траивать  тебя  на  возможный  провал.
Спроси Эмрис. Мой сын ни при каких условиях не  вырос  бы  беспомощным.  Но,
возможно, разрешив дать ему такую подготовку, я поступила неверно.
   - Госпожа... но почему?
   Маршал встает, поворачивается и смотрит на бьющиеся о  свинцовые  оконные
рамы тяжелые хлопья снега.
   -  Скажи,  что  предпочла  бы  на  его  месте  ты:  остаться  здесь   или
превратиться в изнеженную игрушку там, в Сарроннине?
   Страж молчит.
   - Конечно, ты не можешь ответить. Это  был  нечестный  вопрос,  -  маршал
продолжает смотреть на кружащийся за стенами цитадели снег. - А он... я могу
лишь надеяться, что он найдет свое место в жизни... хотя бы со временем.
   И снова ее неподвижный взгляд останавливается на  падающем  снеге.  Страж
уже ушла, а маршал смотрит и смотрит на то, как  темный  покров  наступающей
ночи устилает камни парапетов поверх снежного покрывала.

XXXIII

   Незадолго до сумерек, в последних золотистых лучах  солнца,  кучка  людей
толпится на мощеной площади вокруг трех повозок. На одной из них, окрашенной
в зеленый цвет, установлена жаровня.  Снимая  с  решетки  прожаренное  мясо,
женщина  ловко  заворачивает  его  в  тонкую  лепешку  и  подает  ближайшему
бородачу. Проделав ту же процедуру со следующим покупателем,  она  добавляет
на решетку еще пару кусков дичи.
   Запах жареной птицы щекочет ноздри. У Креслина текут слюнки.  У  него  не
было во рту ни крошки с самого завтрака, а с тех пор он  оставил  за  спиной
много-много кай.
   Подойдя к зеленой повозке, юноша  становится  в  очередь  позади  полного
мужчины в зеленых брюках и такой же тунике без рукавов,  надетой  не  поверх
рубахи, а прямо на голое тело.
   - Пирог с дичиной! - доносятся до слуха Креслина слова покупателя.
   - Два медяка.
   Две монетки перепархивают из рук в  руки.  Между  торговкой  и  толстяком
перед Креслином стоят еще две молодые женщины.
   "...отец считает, что он слишком прямодушный..."
   "Ха. Тебе стоило бы увидеть его на улице Винден, а  то  спросить,  почему
Рива ушла жить в Хрисбраг, к своим тетушке и дядюшке..."
   "...думать плохо о кадете из Белой стражи... Ты, должно быть, шутишь..."
   - А баранина у тебя есть?
   - Есть. Пирог будет стоить три медяка. А что тебе, почтеннейший? - вопрос
обращен к мужчине, стоящему перед Креслином.
   - Два с курицей, - толстяк слегка сторонится.
   - Ну  а  тебе,  серебряная  головушка?  -  по  годам  женщина,  наверное,
ровесница Эмрис, но, в отличие от грозной воительницы, от  нее  так  и  веет
добродушием, а мешковатая туника не может скрыть излишнюю полноту.
   - Один с дичью, - Креслин протягивает медяки.
   - О, монетки-то кертанские.
   - А что, они не годятся?
   - Ну, это вряд ли. Годятся, просто нечасто попадаются, -  она  улыбается,
снимает со своей решетки пару прожаренных кусков  и  быстро  заворачивает  в
тонкие лепешки, выложенные стопкой на блюдо рядом с жаровней. - Вот,  прошу.
Один с птицей, один с бараниной.
   Две девушки, не оглядываясь, направляются к каменной скамье.
   "...ох, отец и разозлится. Так поздно..."
   "...да пусть он..."
   На траве позади скамейки,  куда  уселись  девушки,  останавливаются  трое
бородатых мужчин с флягами в руках в  одинаковых  зелено-красных  просторных
накидках.

   Тринадцатый день говорили, что мертв, но он из мертвых восстал,
   И путь капитан ему преградил, но голову лишь потерял!

   Неистов моряк, он морю под стать,
   Но за пояс заткнет и его
   Девчонка одна, Мари ее звать,
   Вот песенка про кого!..

