ло:
наконец-то удалось поговорить, с живым человеком.
     Спустилась  ночь,  а  она  все сидела и болтала, хотя комнату заполнила
тьма. Свет она не стала зажигать, экономя электричество.
     Наконец  она  ощупью  завесила  окошко и включила лампочку, висевшую на
конце  шнура,  который  был  зацеплен  за  гвоздь,  вбитый  в  стену с таким
расчетом,  что  красноватый  свет  падал  прямо на стол. Сдвинув стулья, обе
женщины  уселись  под  этим  жалким  огоньком.  Становилось холодно. Агнесса
подумала  о своем доме, о батареях центрального отопления, о богатых запасах
дров,  "Но  не  могу  же  я  отвезти  эту  несчастную старуху на мыс Байю, -
твердила  она  про  себя.  -  Впрочем,  она,  конечно, откажется, предпочтет
скрываться в этой норе".
     Когда  старушка  перестала  сетовать  на  свою жизнь, на трудности и на
страхи и когда она от теперешнего времени отступила в прошлое, Агнесса стала
слушать  внимательнее.  Постепенно она узнала много подробностей о семействе
Сиксу-Герц.  Еще  одна  династия,  но  мало похожая на династию Буссарделей.
Династия Сиксу-Герц была более недавнего происхождения, и Агнесса удивилась,
узнав,  что  слияние  этих  двух  имен,  столь  знаменитых в Париже, ставшее
классическим синонимом мощи и богатства, возникло лишь после женитьбы одного
из Сиксу на сидевшей сейчас перед ней Герц, которой не было еще восьмидесяти
лет.  Сама  Герц  было  родом  из Эльзаса и явно кичилась этим, как будто по
нынешним   временам  это  обстоятельство  отличало  ее  от  всех  прочих  ее
соплеменников.  Она  так  и  заявила, что одни лишь эльзасские и авиньонские
евреи  могут  считаться  коренными жителями Франции, и Агнесса порадовалась,
что эльзасская еврейка в годину бедствий очутилась в Конта, где к ее родичам
относятся  благожелательно.  Как  только  госпожа Сиксу-Герц коснулась этого
предмета,  даже  ее  манера  разговаривать  изменилась,  она уже не называла
больше  Агнессу  "деточка" и смело выносила суждения насчет различных ветвей
евреев.  Превыше  всех  прочих  она ставила эльзасских и авиньонских евреев,
отдавая   им   преимущество   даже  перед  евреями  португальскими,  которые
фактически  натурализовались,  причем  натурализация  их  произошла  лишь  в
шестнадцатом веке. Но все равно, эти португальцы тоже принадлежат к элите, и
надо  было  слышать, каким тоном она говорила о русских и польских евреях, о
левантинцах  и  особенно об этом сброде - североафриканских евреях. Она сама
происходила  из  семьи  эльзасских  буржуа, которые разбогатели еще два века
тому  назад, торгуя лошадьми, а Сиксу - португальские буржуа примерно с того
же времени стали судовладельцами, и так от отца к сыну. В конце концов Париж
начала  Третьей республики соблазнил оба семейства, и когда она, Герц, вышла
замуж  за  одного из Сиксу, то свадьба их стала чрезвычайным событием, ибо в
ту  пору  парижские  евреи,  выходцы  из разных стран, редко вступали в брак
между  собой.  Но  от  этого  союза  возник банк Сиксу-Герц; сыновья и внуки
унаследовали дело и носят это двойное имя.
     Агнесса отлично понимала, что разглагольствования хозяйки дома являются
плодом  долгих  размышлений,  выношенных  в  одиночестве,  и  что сейчас они
безудержно  хлынули  наружу.  Первый  же  попавшийся  слушатель  должен  был
вытерпеть  весь  этот  по  ток. И, впрочем, было вполне естественно, что та,
которая  добровольно  взялась  вручить  золотые  монеты  и  сверх того был;>
представительницей  крупной  парижской буржуазии, известной и мирные времена
своими   либеральными   идеями,   внушала  доверив  старой  еврейской  даме,
лишившейся  сейчас  всех  преимуществ  Даваемых  ее  положением  в парижском
обществе.  Старуха  сняла  с головы платок и стала похожа на прежнюю госпожу
Сиксу  Герц.  Она  выпрямила  согбенный  стан  и в такт разговора барабанила
пальцами  по  столу,  как  по  клавишам  рояля.  В  пылу  увлечения она даже
намекнула  Агнессе,  что  не  совсем  одобряет брак своей дочери с графом де
Мофреланом.
