залось,  даже  не  слышит ее доводов, Агнесса,
понизив  голос, добавила, что ей со вчерашней злосчастной ночи нездоровится,
- хозяйка пожала плечами с беспомощным видом, что, мол, поделаешь.
     -  Нет у меня комнаты, - повторила она. - Будь вы поменьше ростом, я бы
уложила вас в постель моей племянницы. Но вы туда не поместитесь.
     - Уверяю вас, я буду всем довольна.
     Хозяйка без воодушевления стала подыматься по ступенькам.
     -  И  к  тому  же  это  на  чердаке,  -  добавила она. - Свет мы там не
зажигаем.  Нет  на  окнах ставен, а здесь при немцах с затемнением строго. У
вас  есть электрический фонарик? Посветите-ка мне... Я, заметьте, комнаты не
ради  денег сдаю. Я сдаю, чтобы их не реквизировали. Вот постель. Вы же сами
видите, не уляжетесь вы здесь.
     Агнесса  поспешила уверить, что уляжется. Прутья металлической кроватки
были  расставлены  достаточно  широко,  и  Агнесса тут же решила, что сможет
просунуть ноги наружу.
     Простыни,   одеяльце  -  все  это  было  детского  размера,  и  Агнесса
прикрылась  сверху еще своим пальто. Она благополучно проспала ночь, а встав
поутру,  обнаружила  на  лестничной  клетке  умывальник  и  помылась  в свое
удовольствие. Никто ей не мешал; чужой дом уже проснулся, но ходьба и суетня
шли где-то внизу, на других этажах.
     Агнесса  явилась к казарме за три четверти часа до открытия канцелярии.
У  дверей  уже  выстраивались  очереди.  Но  стой не стой, а все равно будут
вызывать  по  номерам,  решила  про  себя  Агнесса  и прошла под арку ворот,
ведущих  во  двор.  Прислонив чемодан к стене, она уселась на него. Слева от
нее   было  казарменное  помещение,  ныне  упраздненное,  лишившееся  своего
извечного  мужского  элемента, превращенное в бюрократический гарем; на плац
выходили  десятки лестниц и коридоров, но нигде не было видно военной формы,
только  раз  промелькнул  жандарм и тут же скрылся. Повернув голову направо,
Агнесса стала смотреть на людей, шагавших взад и вперед по шоссе.
     В  этой неспокойной толпе легко было опознать коренных, хотя и недавних
жителей  Ла  Мадлен,  которые  с  приходом  нового дня вылезли из своих нор.
Пассажиров,  застрявших  в городке на несколько часов или на несколько дней,
можно  было узнать по тому, что тащили они с собой весь свой скарб, да и вид
у  них  был какой-то ошеломленный, испуганный и униженный. Машин на шоссе не
было.  Два-три  парня,  ничем  не выделявшиеся среди прочих, слонялись среди
толпы, заглядывали в лица, потом вдруг прицеплялись к кому-нибудь и отводили
в  сторону  для  приватной  беседы. Агнессе пришлось отвадить одного из этих
молодцов, по всей видимости, профессионального проводника из зоны в зону или
просто провокатора.
     Поддавшись  общей  заразе  унылого  шагания взад и вперед, Агнесса тоже
решила  размять  затекшие  ноги  и  тоже  зашагала по шоссе, которое там, за
пределами городка, терялось в утреннем осеннем тумане... Дощечка, прибитая к
столбу, указывала направление на Монлюсон, в глубь свободной зоны; это шоссе
вело к Лиможу, но казалось, что оно, безлюдное и пустынное, никуда не ведет.
Агнесса  повернулась  в  противоположную  сторону и медленно обвела взглядом
обетованную  и  заказанную  ей  землю.  Туда вел мост через Алье. У входа на
мост, возле сторожки, где дежурили два жандарма, стояла рогатка, оставлявшая
проход,  перегороженный  турникетом. Потом на три-четыре сотни метров шла no
man's   land  {ничья  земля  (англ.)},  включавшая  в  себя  весь  мост,  на
противоположном  конце которого виднелась черно-белая полосатая будка. А еще
дальше  вырисовывался  сам  город,  похожий  на декорацию, лишенную третьего
измерения,   словно   картинка   волшебного   фонаря.   Это  и  был  путь  в
оккупированную  зону.  Агнесса,  стоя на почтительном расстоянии, пристально
глядела в ту сторону, не замечая тяжести чемодана, оттягивавшего руку.