   За все время пребывания в городе Креслин впервые слышит песню,  а  потому
непроизвольно оглядывается. В очереди, во всяком случае на данный момент, он
последний. Около других повозок народу нет, и чем торгуют с  них  -  ему  не
видно.
   - А вот и два с курицей.
   Получив пару лепешек с горячей начинкой, толстяк вперевалку  направляется
к скамье - справа от той, которую заняли девушки. На ней, с самого краю, уже
сидит пожилой мужчина в тускло-коричневом одеянии и посохом в руке. Все  его
внимание сосредоточено на паре голубей, копошащихся под скамейкой в  поисках
крошек.
   - Эй, серебряная головушка!
   Креслин вскидывает глаза на торговку:
   - Прошу прощения, - он принимает теплую на ощупь лепешку.
   - Чужестранец, а?
   - Что, заметно? - со смехом откликается он.
   - Ну и как тебе Фэрхэвен?
   - Похоже, его не зря называют Белым Городом. Тут очень чисто,  да  и  люд
здешний, как поглядеть, весьма доволен жизнью.
   Снова доносится та же песня: поют громко, но совершенно не в лад:

   ...И этак дунул, наконец, что мачту уронил,
   Но сам поднялся и венец префекта прихватил!
   Э-э-эх! Неистов моряк, он морю под стать,
   Но за пояс заткнет и его
   Девчонка одна, Мари ее звать,
   Вот песенка про кого!
   Э-э-эх!