     -  А  не  угодно  ли вам, мадам, закусить? - произнесла наконец госпожа
Сиксу-Герц таким тоном, будто находилась в своем особняке на авеню Иена.
     Агнесса  чувствовала  какое-то  смутное  разочарование.  Признаться, от
этого  дня  она  ждала  большего  или, во всяком случае, чего-то иного... "В
конце  концов,  -  думала  она, - должен же был кто-нибудь взять на себя это
поручение.  А  я  сама  предложила  Мано  свои услуги. И вовсе это не так уж
сложно!  И  в  самом  деле,  ни разу ни по дороге, ни в этой лачуге у нее не
возникало  ощущения  опасности,  несмотря  на  то,  что  она  везла  с собой
запрещенный груз.
     После  скудного  обеда, который украсила коробка сардин, извлеченная из
буфетика,  где  Агнесса  успела  заметить довольно солидный запас продуктов,
старуха заявила, что ее гостья, видимо, очень устала после путешествия, да и
сама   она   привыкла   ложиться   рано.  Она  согласилась  взять  несколько
продовольственных талонов, предложенных Агнессой.
     Она  ввела  свою гостью на антресоли, тесные, как альков. Все свободное
пространство  занимала железная кровать, слишком узкая для двоих. Постельное
белье,  очевидно,  уже давно не менялось. Старуха взбила матрац, разделась и
легла  первая. При слабом свете лампочки Агнесса успела разглядеть простыни,
и  вид их внушил ей желание лечь на пол, подстелив под себя свой плащ. Но не
говоря  уже о том, что в комнате просто не хватило бы места, ей было неловко
предложить это хозяйке. Она сняла только платье и скользнула на сомнительное
по чистоте ложе.
     Старуха  потушила  свет, но разговаривать не перестала. Агнесса изредка
отвечала  ей.  Лежа  бок  о  бок  в  полном мраке в этой затхлой комнатенке,
семидесятилетняя   хозяйка  и  ее  молодая  гостья  продолжали  обмениваться
светскими  фразами  вроде:  "Вообразите  себе,  мадам... Неужели, мадам? Ну,
конечно, мадам..."
     На следующее утро Агнесса выбралась из затерянного селения. В Нионе она
сняла  номер  в гостинице, помылась и сменила белье. Уложила аккуратнее свой
скромный багаж. Ремень сумочки не так резал плечо. Там не было больше томика
"Писем  госпожи  де Севинье"; хотя оттуда вынули ящичек с золотыми монетами,
Агнесса оставила книжку госпоже Сиксу-Герц, которая пожаловалась гостье, что
ей нечего читать.





        "Глава XIII "


     Хотя  Агнесса и Мано решили повидаться еще до Нового года, они так и не
встретились.  Мано  передала  подруге  через  господина  Казелли, что отныне
звонить  ей  не  стоит.  Таким  образом,  Агнесса  не могла поделиться с ней
новостью,  пришедшей  в  январе  с  авеню  Ван-Дейка:  тетю  Эмму положили в
клинику.
     Луиза Жанти в письме к Агнессе сообщила все подробности. Всю жизнь тетя
Эмма  страдала  только  печенью,  но сейчас в связи со скудным питанием этот
недуг  затих, поэтому она считала себя чуть ли не двадцатилетней и не щадила
сил. Вставала в доме первая, целыми днями рыскала по Парижу и, заслышав, что
где-то  что-то  выдают,  добиралась  в  случае  нужды  даже  до  Отейля и до
пригородов.  Но  в  один прекрасный день ей пришлось показаться их домашнему
врачу   -  доктору  Мезюреру.  У  нее  на  ногах  открылись  язвы  на  почве
тромбофлебита:  требовалось  немедленно начать лечение. Тетя Эмма отказалась
от  кареты  скорой помощи, которая доставила бы ее в больницу. Она могла еще
таскать  ноги  и  не желала давать "этим господам" повод отказать или выдать
ей,  урожденной  Буссардель, специальный аусвейс. Она села в метро и явилась
пешком  в  монастырскую  клинику  на  улице  Визе. Ибо Буссардели - люди, не
особенно  приверженные  религии,  -  отказывались  понимать,  как  это можно
сочетаться  браком, сойти в могилу или позволить себя врачевать иначе, чем с
помощью церкви.