     Канцелярия  открылась.  Люди  хлынули  в  казарму. Но и в зале ожидания
Агнесса  просидела  до одиннадцати часов без всякого результата. Ее тревога,
улегшаяся было накануне, вновь пробудилась, словно удесятеренная этой ночью,
проведенной  в  детской  железной  кроватке,  этим полуотдыхом. Ее буквально
гипнотизировала  мысль о вечернем поезде. Он был ее последней надеждой. Ведь
уже четверг! Похороны состоятся завтра утром. Она решилась.
     Порывшись в сумочке, висевшей через плечо, Агнесса поднялась со скамьи,
схватила чемодан и подошла к барьеру.
     -  Будьте  любезны,  передайте,  пожалуйста,  мою  карточку  начальнику
канцелярии.
     - Его еще нет, здесь сейчас находится только генеральный секретарь.
     - Ну тогда передайте генеральному секретарю.
     - Вы с ним знакомы?
     - Ему знакомо мое имя.
     Агнессе   не   пришлось   долго  ждать;  ее  ввели  в  третью  комнату,
помещавшуюся  за  той,  где  заполняли  анкеты. Чувствовалось, что с помощью
плюшевого  коврика  и  кресел,  обитых  черной  материей, этому лишь недавно
обжитому   помещению   старались  придать  более  или  менее  домашний  вид.
Генеральный  секретарь  сказался из мышиных жеребчиков и напоминал, пожалуй,
повадками чиновника с Кэ д'Орсэ. Агнесса, подходя к его столу, заметила, что
он  быстро  захлопнул справочник Боттэна. Она разу догадалась, что секретарь
прибег  к  этому источнику, дабы освежить в памяти ее имя и сверить визитную
карточку  с  алфавитным  указателем;  но вряд ли ему удалось изучить подобно
многочисленных  Буссарделей,  связанных  между  собой  родственными  узами и
упомянутых  в  справочнике; поэтому минная ссылка на "дедушку Буссарделя" не
могла  быть  разоблачена  в  такой  короткий  срок.  С  тех  пор как Агнесса
воспользовалась  своим  именем,  она  почувствовала  себя гораздо увереннее.
Семья ее поддерживала, протягивала ей руку через демаркационную линию. Каким
же всемогущим Сезамом оставалось вопреки всему это имя - Буссардель!
     Генеральный  секретарь велел срочно отыскать бумаги Агнессы, быстренько
их  проглядел,  поставил  синим  карандашом  какую-то  условную  закорючку и
написал  слово  eilig  {срочно - нем.}, которое Агнессе удалось прочитать со
своего  места  вверх  ногами.  Аусвейс  был  составлен  по всей форме на имя
Буссардель  Агнессы, урожденной Буссардель, и служащий, который носил бумаги
на  подпись  военному начальству, принес их обратно через несколько минут. В
ожидании  бумаг  секретарь  удостоил  Агнессу  светской беседы, где вежливые
соболезнования  по поводу тяжелой утраты то и дело сменялись жалобами на то,
что  лично  ему  приходится жить далеко от Парижа, в этой богом забытой дыре
ради  выполнения административных обязанностей, к тому же весьма щекотливого
свойства.  Одно  отрадно  -  можешь  хоть  изредка помочь людям из общества,
попавшим  в  затруднительное  положение.  Проговорив  эту  фразу, он положил
справочник  Боттэна  на  полку,  рядом  с письменным столом, а оттуда достал
железнодорожное  расписание:  в  пятнадцать  сорок  пять,  да,  да, именно в
пятнадцать  сорок  пять  мадам  Буссардель  сможет  сесть в Мулэне на поезд,
идущий  из Виши, он гораздо комфортабельнее всех прочих, публика там чище, и
он доставит мадам на Лионский вокзал нынче вечером.
     Агнесса  спрятала  в  сумочку  бесценную  бумажку, снабженную требуемой
подписью  и  печатью  со  свастикой, и, проходя последний раз по казарменным
коридорам  и  лестницам,  она попыталась представить себе немецкого офицера,
засевшего  в  недрах  этой  бюрократической  цитадели  и распорядившегося ее
судьбой из своих невидимых сфер.
     Еще  по  дороге  сюда  Агнесса  заметила  на  шоссе неподалеку от моста
маленькое   почтовое   отделение,  помещавшееся  в  бараке  по  соседству  с
разбомбленным  домом. Она поспешила туда. Ей не разрешили дать телеграмму ни
на  мыс  Байю,  ни в Кань: тут пограничная зона и там пограничная зона. Зато
выдали  две  открытки,  и  она послала одну Викторине, а другую Мано и обеим
написала одно и то же: "Наконец уезжаю" - и поставила число и час. Вчера еще
она    приписала    юмористическое   замечание   по   поводу   монумента   в
Сен-Жермен-де-Фоссе,  изображенного  на  открытке,  но сегодня ей было не до
шуток.