   Креслин сморщился от резкого, громкого свиста.
   - Что это?
   - Стражи порядка свистят, вот что. Постой лучше  здесь  маленько,  а?  На
вот, хлебни, - торговка протягивает ему флягу.
   Свист снова режет его слух.
   -  А  можно  спросить,  почему?  -  Креслин  озирается  по  сторонам,   и
обнаруживает, что никто, кроме него, похоже, вовсе не обращает  внимания  на
шум. Девушки продолжают беседовать, старик  таращится  на  голубей.  Креслин
снова поднимает взгляд на торговку.
   - Да вот, распелись бедолаги... - голос женщины  настолько  тих,  что  он
едва различает слова.
   Свист повторяется.
   - Прекратить шум!
   Хриплый приказ режет слух почище пьяной песни, но Креслин, следуя примеру
торговки и девушек, не смотрит на стражей, уже подступивших к гулякам. А  те
продолжают петь, наплевав и на свист, и на приказ.
   - Эй вы трое! Соскучились по дорожной команде?
   - Да пошел ты в задницу, белый маньяк.
   Сразу за этими словами следует глухой стук упавшего тела.
   - Ну, бездельники, пошли с нами. Аеррол, вызовешь мусорщиков.
   Креслин сглатывает и вопрошающе смотрит в темно-карие глаза торговки.
   - Пошли...
   Лишь когда шаги стражников и двух незадачливых кутил стихают в отдалении,
женщина позволяет себе вздохнуть.
   На лежащее на траве за скамьями тело никто не смотрит.
   - Пьянство? - хрипло спрашивает Креслин. Она качает головой:
   - Пение в общественном месте. Говорят, дурно воздействует на Белую магию.
Карается вплоть до смерти.
   Только сейчас Креслин вспоминает о том, что в его руке фляжка,  и  делает
глоток.
   - Спасибо. Сколько с меня?
   - Ничего. Рада была помочь, я ведь и сама не здешняя,  -  приняв  фляжку,
женщина уже начинает поворачиваться к жаровне, но  останавливается.  -  Будь
осторожен. Ты чужестранец и носишь холодную сталь.
   Она спрыскивает водой жаровню - угольки громко шипят - и принимается мять
тесто. Креслин садится на самую дальнюю от тела  скамейку  -  попадаться  на
глаза этим "мусорщикам", которые явятся за трупом, ему совсем не хочется - и
откусывает кусок пирога. Тесто успело пропитаться мясным соком, но  осталось
теплым.
   На его вкус блюдо  слишком  пряное,  однако  ничего  другого  нет,  и  он
откусывает снова. Тем временем девушки встают и, не  глядя  в  его  сторону,
проходят мимо.
   "...можешь себе представить... как будто если ты Белый страж, так уж..."
   "...поздно. Отец, он..."
   "...и пусть его. Он вечно найдет, к чему прицепиться..."
   Солнце уже закатилось за низкие западные холмы, и Креслин сидит теперь  в
тени, однако маленькая площадь вовсе не выглядит мрачной. Женщина на подводе
заканчивает торговлю и начинает собирать в деревянный сундучок свои припасы.
Напоследок она накрывает угасшую жаровню и поднимает откидной задний борт.
   Креслин следит за тем, как повозка выезжает с площади и движется на север
по пологому склону. Две другие успели уехать раньше.
   Покончив-таки с пирогом, Креслин встает. Поднявшийся одновременно  с  ним
старик на миг останавливает на юноше взгляд, словно  желает  выяснить,  куда
тот пойдет.
   Креслин поворачивает на юг, на тот бульвар, откуда пришел.
   Старик направляется на север, куда уехала торговка.
   Один за другим вспыхивают уличные  фонари:  Креслин  всякий  раз  ощущает
мимолетное касание красной сущности пламени.
   Фэрхэвен, как и любой город, полон гомона, но обращенный  к  ветрам  слух
юноши улавливает лишь отдельные, самые отчетливые и громкие звуки. Да и то с
трудом - они тонут в тумане Белой магии.
   "...не здесь. Отец..."
   Он ухмыляется.
   "...я ей говорю: мне это нипочем. Так что пусть подумает..."
   "...тридцать один, тридцать два, тридцать три... Неплохой денек... немало
чужеземцев, а они легче раскошеливаются".
   "...что-то сегодня слишком много белых плащей..."
   Последняя фраза  заставляет  Креслина  проследить  за  парой  стражников,
неторопливо бредущих по другой стороне бульвара. И  попытаться  услышать  их
разговор.
   "...ищем-то кого?"
   "...не объяснил. Сказал: как увидим - сами поймем".
   "...дурацкий приказ, если хочешь знать мое мнение..."
   "...как раз наше с тобой мнение спросить и забыли..."
   Юноша с серебристыми волосами наклоняется - будто бы поправить сапог -  и
выпрямляется лишь когда стражники, даже  не  взглянув  в  сторону  Креслина,
проходят мимо.
   Может быть, ему стоит повернуться и уйти? Но с чего он взял, будто  белые
плащи ищут именно его? Вряд ли кто-либо знающий о  случившемся  на  торговой
стоянке может его опознать. И уж конечно ни маршал, ни тиран не обращались к
магам с запросами по его поводу.
   Он качает головой: в любом  случае  ему  необходимо  узнать  побольше.  А
значит, уходить рано. Дойдя до конца пологого склона - дальше дорога идет по
плоскости, - Креслин выходит к площади, где находит скамью, стоящую в  тени.
Таких скамеек немного, ибо тьма ночи разгоняется светом  множества  фонарей.
Белым светом, красный оттенок которого никому, кроме него, невидим.
   Присев на скамейку возле фонтана, юноша  вслушивается  в  шумы  и  голоса
теплого вечера, желая лучше постичь этот необычный город.  По  одну  сторону
площади тянется длинная аркада с мастерскими и  лавками:  тут  и  столяр,  и
ткач, и корзинщик, серебряных и  золотых  дел  мастера,  и  бондарь...  кого
только нет. Впрочем, как раз это нетрудно заметить. Нет ни  одного  мастера,
имеющего дело с холодной сталью. Многие, хотя и далеко  не  все,  лавки  уже
закрыты, а  вот  в  открытой  харчевне  на  дальнем  конце  бульвара  звоном
фальшивых колокольчиков разливается женский смех.
   Чем больше узнает Креслин, тем сильнее недоумевает. О нем говорили как  о
Маге-Буреносце, однако холодная сталь ничуть его не страшит. В то время  как
целый  город,  управляемый  более  могущественными  и  сведущими,  чем   он,
чародеями, определенно остерегается этого металла.
   Впрочем, о неприязни магов к  холодной  стали  ему  случалось  слышать  и
раньше. Но как понять странный запрет на  пение  в  общественных  местах?  И
почему люди словно бы не  заметили  совершенное  Белыми  стражами  убийство,
никак не выразив своего отношения к случившемуся?
   Размышляя обо  всех  этих  странностях,  Креслин  слышит  доносящиеся  из
дверей, куда сворачивают  многие  прохожие,  приглушенные  звуки  гитары  и,
кажется, даже тихое пение. Поднявшись со  скамейки,  он  направляется  туда;
вдруг  это  хоть  что-то  прояснит.  К  тому  же,  возможно,  Белые   стражи
патрулируют увеселительные заведения с меньшим рвением, чем  улицы.  Правда,
возможно и обратное.
   Когда юноша заходит в задымленное  помещение  и  озирается  по  сторонам,
никто не обращает на пего внимания. В глубине зала находится возвышение, где
одинокий музыкант перебирает струны и напевает какую-то дурацкую песенку:

   - ...Ла-ла, ла-ла, в первый день весны
   Наша кошка с собакой игра-ла-ла...

