гасла: была уже полночь.
     Веркрамп  медленно  спускался  с горы - -  отчасти потому, что опасался
быть задержанным за  вождение  в  нетрезвом  состоянии, но  главным  образом
потому, что  его  ужасала перспектива оказаться вновь вдвоем в его квартире.
Дважды  за дорогу  доктор фон Блименстейн требовала остановить машину, и оба
раза Веркрамп оказывался у нее в объятиях, а ее губы нетерпеливо искали -- и
находили -- его тонкий рот.
     -- Расслабься, дорогой, -- говорила она. Веркрамп  внутренне разрывался
между  желанием  и  нежеланием  отвечать  на  приступы  ее  страсти,  и  эта
раздвоенность в какой-то степени успокаивала голос его  совести  и в  то  же
время  создавала у доктора фон  Блименстейн  впечатление,  что  Веркрамп  ей
отвечает. --  Сексу  надо учиться, --  сказала она. Но  Веркрампу можно было
этого и не говорить.
     Он  снова включил мотор  и двинулся вперед, а тем  временем доктор  фон
Блименстейн  объясняла ему, что для мужчины естественно бояться секса. Когда
они   добрались  до  квартиры   Веркрампа,  у  лейтенанта  уже  окончательно
развеялась  вся  эйфория, возникшая было после того, как  врачиха рассказала
ему,  каким образом она  собирается  лечить  полицейских, которым  нравилось
совокупляться  с  цветными  девками.  Странное  сочетание животной страсти и
клинической  объективности,   проявлявшееся   всякий   раз,  когда   врачиха
заговаривала  о  сексе,  уже вызвали в лейтенанте такое  отвращение к  этому
занятию, какого не смог бы породить никакой электрошок.
     Прекрасный был вечер, --  сказал Веркрамп, останавливая машину вплотную
к дожидавшейся  у  его дома машине  докторши. Но  доктор фон Блименстейн  не
собиралась еще прощаться с ним.
     А мы не  зайдем  выпить на посошок? -- спросила она, и,  когда Веркрамп
замешкался  с ответом,  добавила:  --  Кажется,  я  забыла у тебя в квартире
сумочку, так что придется подняться.
     Веркрамп тихонько пошел вверх по лестнице.
     - Не хочу беспокоить соседей, - - шепотом объяснил он.
     Голосом, рассчитанным, казалось,  на  то, чтобы разбудить даже мертвых,
доктор  фон  Блименстейн  заявила, что будет  вести себя тихо,  как мышка, и
последовала за ним.  Пока  он возился  с ключом,  отыскивая  его, вставляя в
замок и  отпирая дверь, докторша  настойчиво пыталась  поцеловать Веркрампа.
Оказавшись в  квартире, она  сняла шубку  и  уселась на диван, выставив ноги
таким  образом,  чтобы они напоминали о  желании,  высказанном  ею  во время
разговора в ресторане. Волосы ее рассыпались по диванным подушкам, руки были
протянуты к лейтенанту. Веркрамп  сказал, что приготовит кофе,  и отправился
на кухню. Когда он  вернулся,  основной  свет в комнате был выключен, горела
только  маленькая лампочка в углу, возле которой  он обычно читал,  а доктор
фон Блименстейн возилась с его радиоприемником.
     - Хочу поймать какую-нибудь музыку, -- сказала она.
     Громкоговоритель,  установленный  над  диваном,  потрескивал.  Веркрамп
поставил чашки с  кофе  и повернулся, чтобы заняться приемником, но докторша
уже забыла о музыке. Она  стояла  перед ним с той же мягкой  улыбкой,  какую
Веркрамп видел  у  нее  на  лице  в  тот  день, когда  впервые встретил ее в
больнице. Раньше чем Веркрамп успел увернуться, симпатичная докторша прижала
его к  дивану с  той профессиональной ловкостью, которой  лейтенант когда-то
восхищался. Ее губы заглушили  слабый  протест  Веркрампа, и  чувство вины у
лейтенанта окончательно исчезло. В  ее руках он был  совершенно беспомощен и
ничего уже не мог сделать.

Глава четвертая

     Коммандант Ван Хеерден вышел из  здания городской библиотеки Пьембурга,
сжимая в руках томик книжки "Похожий на  всех"  с  тем предчувствием чего-то
необыкновенного,  какое он в последний раз испытал  еще мальчишкой, когда по
выходным с жадностью разглядывал кадры из  новых фильмов в витрине  местного
кинотеатра.  Он торопливо шел  по  улице,  время  от времени  поглядывая  на
книжку,   обложка  которой  была  украшена  каким-то  орнаментом,   а  сзади
красовался портрет великого писателя. Всякий раз, когда Ван  Хеерден смотрел
на это лицо с полуприкрытыми  веками и залихватскими усами, он преисполнялся
просто-таки  физическим  ощущением  той  социальной  иерархии,  которой  так
жаждала его  душа. Портрет  источал такую уверенность в незыблемости однажды
установленного порядка  вещей,  что  у ком-манданта  исчезли  все сомнения в
реальности добра и зла, появившиеся под влиянием двадцатипятилетней службы в
южноафриканской полиции.  Разумеется,  у комманданта  Ван  Хеердена  не было
никаких оснований  хоть на мгновение  усомниться в существовании зла. Но его
выводило из душевного равновесия явное отсутствие противоположного начала. А
поскольку коммандант был совершенно не склонен к абстрактному теоретическому
мышлению,  то, чтобы поверить в Добро,  к которому так  стремился в душе, он
должен был  увидеть его практически.  Еще лучше, если бы это Добро оказалось
воплощенным  в каком-то  человеке  или же выраженным в каких-либо  социально
приемлемых формах. И вот сейчас наконец-то лицо, смотревшее как будто сквозь
него с обложки книги "Похожий на всех", неоспоримо доказывало, что ценности,
которым  коммандант Ван Хеерден  придавал столь большое значение,  -- такие,
как рыцарство и отвага, -- еще существуют в мире.
     Придя домой, коммандант приготовил себе чай, удобно устроился в кресле,
поставил чайник  и  чашку рядом и  погрузился в чтение. "Ева  Мэллори  Кейрю
наклонила свой  очаровательный подбородок",  -- прочел он первую фразу. И по
мере того  как  Ван Хеерден углублялся  в книгу,  мир, с  которым  ежедневно
сталкивала комманданта его  работа, --  мир грязных преступлений, убийств  и
мошенничества, грабежей и  разбоя, трусости  и предательства, -- исчезал.  А
вместо  него возникал  иной,  в  котором  легко и  уверенно  жили  неизменно
остроумные и  прекрасные  женщины и великолепные мужчины и  где все  истории
всегда имели счастливый  конец.  Увлеченно  следя  за приключениями  Джереми
Брока,  капитана  Тоби Рейджа,  не  говоря уж об  Оливере Понсфоуте и Симоне
Болье,  коммандант  чувствовал,  что наконец-то  попал в  тот мир, в который
всегда  стремился. Лейтенант  Веркрамп, сержант Брейтенбах  и  все  шестьсот
подчиненных  были  мгновенно  позабыты.   Коммандант  читал,  не  отрываясь,
несколько  часов  подряд, чай  его  давным-давно  остыл.  Некоторые особенно
понравившиеся  ему места он перечитывал вслух, чтобы  насладиться  не только
смыслом, но и звучанием фраз. Когда он взглянул на часы, был уже час ночи, и
коммандант  поразился тому, как  незаметно пролетело время. Но утром ему  не
нужно  было вставать рано,  и потому  он решил  читать  дальше  и перешел  к
следующему эпизоду.
     "Жемчуг, который  подарил мне Джордж, я  небрежно бросила, и он валялся
рядом,  бледный,  как  будто  от  возмущения",  --  прочел вслух коммандант,
подражая, как он полагал, женскому голосу. "Я  сняла этот жемчуг, потому что
не хотела, чтобы в такой момент на мне были его подарки. Мне хотелось, чтобы
меня обвивали только твои руки".
     Пока  коммандант Ван Хеерден с наслаждением уносился из мира неприятных
и грязных реалий в мир чистых грез и фантазии,  лейтенант Веркрамп занимался
прямо противоположным.  Именно сейчас, когда все его сладострастные мечты  в
отношении  доктора  фон  Блименстейн, которым  он  предавался  в бесконечные
бессонные ночи, были так близки к осуществлению, -- именно сейчас сама мысль
об  их осуществлении представлялась Веркрампу невыносимой. Все, что казалось
привлекательным в докторе фон  Блименстейн, когда она  была далека и мечты о
ней  оставались  чистой абстракцией, теперь вдруг потеряло притягательность.
Вместо этого пришло понимание,  что она -- очень крупная женщина  с огромной
грудью и  мускулистыми  ногами.  Удовлетворять ее сексуальные  потребности у
Веркрампа не было ни  малейшего желания.  А  кроме  того,  он  жил  в  доме,
построенном таким образом, что звуки из одной квартиры отчетливо проникали в
другую. И в дополнение ко всем его несчастьям докторша была просто пьяна.