     Теперь  оставалось  только  перейти  на ту сторону. Проверка документов
французскими  жандармами, переход по мосту, где ждал ее второй контроль, все
это  показалось  ей  бесконечно  долгим.  Она  чувствовала  себя поистине на
ничейной  земле.  В  полном  одиночестве  шествовала  она по этой висевшей в
воздухе  дороге,  палимой  полуденным  солнцем;  под  ней лениво текла река;
великое безмолвие царило вокруг. Агнесса сдержалась и не прибавила шагу. Она
знала,  вернее полагала, что за нею наблюдают с обеих сторон, и по мере того
как она приближалась к немецкой заставе, все отчетливее становился маленький
блокгауз,  похожий на сахарную голову, в амбразуре которого, когда до берега
оставалось всего метров тридцать, вдруг блеснуло дуло пулемета, направленное
прямо на нее.
     С  ней  обошлись как с неодушевленным предметом. Немецкий унтер-офицер,
взглядывая  попеременно  то  на  Агнессу, то на ее фотографию, приклеенную к
паспорту,  старался  установить,  нет ли тут подлога. Он обшарил ее чемодан,
протянул руку к сумочке, которую Агнесса ему подала, и высыпал содержимое на
дощечку   небрежным  жестом,  который  отдался  в  сознании  Агнессы  словно
пощечина.  Снова  ею  овладело  отчаяние. В течение четверти часа, когда она
сидела  у  секретаря,  пытавшегося  разыгрывать роль светского человека, она
обрела   свою  индивидуальность,  на  худой  конец,  индивидуальность  мадам
Буссардель;  а  теперь  она вновь перестала быть личностью. Не шевелясь, она
ждала,  пока  немец  кончит  свои  манипуляции  с  ее  записной книжкой и ее
кошельком, с ее пудреницей и губной помадой, с тюбиком с таблетками и самыми
интимными принадлежностями женского туалета, которые она из предосторожности
захватила  с  собой  и  которые  тоже  были вывалены в общую кучу. А теперь,
думала  Агнесса,  он,  пожалуй,  начнет  обыскивать  меня,  шарить, наставит
раздеться.  Но  немец пришлепнул печать на ее аусвейс, Агнесса услышала свой
собственный голос, поблагодаривший унтера, и оказалась по ту сторону.
     Пройдя  десяток  шагов,  она  остановилась, чтобы отдышаться, поставила
чемодан  на  землю  и надела сумочку через плечо. Она .стояла в самом центре
площади,  где  в  этот  обеденный  час  не  было  прохожих  и  откуда лучами
расходились  улицы.  Агнесса  выбрала  ту,  которая  показалась  ей не такой
вымершей,  как  все  прочие.  Первым  делом  она осведомилась, где почта. Ей
хотелось   телеграфировать  на  авеню  Ван-Дейка,  что  она  приедет,  будет
присутствовать на похоронах, что она только что перешла демаркационную линию
и  что поезд прибудет тогда-то. Предвидя строгие формальности оккупированной
зоны,  Агнесса одновременно с телеграфным бланком протянула и свои бумаги. У
нее взяли только телеграмму.
     -  Учитывая  содержание вашей телеграммы, мадам...- сказала заведующая,
кинув взгляд на траурное платье Агнессы.
     На  вокзале,  куда  она  направилась  прямо из почтового отделения, она
спросила,  впрочем  не особенно надеясь на успех, нет ли тут камеры хранения
багажа  или  чего-нибудь  в  этом  роде.  Ей  указали  камеру,  и  когда она
отделалась  от  чемодана,  узнала  точное  время  прибытия поезда и вышла из
вокзала,  шаг  ее  приобрел  былую  легкость,  на  ходу  она растирала руки,
освобожденные  от  тяжести,  оттягивавшей  плечи  в  течение трех дней, и ей
захотелось поесть.
     Агнесса охотно посидела бы и дольше в ресторане, где ей подали завтрак.