   Ноты можно назвать в лучшем случае медными. Креслин сыграл бы лучше, даже
не особо стараясь. Приметив у стены не занятый, хоть  на  нем  и  стоят  две
пустые кружки, столик, юноша бочком направляется туда.
   - Эй, поосторожней! - звучит грубый  голос.  Обернувшись,  Креслин  видит
двоих парней, сидящих по обе стороны от молодой женщины.
   Окликнувший юношу курчавый малый демонстративно трогает рукоять ножа.
   - Кого я не люблю, так это чужаков, -  заявляет  он.  -  Ты  не  думаешь,
приятель, что тебе лучше бы убраться в свои края?
   - Нет, - невозмутимо произносит Креслин, глядя курчавому задире  прямо  в
глаза. - Пожалуй, я так не думаю.
   Парень отводит взгляд. Добравшись до столика, юноша садится, а свой мешок
кладет под ноги.  Так,  чтобы  дотянуться  до  рукояти  клинка  было  совсем
нетрудно.
   - Что будем заказывать? - служанка забирает пустые кружки и проходится по
столешнице влажной тряпкой.
   - А что у вас есть?
   - Ты певец? - у женщины  круглое  лицо,  черные,  остриженные  выше  плеч
кудряшки и приветливый, но твердый голос.
   - Нет, во всяком случае, не сейчас, - смеется Креслин. - Так  что  у  вас
есть?
   - Жаль, что не певец. Нынешний-то... хм. Говорят, правда, будто следующий
будет лучше. А что у нас есть... Сидр, мед, вино...
   Креслин пожимает плечами:
   - Неси сидр.
   - Три монеты.
   Заметив изумление на его лице, служанка поясняет:
   - Ты платишь за пение. Хоть и не лучшее, но все же пение. Наше заведение,
одно из очень немногих, имеет разрешение.
   Креслин достает три монеты и кладет на стол.
   - Вот и чудненько. Только смотри, чтоб никакой магии. Лучше  им  к  моему
возвращению здесь же и лежать.
   Ее голос звенит весело, позволяя понять - она не  опасается  исчезновения
денег. Бедра служанки слегка задевают Креслина, когда она  поворачивается  к
той самой троице, мимо которой он протискивался к столу.
   - Повторить?
   - Пока нет, - отвечает женский голос.
   - Хорошо.
   Гитарист заканчивает играть  и  покидает  возвышение,  удостоившись  лишь
жиденьких  хлопков.  Креслин,  дожидаясь  своего  сидра,  присматривается  к
посетителям. Неподалеку от столика курчавого  задиры  расположились  четверо
чужеземцев, к которым тот наверняка не цеплялся: они одеты как  воины  и  на
широких поясах носят тяжелые мечи. За  соседним  столиком  пристроились  две
пары неопределенного возраста. Двое посетителей  выглядят  торговцами,  трое
одеждой походят на мореходов. Каким ветром занесло их в Фэрхэвен -  Креслицу
невдомек. Пять коротко стриженных женщин  с  кинжалами  на  поясах  занимают
угловой  столик,  который  кажется  укутанным  в  белое  облако.  За  другим
обнаруживается еще одна  компания  чужеземцев:  четверо  мужчин  и  женщина.
Вооружены из них лишь двое - эта самая женщина и один мужчина.
   - А вот и сидр, - служанка ставит на стол тяжелую кружку.
   - А вот и денежки, - смеется Креслин. - Как обещано, никакой магии.
   - Спасибо, парнишка. Сейчас  выйдет  новый  музыкант,  говорят,  не  чета
прежнему, - она поворачивается  к  возвышению,  куда  уже  поднялся  плотный
мужчина. Он садится, кладет гитару на колени и смотрит на собравшихся.
   "...надеюсь, хоть этот будет стоить тех денег, какие здесь дерут..."
   "...тише. Дайте послушать".
   Юноша отпивает  глоток  теплого,  щедро  сдобренного  специями  яблочного
сидра. Едва уловимая горчинка не портит пряного вкуса.
   Новый гитарист и вправду играет более профессионально: Креслину его звуки
видятся упорядоченными, словно они приклеены к тяжелому, наполненному  дымом
воздуху. Юноша отпивает сидр маленькими глоточками, уже не отмечая  оттенков
вкуса: мысли уносят его в прошлое. Ему вспоминается музыкант  с  серебряными
волосами и попытка ухватить плывущую в воздухе золотую ноту.
   С рассеянной улыбкой Креслин пожимает плечами и протягивает руку вслед за
потянувшимся вперед сознанием.
   "Трамм..."
   Музыкант на возвышении берет фальшивую  ноту.  Глаза  его  расширяются  -
всмотревшись в угол,  где  резонируют  звуки,  он  видит  самое  смутное  из
серебряных свечений, протекающее меж пальцами сребровласого юноши.