     Агнесса   колебалась   недолго.   С   одной   только  тетей  Эммой  она
переписывалась  регулярно.  Теперь,  когда  старая тетка лежи! прикованная к
больничной  койке,  -  а  в  ее  годы  любое  осложнение  может  привести  к
смертельному  исходу,  -  не  в  силах она сидеть здесь на мысе Байю и ждать
вестей  то  от  одного  родственника,  то от другого, - словом, от того, кто
соблаговолит  написать,  да  еще  в  нынешние  времена, когда почта приходит
неаккуратно. Просто она не вынесет тревоги: надо ехать в Париж.
     Приняв  решение,  она  тут  же  кликнула Викторину, чтобы сообщить ей о
своих  планах,  но вдруг остановилась на полуслове. Ей пришла в голову новая
мысль: увезти с собой сына. Pокки уже минуло пять лет, ему теперь не страшны
дорожная усталость и встреча с Буссарделями. Учреждение семейного совет дает
ему права  гражданства в их клане, и вполне естественно представить мальчика
родным,  в  первую  очередь  дедушке, который после смерти Симона в качестве
доверенного лица стал вторым опекуном, и особенно тете Эмме, относившейся к
Рокки  лучше  всех  прочих.  Агнесса  не  забыла  еще  прошлогодне и сцены с
фотографическими  карточками;  вероятно,  старая девица Буссардель перенесет
свои  чувства  на оригинал. Ей уже представлялось, как хорошенький мальчик с
букетом  цветов  входит  в  больничную  палату  и  как прикованная к постели
больная молитвенно складывает руки под благожелательными взгляда монахинь.
     Таким  образом, решение было принято мгновенно. Чтобы Рокки в Париже не
был  никому в тягость, она возьмет с собом Ирму, да и ребенку при Ирме легче
привыкать к незнакомой обстановке. И они все трое поселятся в гостинице. Она
была  уверена,  что  при  минимуме  осторожности, дипломатии и при некоторой
инициативе  удастся  повернуть  дело  в пользу Рокки. Особенно теперь, когда
Симон  умер. В течение тех пяти минут, пока в голове хозяйки мыса Байю зрели
эти  планы и она делала эти психологические выкладки, она вновь превратилась
в Агнессу Буссардель.
     Путешествие  оказалось  довольно  несложным. В Тулоне без особых хлопот
Агнесса  в тот же вечер достала себе купе в спальном вагоне. А Ирма ехала во
втором  классе  на сидячих местах. Времена переменились. Теперь для перехода
из  одной  зоны  в  другую  не требовалось специального разрешения. Контроль
ограничивался   проверкой   документов  в  пути  и  лишь  в  редких  случаях
сопровождался  досмотром  чемоданов.  Агнессе  очень  хотелось  отнести  эти
послабления  за  счет общего хода мировой войны, а не за счет установленного
для   всей   страны   порядка   оккупации.  Немцы  ушли  с  Корсики,  Италия
капитулировала  и была разрезана фронтом союзников на две части, русские уже
перешли Днепр, испанская голубая дивизия убралась с Восточного фронта. Могло
ли  это не повлиять на поведение немцев в тех местах, где они еще находятся?
Под ритмический перестук колес Агнесса перебирала в памяти все эти события и
сравнивала  свое  теперешнее  путешествие  с  прошлогодним. Впервые с начала
войны  она ехала в спальном вагоне. И купе отапливалось. Мальчик спал внизу.
Порой  мать  наклонялась  с  верхней  полки  и  при  лиловатом свете ночника
смотрела на своего спящего сына.
     Она предупредила Буссарделей о своем приезде письмом, сама еще не зная,
когда  ей  удастся получить билет; из прибрежных департаментов телеграммы не
разрешали  отправлять. Так что никто не встретит ее на перроне, и она сможет
без помех выполнить свой план - представить мальчика родным. Выйдя из поезда
на  Лионском  вокзале, Агнесса первым делом пустилась на поиски жилья. Когда
наконец  она  нашла  подходящую гостиницу, она из своего номера позвонила на
авеню Ван-Дейка. Ей ответил старик Эмиль, и по его голосу чувствовалось, что
приключилась беда.
     - Но господа в клинике.
     - В такой ранний час? Ведь еще нет десяти! Тете Эмме стало хуже?
     - Увы, у мадемуазель Эммы сегодня ночью был удар.
     Агнесса  позвонила  на  улицу  Визе  и попросила позвать кого-нибудь из
Буссарделей. Прикрыв ладонью трубку, она крикнула Ирме, которая купала Рокки
в ванной комнате.
     - Сейчас же оба прекратите смеяться! А ты, Ирма, закрой дверь.
     К телефону подошел сам биржевой маклер.
     -  А-а,  Агнесса...  еще  немного  и  ты  бы  приехала  слишком поздно.
Положение очень серьезное. Инсульт.
     - Я еду.
     - Не надо. К тете Эмме никого не пускают. Мы все сидим в приемной.
     - Ну и что же, я хочу быть с вами.
     -  Нас попросили уехать. Только одна мама останется. Мы возвращаемся на
авеню Ван-Дейка.
     - Я скоро там буду.
     В  особняке Буссарделей было полно народу. А ведь те, что ездили к тете
Эмме на улицу Визе, еще не вернулись. Агнесса даже расчувствовалась при виде
родственного  сборища,  полностью  отвечавшего  традициям  клана.  Однако ей
объяснили  причину  такого  многолюдства,  которая  была, так сказать, более
бытового  свойства,  но  от  того не менее волнующая. Несколько месяцев тому
назад  в  особняк  явились  уполномоченные  по  реквизиции жилищ, переписали
комнаты,  и  вот  за  каких-нибудь  два  часа  наиболее  близкие Буссардели,
собранные,  как  по  сигналу пожарной тревоги, сбежались на авеню Ван-Дейка.
Они  срочно  распределили  между  собой комнаты, разложили свои вещи, заняли
кровати,  которые  уже  давно  были приготовлены в верхнем и нижнем этажах и
только  ждали  своего  часа.  И  впервые  биржевой  маклер  - отнюдь себя не
насилуя,  а,  напротив, понимая что в подобных обстоятельствах не вступить в
отношения  с  оккупантами  равносильно  отсутствию  гражданского мужества, -
отправился  в  помещение  комендатуры,  ибо  в префектуре, куда он обратился
сначала,  ему  сказали,  что  особняк  реквизируют  для немцев и здесь ничем
помочь  ему  не  могут.  Об  этом  Агнессе  не  писали, опасаясь, что письма
вскрывают  и  таким  образом обнаружится ложь биржевого маклера, заявившего,
что в особняк, полным-полно жильцов. Но сейчас, включая детей и слуг, в доме
проживало  более  тридцати  человек.  Квартира,  которую занимала семья Поля
Буссарделя   после   того,   как  оттуда  выехали  хозяева,  была  сразу  же
реквизирована,   равно  как  и  двухэтажный  особняк  Симона,  возможно,  за
неимением лучшего.
     Но  ничего  не  поделаешь,  пожар  он  и  есть пожар. Цитадель династии
Буссарделей, битком набитая народом, держалась.
     Наконец  возвратились  те,  кто  был  у  тети  Эммы  на улице Визе: сам
биржевой  маклер,  Луиза  Жанти,  Жанна-Симон  и Валентин с женой. Они ждали
результатов  консилиума,  в  котором,  кроме  Мезюрера,  участвовали еще два
знаменитых  специалиста.  Прогноз  давал  кое-какую надежду. Все должно было
решиться  в  ближайшие  двое  суток.  Была парализована частично только одна
сторона   тела,   и   врачи  главным  образом  основывали  свои  надежды  на
общеизвестной жизнеспособности пациентки.
     Из  вестибюля,  где  обитатели особняка встретили прибывших от больной,
все  отправились  через  холодную галерею в маленькую отапливаемую гостиную.
Здесь поселили двух дочерей Поля, и так как у младшей было хрупкое здоровье,
в комнате поставили печурку, которую топили опилками. Вот уже четвертую зиму
центральное   отопление   из-за   отсутствия   топлива  бездействовало.  Все
столпились вокруг теплой печурки цилиндрической формы, откуда шел кисловатый
запах, как всегда, когда топят опилками. Но вскоре гостиная нагрелась без ее
помощи, - так много набилось здесь народу.
     - А перед ударом тетя Эмма очень мучилась? -спросила Агнесса.
     -  Да,  очень,  при  каждой  перевязке,  но хоть бы раз пожаловалась, -
ответил биржевой маклер. - Ты же ее знаешь.
     - А сейчас она в сознании?
     -  Мезюрер  уверяет,  что  да. Когда Луиза перед уходом ее поцеловала в
лоб, нам показалось, что... Луиза Жанти отвела Агнессу в уголок.
     - Я шепнула Эмме, что ты, детка, приехала. Я уверена, что она поняла.
     -  А  разве,  Агнесса, вы не останетесь с нами позавтракать? - спросила
Жанна-Поль,  видя,  что  ее кузина надевает перчатки. - А то закусим чем бог
послал,  -  добавила  она  полюбившуюся ей фразу, которую на разные варианты
произносила четвертый год подряд.
     -  Спасибо,  дорогая,  но  я привезла с собой сынишку и его молоденькую
няню. Мы остановились в отеле "Кембридж" на улице Фобур-Сент-Оноре.
     Воцарилось  недолгое молчание. Буссардели постарались не переглянуться.
Но  Агнесса, которая произнесла эти слова самым обычным тоном, заметила, что
никто  не  запротестовал,  хотя  бы  из  вежливости, против того, что она не
остановилась на авеню Ван-Дейка, впрочем, это ее устраивало.
     Тетя  Луиза,  по-прежнему  обитавшая  на  своей  улице Ренкэн, вышла из
особняка вместе с Агнессой.
     -  А  я, - заявила она, очутившись во дворе, и кротко улыбнулась, - а я
очень хочу видеть твоего сыночка.
     Встреча произошла в отеле "Кембридж" перед обедом. Ирма как раз привела
мальчика с прогулки по Елисейским полям. Тетя Луиза с восхищением уставилась
на ребенка.
     - Пять лет? Да ему вполне можно дать шесть, милочка, даже для шести лет
он  слишком  велик.  Ну  как?  - произнесла она, наклонившись к внуку: - Ну,
Рено, как тебе понравился Париж?
     Он ничего не ответил. Тетя Луиза повторила свой вопрос.
     -  Меня  вовсе не Рено звать, - сказал он наконец. - Почему вы меня так
называете?
     Агнесса,  присутствовавшая при этом первом испытании, поспешно отослала
сына  поиграть  с Ирмой в их комнату. Затем откровенно сказала тетке, почему
мальчик  зовется  и  Рено и Рокки, и после этого объяснения стало наглядным,
почти  физически ощутимым незаконное его происхождение, память о котором еще
не изгладилась. Причины старой драмы были живы. Не стало только Ксавье.
     -  Когда  я поведу его на авеню Ван-Дейка, - добавила Агнесса, - он уже
успеет привыкнуть к имени Рено.
     -  Да  не огорчайся ты. Очень хорошо, что лишь мы двое были свидетелями
этого инцидента.
     Но  очарование их встречи с глазу на глаз было нарушено, темнело, когда
они   направились   пешком  на  авеню  Ван-Дейка,  чтобы  застать  там  Мари
Буссардель, которая должна была вернуться из клиники.
     -  А  дядя Александр все так же занят? - спросила Агнесса, проходя мимо
Елисейского дворца, пустынного, запертого, упраздненного.
     - Все так же, - неопределенно ответила тетя Луиза. И Агнесса яснее, чем
прежде, уловила смысл этих "занятий" и этого неопределенного ответа.
     Они вышли на улицу Миромениль.
     -  А  знаешь, тетя Луиза, Париж кажется мне совсем другим, чем во время
моего  первого  приезда. Вы-то, конечно, не можете заметить перемен, ведь вы
не  выезжали отсюда с той зимы, когда началась оккупация. Но я вот вернулась
через  полтора  года,  и  многое  сразу  бросается  в глаза. Машин на улицах
по-прежнему  мало, зато стало гораздо шумнее. Люди тоже стали разговорчивее,
ходят  более  уверенным шагом, не сутулятся. Уверяю тебя, возможно, они и не
стали фрондерами, зато выглядят гораздо веселее, чем раньше.
     -  Ну,  если  бы  мы  прошли через улицу Соссэ, ты бы этого не сказала.
Оттуда  весь  народ  шарахается.  А  у  меня  от  этой  улицы просто кошмары
начинаются.  Если  бы  ты  знала,  каких  только  мерзостей не делают в этом
квартале,  -  сказала  тетя  Луиза,  указывая  через  плечо на ряд домов, за
которыми   пряталось   здание   министерства   внутренних  дел  и  подсобные
учреждения.
     На  авеню  Ван-Дейка им пришлось ждать мать Агнессы, которая все еще не
вернулась  из  клиники.  Наконец она явилась, но принесенные ею новости ни в
худшую,  ни  в  лучшую сторону не отличались от тех, что сообщили им поутру.
Врачи  не  ручались  за  жизнь  больной. Мари Буссардель попросила, чтобы ее
оставили  в  клинике  на ночь, но, хотя на улице Визе их имя было достаточно
хорошо  известно,  в  просьбе  ей отказали. Сейчас в Париже из-за реквизиции
лечебных  учреждений больные хлынули в частные клиники, из которых, впрочем,
большинство  тоже  подверглось  реквизиции,  и  в  клинике  на улице Визе не
хватало  палат,  поэтому Эмму Буссардель согласились принять в хирургическое
отделение  всего  лишь на пять дней для непосредственно