     Веркрамп сделал  глупость. Полагая, что  при помощи  виски  у нее можно
будет вызвать женский эквивалент алкогольной импотенции, он усердно подливал
ей из бутылки, которую держал для особо торжественных случаев, и был поражен
не только  способностью  докторши выпить невероятное  количество виски, но и
тем, что оно лишь усиливало ее  сексуальные  стремления. Веркрамп решил, что
надо действовать иначе, и отправился на кухню готовить кофе. Он только зажег
плиту, как  из гостиной донесся какой-то  странный и очень  громкий  шум,  и
лейтенант  кинулся посмотреть, в  чем дело. Доктор фон  Блименстейн включила
его магнитофон.
     "Хочу  жить в старомодном доме, окруженном старомодным забором, замужем
за старомодным миллионером", -- громко пела Эрта Китт.
     Подпевавшая ей доктор фон Блименстейн была скромнее в своих желаниях.
     Хочу, чтобы ты любил меня, только ты, и никто другой, - - проникновенно
напевала  она  голосом, на  несколько  децибел  превышавшим  все  допустимые
пределы.
     О  Боже,  -   простонал  Веркрамп,  пытаясь  протиснуться  мимо  нее  к
магнитофону, - ты  же  перебудишь  всех  соседей! Скрип  кровати в  квартире
наверху доказывал,  что  соседи уже обратили  внимание на  призывы докторши,
пусть даже сам Веркрамп оставался к ним равнодушен.
     -  Хочу, чтобы  меня  любил  ты,  только  ты,  мой  ба-буби-дууп,  -  -
продолжала  петь  доктор  фон Блименстейн, зажимая Веркрампа в объятия. Эрта
Китт заявила всему миру о своем желании иметь несколько старомодных нефтяных
скважин. Веркрамп чувствовал себя особенно неудобно еще и потому, что теперь
весь дом знал о его склонности к цветным певичкам.
     - Почему  бы  нам  не  заняться любовью, дорогой? - спросила  докторша,
которой  удавалось  как-то  так выражать свои  сексуальные желания,  что это
вызывало особенно болезненную реакцию у Веркрампа.
     Хорошо, хорошо, -- умиротворяюще сказал он, пытаясь  выскользнуть из ее
объятий. -- Если только...
     Если  только  я  была   бы  единственной  женщиной  в  мире,  а  ты  --
единственным мужчиной, -- проревела докторша.
     Только не это, - - Веркрамп пришел в ужас от подобной перспективы.
     - Вы не единственный в мире, - послышался голос из верхней квартиры. --
Могли бы и обо мне подумать.
     Вдохновленный  этой поддержкой, придавшей ему сил, Веркрамп вырвался из
рук докторши и упал спиной на диван.
     Дай мне,  дай мне  то,  чего я так хочу,  --  сменила мелодию докторша,
продолжая громко петь.
     Черта  с два  тут  поспишь, --  прокричал  мужской  голос сверху,  явно
выведенный из себя беспорядочным репертуаром врачихи.
     В квартире  рядом, где  жил  религиозный  проповедник  с  женой, кто-то
забарабанил в стену.
     Вскочив с дивана, Веркрамп бросился к магнитофону.
     Дай мне  выключить эту цветную, -- завопил  он. Эрта  Китт пела  в этот
момент что-то о бриллиантах.
     Оставь ее, пусть поет. Иди сюда, ты меня заводишь, - прокричала в ответ
доктор фон Блименстейн, хватая Веркрампа за ноги и с  грохотом обрушивая его
на  пол. Усевшись на  него верхом, она прижалась к нему так, что одна  из ее
подвязок  оказалась  у его во рту, и принялась лихорадочно расстегивать  его
брюки. С отвращением, которое было следствием слабого  знакомства  с женской
анатомией, Веркрамп выплюнул подвязку и попытался повернуться, но оказался в
еще худшем  положении.  Он ничего  не видел - обзор ему совершенно бесстыдно
закрывали ягодицы  докторши,  ее пояс и те  части  тела, которые  так  часто
фигурировали в мечтах и фантазиях Веркрампа, но при столь близком знакомстве
с ними потеряли всякое  очарование.  Веркрамп  боролся изо  всех  сил, чтобы
элементарно не задохнуться.
     Именно в  этот,  совершенно  неподходящий момент и  решил  вмешаться  в
происходящее  коммандант. Его  фальцет, во  много раз усиленный электроникой
Веркрампа,  слился  с  контральто  Эрты   Китт,   добавив  ей  своеобразного
очарования,  и с непрерывными  требованиями  доктора фон Блименстейн,  чтобы
Веркрамп лежал спокойно и не дергался.
     Симона, -- пропищал  коммандант, не подозревая, какой эффект производят
его слова в полумиле от  его  дома, -- в  эту последнюю  ночь мы  похоронили
заживо нашу любовь, нашу чудесную,  благословенную страсть. Мы похоронили ее
заживо.
     Ч-ч-что эт-то? --  спросила доктор фон Блименстейн, которая, будучи под
хмельком, не обратила внимания на все предыдущие мольбы Веркрампа.

     Пусти  меня,  -  -  завопил  Веркрамп,  которому  слова  комманданта  о
захоронении кого-то заживо показались чрезвычайно важными.
     Здесь  кого-то убивают! -- пронзительно завизжала  жена  проповедника в
соседней квартире.
     Я, похоже, схожу с ума.  Мне всегда казалось, что она давно уже умерла,
-- продолжал коммандант.
     Ч-ч-что эт-то?  --  вскрикнула снова  доктор  фон  Блименстейн,  силясь
спьяну  уловить какой-то смысл в  отчаянных воплях  Веркрампа,  бесстрастных
признаниях комманданта и пении Эрты Китт, которая  сейчас пародировала голос
турка, что, естественно, сильно  осложняло попытки разобраться во  всей этой
какофонии.
     На  лестничной площадке жилец с  верхнего  этажа уже  грозился взломать
дверь квартиры Веркрампа.
     Посреди всей этой суеты и  шума сам лейтенант Веркрамп лежал, уже почти
задохнувшись,  лилово-синий,  уставившись  на  пунцовые  оборки   изысканных
трусиков  доктора  фон  Блименстейн.  Наконец  в  паническом   страхе  перед
возможностью оказаться кастрированным, он впился зубами в то, что находилось
прямо у него перед носом.
     С диким воплем, который был слышен, наверное, за добрых полмили --  как
будто  в ответ на него ком-мандант у  себя дома  перестал читать  вслух,  --
доктор фон Блименстейн рванулась через всю комнату, таща за собой совершенно
обезумевшего Веркрампа, запутавшегося в ее нижнем белье.
     То, что последовало вслед за этим,  представлялось лейтенанту Веркрампу
сущим адом.  Жилец из верхней квартиры, теперь уже окончательно убежденный в
том, что тут происходит какое-то  жуткое преступление, изо всех  сил налегал
на  входную  дверь.  А  доктор  фон  Блименстейн,  уверенная, что ей наконец
удалось пробудить  страсть в своем любовнике, но предпочитавшая,  чтобы  эта
страсть находила  более традиционное выражение, опрокинулась на спину.  Лицо
Веркрампа   торчало  посреди  разорванных  пунцовых  оборок,  он  растерянно
оглядывался по сторонам, пытаясь сообразить, где он и что  с ним происходит,
чем-то напоминая при этом  внезапно сбитого  с  ног футболиста. В этот самый
момент распахнулась входная дверь,  и| сосед  сверху ошарашенно уставился на
открывшуюся его взору картину.
     Ну,  милый, скорее  же,  скорее,  -в  экстазе  выкрикивала  доктор  фон
Блименстейн. Веркрамп внесебя от бешенства вскочил на ноги.
     Какое  вы имеете право  вламываться  в  чужую  квартиру?! -  заорал он,
отчаянно пытаясь  скрыть  за внешней  яростью  собственное замешательство  и
растерянность. Продолжая лежать на полу, доктор фон
     Блименстейн энергично вмешалась.
     - Коитус интерраптус,  коитус интерраптус!  --  стала вдруг выкрикивать
она.    Веркрамп    ухватился     за    эту    фразу,    показавшуюся    ему
профессионально-медицинской.
     Она эпилептик, -- объяснил он странные телодвижения, которые  совершала
докторша. - - Она из больницы в Форт-Рэйпире.
     О  Господи!  -  -  поразился  сосед,  сам теперь  почувствовавший  себя
смущенным. В этот момент в комнату ворвалась жена проповедника.
     Ничего,  ничего,  -- принялась  она утешать  докторшу.  -- Все  будет в
порядке. Мы здесь.