Тут была всего-навсего одна зала; все столики у окон на улицу и на двор были
отведены  немецким  офицерам.  Сейчас  немцев  было  здесь только пятеро или
шестеро,  но  их  присутствие  сковывало языки. Агнесса, которая постаралась
устроиться  так, чтобы их не видеть, наслаждалась покоем. Удобно откинувшись
на  спинку  скамьи,  она,  расслабив  мускулы,  отдыхала  всем телом, каждой
жилкой.  Но  тут  она  увидела,  что в вестибюль набилась штатская публика и
ждет,  стоя в очереди, когда освободится столик. Должно быть, люди эти в том
же положении, что и она, напомнила себе Агнесса. Ей подали счет одновременно
с довольно неаппетитным дессертом.
     Пришлось   снова  начать  свои  блуждания  по  городу.  Вскоре  Агнесса
очутилась на знакомом перекрестке, и отсюда, с самого конца безлюдной улицы,
она  вновь  увидела, на сей раз с другой стороны, немецкую заставу на берегу
Алье. Чувство, что она перебралась в какой-то чужой мир, внезапно обрушилось
на  нее,  прибавив  к прежним страхам еще неизведанный страх. До этой минуты
его  вытесняла  одна,  почти  маниакальная  мысль, господствовавшая над всем
прочим,  -  перебраться  через  границу.  Теперь же Агнесса подумала о своем
сынишке, с которым никогда не расставалась, разве что когда ездила ненадолго
в  Кань  или  в  прошлом  году  -  в Марсель. Но ведь тогда речь шла всего о
нескольких часах, ну самое большее о сутках, и отовсюду можно было позвонить
на мыс Байю по телефону. А сейчас! Она ничего не знает о Рокки и сколько еще
времени  ничего  о  нем  не  узнает. Аусвейс был действителен в течение трех
недель. Если в это время что-нибудь случится с мальчиком, немедленно сообщат
Мано и примут все необходимые меры, но она, мать, так ничего и не узнает. Да
и  чего  ждать  от  этой  системы  двух  зон с этими семейными открыточками,
которые  путешествуют  по нескольку недель, с этим телефоном, обрывающимся у
демаркационной  линии,  и  с  этими  телеграммами, которые пробиваются через
преграду   лишь  как  вестники  беды!..  Кровь  прилила  к  вискам,  Агнессе
представилось  самое  страшное,  и  она  прокляла  это  путешествие.  Она не
проклинала  Буссарделей;  ведь  они лишь известили ее о семейном трауре. Это
она, она сама, в порыве идиотской чувствительности, не думая о последствиях,
приняла безумное решение.
     Но  ничего  не  поделаешь! Нельзя же в самом деле отправляться обратно.
Особенно  после  всех  тягот,  которые  она сама на себя взвалила, добиваясь
пропуска... Тяжелым шагом Агнесса направилась в центр незнакомого городка.
     До  прихода  поезда  надо  было как-то убить целых три часа. Случай или
интуиция  привели  ее  в старую часть города, она бродила по лабиринту узких
улочек  и  остановилась  перед  букинистическим  магазином.  На витрине были
выставлены  старинные  издания, популярные гравюры. Агнесса взялась за ручку
двери,  и  створки,  распахнувшись,  разбудили  звонок, который по-старчески
затренькал.
     В помещении за лавкой не сразу зашевелились, и когда седовласая женщина
открыла  дверь,  Агнесса  успела  разглядеть  за  ее  спиной  целую анфиладу
крохотных комнатушек и чистенький садик, зеленевший позади дома.
     -  Добрый  день,  мадам,  -  начала  Агнесса. - Я здесь проездом, и мне
хотелось  бы  привезти  из Мулэна что-нибудь на память ребенку. Мальчику, но
еще очень маленькому: ему три года.
     -  Для  таких  лет!  -  улыбнулась  хозяйка. - Может быть, какое-нибудь
старое издание с картинками. Только не знаю, есть ли у меня такое,
     Она  подняла голову к полке, прибитой чуть ли не под самым потолком, но
тут за спиной Агнессы снова затренькал колокольчик и вошел солдат вермахта.
     -  Обслужите  сначала  его,  -  сказала Агнесса, придвигая стул. - Я не
тороплюсь.
     Она  села.  Немец,  знавший  всего  с десяток французских слов, пытался
объяснить, что ему надо. Был он еще совсем юноша, но какой-то чахлый и носил
очки в металлической оправе.
     -  Verstehe  nicht  {не  понимаю  (нем.)},  -  твердила  старушка,  для
убедительности отрицательно покачивая головой.
     Немец повторил свои объяснения; Агнесса незаметно шепнула хозяйке:
     - Он ищет книгу о местных замках. С гравюрами. Или,
     на худой конец, с фотографиями.
     Старушка   оглянулась  и  молча  посмотрела  на  Агнессу.  Затем  снова
повернулась к немцу:
     - Habe kein {нет таких (нем.)}.