   Креслин ослабляет хватку, не обращая внимания  на  то,  сколь  неуверенно
завершает гитарист свою балладу.
   - Это... ч-что?.. - шепчет пухлая служанка, глядя  на  тающий  в  пальцах
юноши серебряный луч.
   - Всего лишь воспоминание, -  отвечает  он,  как  будто  эти  слова  хоть
что-нибудь объясняют. Служанка сглатывает,  поворачивается  и  осеняет  себя
знамением верующих во единого Бога.
   - Повтори то же самое, подружка, - говорят ей игроки в кости с  соседнего
стола.
   Дым  дубовых  поленьев,  поднимаясь  от  очага,  смешивается  с  холодным
воздухом - им тянет от открытой двери.
   Креслин еще раз отпивает из темно-коричневой  кружки,  впервые  осознавая
оттенок вкуса, почувствованный, но не понятый им при первых глотках.
   На столе  появляется  красное  яблоко  с  зелеными  полосками.  И  темной
червоточиной. Креслин  отпил  всего  пару  глотков,  но  теперь  его  кружка
опустела чуть ли не наполовину.
   - Я предпочел бы этого не знать,  -  бормочет  он,  сообразив,  что  сидр
изготовляется из гнилых фруктов.
   - Эй, откуда вы берете яблоки, в такое-то время  года?  -  вопрос  задает
сидящий за соседним столиком чисто выбритый молодой человек с суровым лицом,
облаченный в белую одежду стражей.
   Так же одета и его соседка, женщина, на отвороте куртки которой красуется
знак - разделенный надвое черно-белый кружок. Бросив взгляд на Креслина, она
подмечает его серебряные волосы, всматривается в лицо и делает жест.
   Крохотный огонек возникает перед лицом служанки,  уже  спешащей  к  Белым
стражам.
   - Да, досточтимые.
   Креслин делает глубокий вздох. Уйти сейчас - значило бы привлечь  к  себе
еще больше внимания. Он отпивает еще один глоток  сидра,  стараясь  прикрыть
лицо кружкой.
   - Сидра и сыру с хорошим черным хлебом, - требует женщина.
   - Мне того  же,  -  заявляет  молодой  страж,  после  чего  обращается  к
Креслицу:
   - И твое яблоко.
   Юноша пожимает плечами и со словами "Оно малость подпорчено"  протягивает
яблоко стражу.
   Тот, приняв фрукт, ловко разделывает его  на  дольки  бронзовым  ножом  с
белой рукоятью и тонким лезвием, после чего передает ломтик женщине.
   Она отправляет яблоко в рот, начинает жевать, но тут же останавливается.
   - Харлаан, где ты это взял?
   - У того малого. А в чем дело?
   - Да в том, что оно свежее.
   - Свежее? Вот это да!
   - Эй, ты из какой школы? - глаза женщины буравят Креслина насквозь.
   - Школы? Прошу прощения, госпожа воительница, но я  не  здешний.  Рад  бы
поучиться, но мне неведомо, к кому обратиться.
   Женщина-страж поджимает губы:
   - Вот так ответ! Услышать такое от мага с запада! - она встает; клинок на
ее бедре отсвечивает в тусклом свете таверны золотом. - Ты пойдешь  с  нами.
Со мной и с Харлааном.
   Креслин встает, показывая пустые руки:
   - Еще раз прошу прощения, но мне неизвестно, в чем я провинился.
   - Он ведь чужеземец, верно, Харлаан? - слова женщины обращены к  молодому
стражу, но глаза следят за каждым движением Креслина. - Возможно, тот  самый
чужеземец, которого мы ищем.
   - Да, - соглашается мужчина. -  Вот  и  на  языке  Храма  он  изъясняется
слишком... правильно.
   Он поднимается, оставив на столе дольки яблока  и  направив  на  Креслина
свой бронзовый клинок.
   Креслин стоит неподвижно, но бросает взгляд на свою котомку.
   - Эй, отойди от стола! - приказывает женщина. - А ты, Харлаан, возьми его
торбу. Мне этот чужак сразу показался подозрительным.
   - Святые маги! -  восклицает  Харлаан,  поднимая  котомку.  -  Ты  только
взгляни на этот клинок!
   Служанка удаляется, все прочие посетители делают вид, будто  не  замечают
ни Белых стражей, ни их пленника. Точно так же, как  поступали  прохожие  на
бульваре.
   - А что в нем такого?
   - Холодная сталь. И меч - это сразу видно  по  длине  -  из  тех,  какими
вооружают стражей Западного Оплота.
   - Но все стражи Оплота - женщины, чего никак не скажешь  об  этом  парне.
Возможно, он купил меч или украл, перед тем как тайком удрал в горы...
   Креслин печально улыбается. Харлаан качает головой: