Смешанные  ароматы  благовоний  просачивались  через  щели  в  штукатурке  и
застаивались в спертом воздухе.  Аракаси  отчетливо  различал  звон  тонкого
хрусталя, когда  прислужницы  подали  хозяину  освежающий  напиток;  позднее
Мастер уловил запах ароматического масла,  а  потом  услышал  шумные  вздохи
удовольствия, издаваемые мужчиной,  которому  явно  доставляли  удовольствие
искусные руки опытных массажисток. А в это время собственное измученное тело
Аракаси готово было изменить ему, поддавшись предательской судороге.
   Терпение, беззвучно заклинал он себя.
   Еще позже семенящие шаги  возвестили  об  уходе  девушки-кастелянши:  как
видно, тяжелая корзина с испачканными простынями и полотенцами замедляла  ее
поступь. Полузакрыв глаза, Аракаси пытался представить  себе,  как  выглядит
комната под ним и кто где в ней располагается.
   Ритм музыки замедлился; певица закончила исполнение любовных песен, и  ее
голос соскользнул  в  томное  мурлыканье.  Хрустальный  кувшин,  в  котором,
видимо, содержалось вино сао, приправленное пряностями, прозвенел, когда его
поставили на поднос из полированного камня.  Аракаси  предположил,  судя  по
звуку, что кувшин уже почти пуст. Восковые свечи догорали; сквозь мельчайшие
трещины в потолке проникали скудные лучики более теплого оттенка: лишь  одна
масляная лампа освещала теперь комнату внизу. Мастер услышал шелест  упавшей
тонкой ткани, и хозяин дома поднялся на ноги, при этом  отчетливо  скрипнули
суставы у него в коленях. Он потянулся и глубоко вздохнул.
   С момента его появления в гареме это был первый раз,  когда  глава  Камои
заговорил.
   - Джейса, - произнес он и немного помедлил, прежде чем объявить следующие
имена. В эту минуту у него в глазах  наверняка  горела  похоть.  -  Аламена,
Тори.
   Он снова помолчал, жестоко затягивая напряженную паузу, пока другие,  еще
не названные женщины, разместившиеся у его ног, ожидали  решения:  будут  ли
они сегодня избраны или отброшены за ненадобностью. С какими  чувствами  они
встретят  предназначенный  им  поворот  судьбы  -  с  разочарованием  или  с
радостью, - тщательно скрывалось.
   Обехан снова вздохнул.
   - Камини, - закончил он. - Остальные  мои  цветочки  могут  считать  себя
свободными.
   Аракаси моргнул, чтобы согнать обжегшую глаза влагу... он считал, что это
пот. Только не Камини! Боги сегодня не были милосердны. Он молил их  о  том,
чтобы в течение ближайшего часа именно Камини находилась как можно дальше от
опочивальни хозяина, ибо она была сестрой  той  девушки,  которая  завладела
мечтами Аракаси.
   Он яростно отогнал от себя видение прекрасной Камлио. Грезы наяву рождают
беспечность, а беспечность - это смерть.
   В комнате внизу задвинули одну из стенных перегородок и открыли другую; к
шипению масляной лампы приметалось стрекотание  ночных  насекомых.  Наверху,
под самой крышей, не стало прохладней: черепичные плитки еще хранили дневной
зной, хотя солнце уже давно село  и  в  саду  успела  выпасть  роса.  Песня,
которую исполняли музыкант с певицей,  постепенно  становилась  все  тише  и
тише.  Аракаси  стал  слышать  шелест  шелковых  простыней  и   приглушенное
хихиканье  девушки.  Словно  притаившийся  хищник,   он   дожидался,   чтобы
удовлетворенные придыхания  намеченной  им  жертвы  сменились  участившимися
вздохами  страсти,  и  еще  дожидался  момента,  ког