     Солдат  не  стал  настаивать, поклонился и вышел. Между двумя женщинами
залегло  молчание.  Хозяйка  снова  принялась за поиски. Вскоре она положила
перед   Агнессой  объемистый  альбом  в  картонной  папке  издания  примерно
пятидесятых  годов  прошлого  века,  судя  по  шрифту  заглавия:  "Виши, его
окрестности   и   примечательные   замки  Бурбоне.  Мулэн.  П.  А.  Дерозье,
издатель-типограф".
     -  Может,  это вас заинтересует, - сказала хозяйка. - Рисунки выполнены
Огюстом Борже, другом Бальзака.
     Агнесса  склонилась над альбомом. Она вся ушла в созерцание литографий.
Потом, перелистав весь альбом, сказала, что охотно его приобретет. Для себя.
Для  Рокки  не  нашлось  подходящей  книги  с  иллюстрациями,  зато  хозяйка
предложила купить передвижные картинки, что вполне годится для мальчугана.
     -  Они как раз снова вошли в моду перед самой войной, - пояснила старая
дама,  заворачивая  покупки.  -  Как  прежде были картинки для вырезания или
переводные.
     Агнесса  никак  не  могла  решиться покинуть этот магазинчик, где царил
полумрак, плыли ароматы старых книг, какой-то скрытой жизни. Желая оправдать
свое  пребывание  здесь,  она  сказала,  что  хочет  немного передохнуть. Ей
удалось  заставить  хозяйку разговориться, а затем она сама поверила ей цель
своего путешествия, объяснила, почему очутилась в Мулэне, и, не удержавшись,
добавила, что впервые столкнулась здесь с немцами.
     - А у нас они уже два года четыре месяца, - просто ответила хозяйка.
     Наконец  Агнесса  распрощалась, взяла пакет под мышку и перила хозяйку,
что  счастлива  была  провести  здесь  несколько  милых  минут  и именно они
сохранятся в ее памяти от пребывания в Мулэне.
     На вокзале она присоединилась к толпе человек в сорок, лившихся в зале.
Наконец,  дверь  открыли  и  пассажиры  скопом  устремились  в туннель. Хотя
чемодан  снова  оттягивал руку, Агнесса, бодро шагая, перегнала всех прочих,
но  стоявший наверху лестницы немецкий офицер не разрешал пассажирам выйти и
на  перрон. Люди остановились на лестнице, заняв все ступеньки сверху донизу
и  оставив  проход  лишь  для  тех, кто спускался в туннель. Стоя на верхней
ступеньке  так, что голова се приходилась вровень с перроном, Агнесса обвела
взглядом  железнодорожные  пути,  наглухо запертые двери главного вокального
здания,  выходившие на первую платформу. За одной из этих дверей она провела
накануне  ночь  под  запором. Дневной свет сбил ее с толку, и она не могла с
точностью  установить,  где  находится то помещение, которое позавчера тоска
ожидания  и  black-out {затемнение (англ.)} превратили в нечто непередаваемо
враждебное  и  где  тем  не  менее  она воочию увидела, чуть ли не физически
ощутила  водораздел  - несколько квадратных метров решетки между свободным и
тем,  другим  миром.  Но этот первый этап ее мало чем примечательной одиссеи
уже отходил в прошлое.
     Прибывший  из  Виши  поезд стоял у перрона. Но приходилось ждать, когда
кончится  проверка,  а проверка, как по опыту знала Агнесса, идет внутри, за
закрытыми  дверями  вагонов;  знала она также, сколько времени потребует эта
операция;  вновь она присутствовала при ней, но теперь уже по другую сторону
баррикады;  и  она  не  удивилась  бы,  если бы на ее глазах из поезда грубо
вытолкнули  высокую молодую женщину в черном, с чемоданом в руке и повели бы
под конвоем немецкого солдата.
     Небольшая   группа  пассажиров,  выстроившихся  на  лестнице,  молчала.
Очевидно,  все  считали, что присесть на ступеньку - недопустимая вольность.
Какая-то молодая женщина тяжело поднялась по оставшемуся незанятым проходу и
встала   с  молчаливого  согласия  всех  остальных  впереди  толпы.  Агнесса
заметила,  что  пассажирка  находится на последнем месяце беременности. А на
перроне, всего в нескольких шагах от офицера, стояла пустая скамейка.
     - Я немного говорю по-немецки, - обратилась она к беременной женщине. -
Хотите, я попрошу офицера, что