     Воспользовавшись всеобщей неразберихой, Веркрамп незаметно  выскользнул
из комнаты  и  заперся в ванной. Смертельно бледный от пережитого унижения и
отвращения ко всему  происшедшему, он  просидел  там  до  тех  пор, пока  не
приехала "скорая  помощь", чтобы забрать врачиху  в больницу. Все это  время
доктор  фон Блименстейн в гостиной пьяно выкрикивала что-то насчет эрогенных
зон и отрицательных эмоциональных последствий прерывания полового акта.
     Когда  все  разошлись,  Веркрамп выбрался  из  ванной и злобно  обозрел
оставшийся  в гостиной погром. Единственное, что хоть  как-то утешало  его и
компенсировало   все  пережитые  ужасы,  было  то,  что   подтвердились  его
подозрения в отношении комманданта.  Веркрамп постарался вспомнить, о чем же
говорил этот мерзкий фальцет.  Что-то насчет похорон  кого-то заживо. Как ни
странно,  но весь  минувший  вечер был как будто специально предназначен для
того,  чтобы  создать  у  лейтенанта  Веркрампа  впечатление,  что  наиболее
уважаемые люди способны  на самые  странные поступки. В одном лейтенант  был
абсолютно  уверен -  он не желал  бы  больше никогда  в  жизни встречаться с
доктором фон Блименстейн.
     Такое  же чувство было и  у комманданта Ван  Хеер-дена, когда наутро он
прибыл на работу, более чем когда-либо преисполненный  решимости вести  себя
как джентльмен. Анкета, составленная доктором фон Блименстейн,  вызвала бурю
протестов в полицейском управлении Пьембурга.
     -  Это  часть  кампании  по  борьбе с  распространением  коммунизма,  -
втолковывал коммандант сержанту Де Коку, которого полицейская общественность
отрядила к руководству, чтобы выразить недоумение и недовольство сотрудников
этой анкетой.
     Какая  связь  между размерами  сисек черной  няньки и  распространением
коммунизма?  -  домогался  сержант.  Коммандант  Ван  Хеерден  вынужден  был
согласиться, что связь в данном случае действительно непонятна.
     Спросите лучше об этом у лейтенанта Веркрампа, - - сказал коммандант, -
- это его затея. На мой взгляд, незачем  отвечать на этот грязный вопросник.
Лично я, во всяком случае, не собираюсь.
     Слушаюсь,  сэр.  Благодарю  вас,  сэр, -- ответил сержант и  отправился
отменять распоряжения Веркрампа.
     После обеда коммандант снова отправился  в  гольф-клуб в надежде  опять
увидеть  четверку,  называвшую  себя "клубом  Дорнфорда  Йейтса".  От нечего
делать он  немного  поиграл,  отправив несколько мячей неизвестно  куда,  но
быстро  покинул поле. Уже подходя к окружавшей  здание клуба веранде,  он  с
радостью  увидел,  как старинный  "роллс-ройс" бесшумно свернул  с шоссе  на
дорогу к клубу,  проехал по ней  и  остановился напротив  игрового поля.  За
рулем сидела  миссис  Хиткоут-Килкуун.  Одета  она была в  голубой свитер  и
голубую юбку и подходящие  по тону перчатки. Какое-то время она еще посидела
в  машине,  а  затем  вышла  и  обошла  вокруг  капота  с  такой  задумчивой
мечтательностью во взоре, которая тронула ком-манданта до глубины души.
     - Простите, -- обратилась она к нему, облокачиваясь  на радиатор машины
с  элегантностью,  какую коммандант  видел  лишь на  обложках самых  дорогих
женских журналов, -- не могли бы вы мне помочь?
     Сердце  комманданта  Ван  Хеердена  застучало  как бешеное.  Коммандант
ответил, что для него помочь ей было бы большой честью.
     - Я  совершенно  ничего  не  понимаю в  машинах,  -  продолжала  миссис
Хиткоут-Килкуун. - Не могли бы вы посмотреть,  что с  ней такое случилось? Я
так глупа во всех этих делах...
     С галантностью, скрывавшей его полное незнание машин вообще и старинных
"роллс-ройсов"  в частности, коммандант неловко завозился с запорами капота,
но в конце концов  открыл их  и начал  копаться в  моторе, стараясь отыскать
хоть какую-то причину того, почему  машина вышла из строя именно в тот самый
удачный   момент,   когда  она   доехала   до   места   назначения.   Миссис
Хиткоут-Килкуун,  стоя рядом,  подбадривала  его  снисходительной улыбкой  и
пустой болтовней очаровательной женщины.
     --  Когда  дело касается  всякой  техники, я чувствую  себя  совершенно
беспомощной, --  ворковала она, пока коммандант, разделявший ее  чувства,  с
надеждой  совал палец  в  карб